Избранное - Николай Майоров

1938

Песня

Её сложил маляр, а впрочем,Она, быть может, потомуПортовым нравилась рабочим,Что за неё вели в тюрьму.Ломали пальцы, было мало —Крошили зуб, грозили сжечь.Но и в огне не умиралаЖивая песенная речь.Матросы взяли песню этуИ из своей родной земли,Бродя волной морской по свету,В чужую землю завезли.А тот маляр потом был сослан.Бежал. На озере одномОн пойман был, привязан к вёсламИ вместе с лодкой шёл на дно.И, умирая, вспомнил, видно,Свой край, и песню, и жену.

Такую песню петь не стыдно,Коль за неё идут ко дну.

1939

Быль военная

Ночь склонилася над рожью,Колос слепо ловит тьму.Ветер тронул мелкой дрожьюТрав зелёную кошму.

Тишина котёнком бродитОт реки до дальних троп.У соседки в огородеДремлет ласковый укроп.

Мой товарищ курит трубку,Говорит не торопясь.О боях, о жаркой рубкеНачинается рассказ.

Только вот глаза прикрою,Память снова говорит.Под днепровскою волноюНе один товарищ спит.

И пройди по всем курганам —Бой кровавый не забыт,И курганы носят раныОт снарядов и копыт.

Мы не раз за трубкой вспомнимБыль военную годов,Как в упор в каменоломнюК нам тянулось семь штыков.

Как прорвались мы гранатой —Всё снесли в огонь и дым.Даже мост спиной горбатойВстал в испуге на дыбы.

…Мой товарищ, мой ровесник,Мой любимый побратим,Этой славы, этой песниНикому не отдадим.[18]

1936

На плоту

Тихо.Скучно.Как в скиту.Машет сумрак чёрным пледом.И за мною на плотукто-то тенью ходит следом.

Связь мочальная на брёвнахв слизь размокнет, и тогдастанет слышно,как неровнобьёт в прибрежный мол вода.

Я плыву…Тяжёлым иломобрастает утлый плот.Слышно, будто по стропиламкто-то ходит взад-вперёд.

Оглянусь —и лишь увижу:где маячат фонари, —горизонт на пальцы нижеткольца красные зари.

1938

На рассвете

Не думал я, что на рассветеВ глухом пугающем саду,Где лишь шуршит листвою ветер,Тебя измученной найду.И, опустившись на колени,Как пред иконою своей,Скажу — возьми моё цветенье,Цветенье выцветших кудрей.И если надо, пусть исчезнутРассвет и дня неяркий луч,В веков открывшуюся безднуВорвавшись вдруг с надземных круч.Но ты молчишь, и где-то рядомШумит рыжеющий костёр —То сад осенним листопадомСиянье рук к земле простёр.И ты уходишь в грязных пятнахВ обитель дальнюю, за сад.И никогда уже обратноТы не воротишься назад.Мне больно осенью такоюВдруг осознать в глухой борьбе,Что, отдавшись чужому бою,Я жизнь не выпросил тебе.[19]

<1937>

«…Он для тебя украсит стены…»

…Он для тебя украсит стеныИ скажет: «Славой ослеплю!»А я опять останусь с теми,Которых вовсе не люблю.

И в смене встреч и длинных буднейТебя я вспомню, изумлюсь!Всё тяжелей и безрассудней,Всё непонятней становлюсь.

Я не пойму, моя отрада,Как можно в этакой странеВсю жизнь пройти с тобою рядомИ всё ж остаться в стороне.[20]

Ф. Кулагин. Женский портрет

«Забудем то, что полюбилось людям…»

Забудем то, что полюбилось людям.Уйдём туда, где ветер да столбы,где лес пророс до берега. Забудемвесь этот мир отчаянной гульбы.Извечных просьб, сплошных недомоганий,мир мелких выгод, духоты квартир.Забудем скуку у подъездов зданий,где мы встречались часто. Новый мириных высот и помыслов распахнут, —возьми его и ощути на вес.Уж радостью звериной пахнетк горе на плечи прикорнувший лес.И мы пройдём зелёным косогором.Там поезда идут. Гремят им вспять мосты.И девушка уехала… А скоровот так же, не сказав, уедешь ты.Тогда опять — тоска несчётных буден.Придёт сосед и выпьет за меня…Давай уйдём. Уйдём давай. Забудемпустую прозу завтрашнего дня.

1937

«Мы пиво пьём за мраморным столом…»

Мы пиво пьём за мраморным столом, —Последние актёры, подлецы, бродяги.За жёлтым в палец толщиной стекломКружится с ног сбивающая влага.Она мутит и ходит ходуном.В нас блажь вошлаИ каждый снова хочетВ такие ночи спаивать виномВесёлых управдомововских дочек.Уже оркестр ушёл,И мы допели песню,И наш сосед уж захмелел слегка,А мы сидим, уйдя по плечи в креслаИ тянем злую мудрость табака.Теперь мы оплешивели, как осень,И баки не по моде — до виска,Мы галстуки ещё на шее носим,Чтоб нас швейцар за столик допускал.У нас сейчас желание простое:О мирозданьи рассуждать в тепле, —Судьба проста. Табак раздумья стоит,Пока пивные кружки на столе.Мы будем пить. Пока ещё не поздно.Пока ещё мы трезвы все. ПокаНа счёт не ляжет искупленьем грознымОфицианта грязная рука.Тогда мы встанем, отряхнём с коленейОстатки раков, пепел и лузгу.А что нам — ночь?Она ничто в сравненьиС изъяном рваным в холостом мозгу.[21]<1937>

Б. Пророков. Лист из альбома

Предчувствие

Неужто мы разучимся любитьи в праздники, раскинувши диваны,начнём встречать гостей и церемонно питьхолодные кавказские нарзаны?Отяжелеем. Станет слух наш слаб.Мычать мы будем вяло и по-бычьи.И будем принимать за женщину мы шкапи обнимать его в бесполом безразличьи.Цепляясь за разваленный уют,мы в пот впадём, в безудержное мленье.Кастратами потомки назовутстареющее наше поколенье.Без жалости нас время истребит.Забудут нас. И до обиды грубонад нами будет кем-то вбиткондовый крест из тела дуба.За то, что мы росли и чахлив архивах, в мгле библиотек,лекарством руки наши пахлии были бледны кромки век.За то, что нами был утраченсан человечий; что, скопцы,мы понимали мир иначе,чем завещали нам отцы.Нам это долго не простится,и не один минует век,пока опять не народитсязабытый нами Человек.

1939

Обрыв

Страсти крут обрыв,

Отойдите, — будьте добры.

Чрез заросли полыни и крапивыМы шли вдвоём.Дыханье пало с губ.Шуршал песок, и где-то под обрывомКончалась ночь, которая в мозгуЕщё живёт, ещё пестрит и рушитТе доводы и ссылки на ничто,Которых нет понятнее и суше.

Я рядом шёл. Она в моём пальтоКазалась лучше. Ей оно пришлось,Как сну — фантазия и как слепому — посох.А ветер в ночь, разбросанно и косо,Сносил зелёный дым её волос.

Мы шли вдвоём.Шуршал и падал гравий.А где-то там, за мельницей, внизуПал водопад, и в пенистой оправеОбрушил в ночь блестящую слезу.

А мы всё шли. И нам казалось мало.Обрыв был близок.Вот он.И в пролётГлядит скула старинного обвала.И что-то тянет вниз.Аукает.Зовёт.

И грусть была, какой я сроду не пил.Немело горло в спазмах немоты.

А сердце горько таяло, как пепелНахлынувшей внезапно темноты.

…Бывает так: стоишь, себя не помня,Забыв годам и письмам женским счёт,Когда всё краше, ярче и огромнейМир прожитого в памяти встаёт.

1940