Останься со мной! - Ольга Покровская

– Тут его родители, – меж тем продолжала мать, – и они… у них…

– Мам, стой, – оборвала ее я. – А сколько нужно? Мам, а ведь у нас же есть? Вы с отцом откладывали, чтобы дачу построить.

– Есть. – Мать теперь тоже смотрела в сторону, как медсестра в «Скорой». – Они у отца на книжке. Но…

– Ага! – Я уже подскочила с кровати, сорвала с запястья датчик, провод от которого тянулся к какому-то прибору на тумбочке. Сунула ноги в нашедшиеся под кроватью ботинки – меня в них сюда привезли.

– Ты куда? Ты что?! – всполошилась мать.

Она повисла у меня на плече, навалилась всем весом.

– Я тебя никуда не отпущу. Ты с ума сошла?! Тебе вставать нельзя, ты мне обещала… Я с тобой честно, а ты…

Но я, не слушая, уже метнулась к окну – знала, что в коридоре врачи, медсестры, что они не выпустят меня, еще обколят чем-нибудь, как буйную. Я изо всех сил рванула на себя створку, вспугнув круглоглазого воробья.

Второй этаж… Прыгать высоковато.

А, вон пожарная лестница на стене. Отлично!

– Стой! – заорала мать и попыталась ухватить меня за подол больничной рубашки.

Но я, уже вскарабкавшись на подоконник, предупредила:

– Мам, лучше не дергай меня, а то вывалюсь!

Я плохо помню, как добралась до дома.

Кажется, поймала такси, клятвенно пообещав водителю, что, как только доберусь до квартиры, сразу вынесу ему деньги. Мне даже в залог нечего было ему оставить, но он, видно, пожалел меня – ошалевшую, полуголую на промозглой осенней улице – только тонюсенькая голубая сорочка и ботинки. Ключ, по счастью, у меня был – мать успела сунуть его мне в руку, прежде чем я ступила с подоконника на проржавевшую перекладину лестницы.

В квартире никого не оказалось. Я вынесла таксисту деньги, а тот, окинув меня сочувственным взглядом, спросил:

– Никуда больше не подвезти, дочка?

– Сейчас… Погодите…

Я сжала руками виски.

Нужно было спешить. «Скорее, скорее!» – сердце билось прямо у меня в горле. Соображай, где может быть отец? На работе? Нет, слишком поздно… Ох, конечно же!

– А вы спорт-бар «Штрафная» знаете? – спросила я у таксиста.

– Еще бы, – хохотнул тот. – Только тебе бы туда в таком виде…

Но я уже снова забралась на заднее сиденье машины и попросила:

– Быстрее, пожалуйста!

Удивительно, но в тот момент, несмотря на то что я менее двух часов назад пережила аварию, находиться внутри машины я совершенно не боялась. Страх перед дорогами пришел потом – и долго еще я отчаянно шарахалась от машин, не могла пересилить себя и решиться сесть в такси.

Но в тот день я вообще не помнила о себе.

У меня не было никаких чувств, никаких страхов, кроме одного-единственного – не успеть! Ведь отцу еще нужно будет снять деньги в банке до закрытия. Или достаточно будет показать в больнице сберкнижку?..

Ладно, разберемся!

Я влетела в помещение спорт-бара, смрадное, дымное, провонявшее разгоряченными мужскими телами. Сразу два телевизора транслировали какой-то футбольный матч.

– Ой-ой-ой, какой опасный момент! – сокрушался комментатор.

Ему вторил возмущенный рев смотревших футбол посетителей.

Я застыла в дверях, пытаясь разглядеть среди пары десятков чем-то неуловимо похожих друг на друга мужиков собственного отца. Все оторопело уставились на меня.

– Явление Христа народу, – протянул кто-то.

– Ты чего это, из дурки сбежала? – подхватил другой.

И вдруг я услышала знакомый голос отца:

– Алинка, ты, что ли? Ты откуда? Мать твою, какие черти тебя драли?

Отец шагнул ко мне, и я, кажется, впервые в жизни бросилась к нему, обняла за шею и почему-то вдруг заплакала и принялась горячо объяснять:

– Авария… Я… Санька… Нужны деньги… Пап, пойдем скорее, со сберкнижки!

Отец молча слушал меня, потом с силой оторвал от своей груди и встряхнул. Наморщил лоб, соображая, всмотрелся в мое лицо:

– Сама-то ты как, нормально? Жить будешь? Ага… Говорил я всегда, что на этом говне, которое мы на заводе делаем, ездить нельзя…

Какой-то отцовский собутыльник на эту реплику хрипло загоготал.

– А кому, говоришь, деньги нужны? Саньке? Этот тот хрен с горы, белобрысый? Угу, ясно. А мамка с папкой его чего? М-мм, нету… Оно-то ясно, конечно, у них для родного дитяти нету, а у меня должны найтись. Гляжу, умные какие все стали, не то что в советское время…

Я поняла, что отец, успевший уже выпить, пустится сейчас в свои бесконечные рассуждения, и время будет неумолимо упущено. Поэтому я перебила его, затрясла, причитая:

– Папочка, потом! Папочка, пойдем скорее! Он же… Он может не выжить…

– А я тебе говорю: это врачи там мутят, в больнице! – ответствовал мне отец. – Это они, паскуды, деньги с рабочих людей тянут. Есть у них все, и кровь есть, и транспорт… Только урвать же надо! Меня эта гребаная страна всю жизнь грабит. Я на завод с шестнадцати лет пришел, вкалывал как каторжный, хотел кооперативную квартиру купить, денежки откладывал. А они где – денежки мои? Здрасьте, познакомьтесь – девальвация, деноминация… Только очухался малость, поднакопил на старость – нате вам, платите за чужого пацана. Нет уж, дудки! Я этим сучьим выродкам в белых халатах и копейки не дам, ворюгам! Это… это принципиальный вопрос!

– Прально, Петрович! – загудел из-за соседнего стола красномордый мужик.

– Папа. – Я отшатнулась от него, сжала руки.

Я поверить не могла, что это конец, больше я ничего не могу сделать. Из-за какой-то глупости, из-за чепухи, о которой я и не задумывалась никогда, сейчас умрет Санька. И я больше никогда его не увижу, он никогда не улыбнется мне, и в Москву мы не поедем, и петь…

– Папа! – в последний раз вскрикнула я. – Я тебя умоляю, папа! Он же умрет!

– Всех не перевешаете! – пьяно отозвался отец и сердито грохнул о столешницу пивной кружкой.

И я поняла, что нужно уходить.

Он мне не поможет.

Обратно до больницы я добралась на автобусе. Сидела, привалившись лицом к стеклу – мутному, в грязных разводах, и даже радовалась, когда автобус подбрасывало на кочке и я билась об окно лбом. Боль отдавалась в затылке, напоминая, что я, оказывается, все же могу еще что-то чувствовать. Меня подташнивало – то ли сотрясение давало о себе знать, то ли кромешный ужас и отчаяние отзывались такими странными побочными эффектами.

Автобус остановился на нужной мне остановке.

Я вышла, прошла через каменные ворота и медленно побрела к корпусу через больничный сквер. Под ногами чавкали размокшие от дождей листья. Сгустившиеся сумерки цеплялись за сучковатые ветки деревьев.

На крыльце под покачивавшимся на ветру желтым фонарем я увидела мать. По ее лицу, по сгорбленной, виноватой какой-то фигуре я поняла, что Санька умер.

Через два дня после моего приезда в Стамбул состоялся первый концерт.

Когда меня подвезли к концертному залу – кортеж из несколько черных БМВ, два джипа с охраной, все как положено – вокруг уже собралась толпа.

Конечно, мой приезд не прошел незамеченным. Я видела, как всколыхнулось за заградительной лентой море людей, ожидавших моего появления. Толпа зашумела, защелкали вспышками журналисты – что вообще-то было странно, что там они могли сфотографировать сквозь затененные стекла моего автомобиля?

Времена, когда подобные встречи тешили мое тщеславие, давно прошли. Теперь толпа восторженных поклонников вызывала досаду, легкое раздражение – и все. Хотело поскорее покончить со всем этим и оказаться на сцене.

Разумеется, в нужный момент я, как и положено, с улыбкой выпорхнула из машины.

Охрана сгрудилась передо мной, прикрывая от толпы на случай, если какой-нибудь псих решит вдруг на меня наброситься. После сухого мертвенного кондиционированного воздуха автомобиля мне в лицо сразу же пахнуло пряным густым ароматом южной ночи. Жар остывающего асфальта, хвойные и сандаловые нотки, морская соль и горные травы…

Я вскинула руку и помахала ревевшим поклонникам. Молодые мужчины, девушки в совершенно европейских откровенных нарядах, супружеские пары – самая разношерстная публика.

Мои ассистенты тем временем кидали в толпу подписанные мною в машине фотографии. Какой-то седой носатый мужчина в белой футболке рвался за ленту ограждения, размахивая копеечным фотоаппаратом и горячо вопя:

– Можно с вами сфотографироваться? Для моей внучки! Очень прошу!

Но я прошла мимо него, не останавливаясь.

Фотографироваться с поклонниками, тем более на их камеры, я не соглашалась никогда, рискуя прослыть заносчивой гордячкой. Однако это было слишком опасно.

В отведенных для меня помещениях все было приготовлено по высшему разряду. У меня не такой уж огромный и подробный райдер, однако свежий воздух в гримерке, много минеральной воды и салфеток являются непременными условиями, без соблюдения которых я тут же покину концертный зал. Здесь, сразу было видно, мои привычки хорошо изучили и отнеслись к ним с пониманием и любовью.