Ленька Пантелеев - Алексей Пантелеев

- Прошу, - сказал Волков, открывая лакированную дверцу.

Леньке приходилось ездить на конках, в трамваях, на извозчиках. Один раз, в раннем детстве, он ездил - на крестины двоюродного брата - в наемной карете. Но ехать в "собственном" экипаже, на запятках которого не было никакой жестянки с номером, - об этом он никогда и мечтать не мог. И вот теперь, когда представился случай, он не почувствовал никакой радости. Усевшись на мягкое кожаное сиденье, он мрачно уставился в широченную спину кучера и всю дорогу молчал или отделывался короткими ответами, удивляясь, как это Волков может говорить о заданных на завтра уроках, о неверном ответе в задачнике Евтушевского, о погоде и о прочих будничных делах. Ему все казалось, что вот-вот Волков откинет полу своего модного реглана, достанет серебряный портсигар и закурит сигару.

Но все-таки ехать в коляске было очень приятно. Дутые резиновые шины мягко, пружинисто подкидывали. Широкозадый кучер властным командирским голосом покрикивал на прохожих:

- Пади!..

И прохожие испуганно шарахались, оглядывались, отряхивали забрызганные грязью пальто. Наемные извозчики и ломовики придерживали своих кляч и безропотно пропускали "собственного".

На Садовой у Крюкова канала на мостовой перед лабазом стояла толпа женщин.

- Пади! - крикнул кучер.

Но женщины не успели разбежаться. Лакированное крыло коляски задело кого-то. В толпе послышались гневные голоса:

- Эй вы, барчуки! Осторожнее!

- Буржуазия проклятая!

- А ну, поддай им, бабы!

- Поездили! Хватит! Вышло ихнее времечко...

Кучер даже плечом не повел. Коляска, не убыстряя хода, мягко вкатывалась на деревянный настил моста.

Что-то ударило в стенку экипажа. Ленька привстал и оглянулся.

Женщина в сером платке, кинувшая камень, стояла с поднятой рукой и кричала:

- Да, да! Это я! Мало? Еще получите... Живоглоты!

- Гони! - крикнул кучеру Волков. И, стиснув Ленькину руку, сквозь зубы прохрипел:

- Хамы!..

"Сами же мы виноваты. Не извинились даже", - подумал Ленька, но вслух ничего не сказал.

...Чувство неловкости, скованности и немоты не оставляло его и позже, когда экипаж въехал на асфальтированную площадку маленького двора, в центре которого жиденькой струйкой бил крохотный игрушечный фонтанчик; когда поднимался он вслед за Волковым по широкой мраморной лестнице, устланной мягким ковром с жарко начищенными медными прутьями; когда высокую парадную дверь распахнул перед ними настоящий лакей, с бакенбардами, в чулках, похожий на какую-то иллюстрацию к английской детской книжке...

- Пройдем ко мне, - сказал Волков, когда нарядная, как артистка, горничная помогла им снять пальто. - У папы деловое совещание. После я тебя представлю ему.

Эти слова еще больше смутили Леньку. Никогда раньше его не "представляли" чужим родителям. Ему казалось, что он пришел на экзамен или к директору училища, а не к товарищу в гости. И комната, куда его привел Волков, действительно больше походила на директорский или даже министерский кабинет, чем на детскую девятилетнего мальчика. Письменный стол с бронзовым чернильным прибором. Огромные книжные шкафы, от пола до потолка заставленные книгами. Пушистый ковер. Камин, перед которым распласталась леопардовая шкура.

- Это твоя комната? - спросил Ленька, не зная, что сказать.

- Моя, - просто, без всякого хвастовства ответил Волков. - Ну, чем же мы займемся? Хочешь, я покажу тебе свои игрушки?..

И, усадив Леньку на ковер, он стал доставать и показывать товарищу богатства, каких Ленька не видел даже в витринах игрушечного магазина Дойникова в Гостином дворе.

Настоящая паровая машина. Электрический поезд, который бегал по рельсам через всю комнату. Кинематографический аппарат Патэ. Ружье во "монтекристо". Заводной солдат-шотландец в клетчатой юбочке, который не катался на колесиках, а ходил, переставляя одну за другой длинные голенастые ноги и делая еще при этом артикул ружьем...

Ленька с тупым удивлением смотрел на эти хитроумные дорогие игрушки и не мог почему-то ни радоваться, ни удивляться. Даже зависти к Волкову у него не было.

...Часа два он просидел на ковре - и чем дольше сидел, тем сильнее чувствовал под ложечкой томление, какое испытываешь на затянувшемся неинтересном уроке. Он уже набрался храбрости и хотел заявить, что ему пора домой, когда открылась дверь и в комнату, шурша шелковым платьем, не вошла, а вплыла молодая красивая женщина, очень похожая на Волкова - с такими же хрупкими чертами лица и с такими же тонкими черными бровями.

- Моя мама, - с гордостью объявил Волков.

Ленька вскочил, шаркнул ногой, споткнулся о паровую машину и, увидев возле своего носа тонкую бледную руку с розовыми миндалинами ногтей, ткнулся губами в эту хрупкую, крепко надушенную руку и назвал себя по фамилии.

- Очень приятно, - проворковала мадам Волкова. - Вовик мне о вас говорил. Чувствуйте себя, пожалуйста, у нас, как дома.

"Да! Ничего себе - как дома", - со вздохом подумал Ленька.

- А сейчас, пожалуйста, обедать. Вас ждут.

- Я не хочу, - забормотал Ленька. - Благодагю вас. Мне пога ехать. Я еще угоков не выучил.

- Не спешите. Успеете. Вовик вас отвезет... А уроки можете вместе учить.

Ленька понял, что погиб, и покорно поплелся вслед за Волковым - сначала в туалетную, мыть руки, потом - в столовую, где за большим обеденным столом уже сидело человек десять мужчин и среди них - высокий чернобородый господин с засунутой за воротник салфеткой, в котором Ленька почему-то сразу признал Волкова-отца. Так оно и оказалось. Волков подвел Леньку к чернобородому и сказал:

- Папа, разреши представить тебе. Мой товарищ, о котором я тебе говорил...

- А-а! Да, да, - веселым басом проговорил Волков-отец, показывая необыкновенно белые, ослепительные зубы и протягивая Леньке руку. Приятно... Садитесь, юноша. Милости просим. Водку пьете?

Ленька понял, что хозяин шутит, сделал понимающую улыбку и, поклонившись гостям, сел рядом с Волковым-сыном.

- Представь, папа, - сказал Волков-сын, к удивлению Леньки, тоже засовывая за воротник крахмальную салфетку. - Когда мы ехали домой, нас на Пиколовом мосту какие-то хамки забросали камнями.

- Вовик, - остановила его мать. - Откуда эти выражения?! "Хамки"!..

- Виноват, Елена Павловна, - бархатным голосом перебил ее какой-то бритый человек в полувоенном френче, лицо которого показалось Леньке знакомым: портрет его он видел недавно в газете. - Не те времена, голубушка, чтобы обращать внимание на этакие тонкости. Пора называть вещи своими именами.

- И детям тоже?

- Увы, и детям тоже.

- Вовик, милый, ты не ушибся?

- Мы ускакали, - сказал Вовик.

За столом продолжался разговор, прерванный появлением мальчиков.

- Боже мой! Надвигается какой-то ужас.

- Ничего, ничего, Елена Павловна. Есть еще порох в пороховницах. Не с такими справлялись.

- В Учредительное они не пролезут во всяком случае. Будьте уверены. Задавим.

- Скажите, это правда, что генералы Корнилов и Деникин освобождены из-под ареста?

- Истинная правда, о которой не следует говорить громко.

- Вчера в Пассаже на моих глазах опять сорвали погоны с какого-то офицера...

- Пришьет. Невелика беда. Была бы голова на плечах.

- Папа, я тебе говорил, что Лешин отец был офицером?

- Говорил, Вовочка. Помню. Приятно... В каком же чине был ваш... гм... гм... родитель?

Ленька подумал, что на такое общество меньше чем полковником не угодишь. Но покраснел, кашлянул и сказал правду:

- Хогунжий.

Ему показалось, что гости и хозяева переглянулись насмешливо.

- Н-да. Это что же выходит - корнет или вроде этого? Значит, вы казак?

- Да, - гордо ответил Ленька. Он покосился на Волкова и увидел, что щеки того залились румянцем.

"Это он за меня стыдится", - понял Ленька.

Без всякого аппетита он ел горячую янтарную уху с рассыпчатыми слоеными пирожками. Пирожки застревали в горле, а мадам Волкова накладывала ему на тарелку все новые и новые порции и, улыбаясь, приговаривала:

- Кушайте, голубчик, кушайте...

На другом конце стола кто-то жиденьким голосом говорил:

- Не будем забывать, господа, что судьба России, а следовательно, и всех нас, решается в Учредительном собрании. Именно поэтому всеми силами, правдами и неправдами необходимо добиваться большинства...

- К сожалению, Оскар Осипович, правдами многого не добьешься, показывая ослепительные зубы, весело пробасил Волков-отец. - Неправдами оно как-то сподручнее, как выражаются у нас на работах десятники.

- Миша, расскажи про Пелагею, - перебила его жена.

- А-а, да!.. Пелагея! Это, имею честь доложить, наша оберкухмистерша, кухарка. Третьего дня я спрашиваю у этой особы: "Пелагеюшка, матушка, вы за кого, собственно, имеете намерение голосовать на предстоящих выборах?" А она: "Мне, - говорит, - Михаил Васильевич, все равно, за кого... Мне бы только чтобы телятина на рынке подешевше стала". - "Ах, так? - я говорю. Великолепно! В таком случае вам, почтеннейшая, следует голосовать за "Партию народной свободы". Не забудьте - избирательный список номер два".