Утро без рассвета. Колыма - Эльмира Нетесова

Коряки удивленно слушали. Смотрели на небо. Но оно смеялось весенним солнцем и не грозило ничем русскому Егору. А тот натянув на ноги сапоги, накинул на плечи телогрейку и, подняв с земли бледную, мокрую Кутэне на руки, понес ее к дому Хабаровой.

— Погоди, паря, давай мы ее отнесем, — подошли старики к Егору.

— Девку лечить надо. Чтоб не хворала, — угнул голову старик Аклов.

— Возьмите. Не на беду, на счастье ваше я ее спас, — улыбался Егор.

— Спасибо, сынок! Спасибо тебе! Пусть будешь ты братом ее, — плакала рядом старуха Хабарова.

Навстречу им шел Кавав. Он уже знал о случившемся. Подошел к Егору.

— Амто, тума — протянул он руку.

— Здравствуй, Кавав!

— Спасибо тебе. Помог ты мне шибко. Знать, в светлый день чья- то голова решила прислать тебя к нам.

— А, брось ты! — отмахнулся Егор. И, оглянувшись, увидел рядом бледное, испуганное лицо Натальи. Она смотрела на Егора так, что где- то в сердце защемило непривычно. И в груди тепло стало. Значит, боялась, переживала за него. Значит дорог. Ведь вон как побледнела. К чужому душу не притянет. И рядом неспроста идет. Вон как в лицо старается заглянуть Егору. Эх-х! Наталья! Наташа, Наташка! Ну иди! Что ж сделаешь? Иди! При них не буду! Потом поговорим.

Но не только «Дракон», а и Лешка заметил взгляды Натальи и решил повернуть незаметно назад к бане. Не мешать этим двоим. И, дернув за руку Кавава, заговорил о работе. Пусть и он отстанет. Не мешает им своим присутствием.

Председатель не сразу понял. Все еще пытался идти рядом с Егором. И тогда Лешка крепко сжал его руку. Удержал силой.

— Ну куда ты прешься? Дай им поговорить, — ответил, опередив вопрос, Соколов.

Кавав понял. Разулыбался.

А Егор с Натальей шли оттаивающим, оживающим селом. Шли молча. Тихо вошли в дом.

— Садись, Наташа, садись. Да не обессудь. Переоденусь я. Промок до костей.

Наталья к окну отвернулась:

— Испугалась я за тебя, Егор. Страшно стало. А вдруг не сможешь вернуться? Думала с ума сойду. Все так внезапно.

— Что внезапно? — стягивал Дракон мокрые носки и краснел впервые в жизни. Никогда еще бабы не говорили ему таких слов. От них так тепло и хорошо становилось на душе.

— Река, лед тронулся внезапно.

— А-а, — разочарованно протянул он.

— Больно мне за тебя было. Ты такой сильный. И честный.

— Как медведь, — хохотнул Егор натягивая сухие брюки.

— Я давно об этом знала. Но ты, как слепой! Неужели не понял.

— Понял, потому и кинулся спасать.

— Егор! Я не о том!

Он подошел к ней. Стал рядом. Совсем близко. Так близко, что волосы Натальи щекотали подбородок. Они пьянили. Егор тихо обнял ее за плечи. Бережно притянул к себе.

— Я люблю тебя, Егор.

Он тихо отстранил ее. Усадил на табуретку. Сел рядом. Посмотрел грустно.

— Знаю я о том, Наташа. Вернее, сегодня понял. Хорошая ты, добрая. Мне бы радоваться такому счастью. Да сил нет. И — что врать — сам каждый твой взгляд ловил. Улыбки стерег, чтоб другим ты их не дарила. А право на это не имею.

— Но почему?

— Поздно, Наташа. Слишком поздно встретил я тебя, голубушка моя. Ведь для тебя счастье — небо, а для меня лишь полоска света. Для тебя любовь — пожар, а у меня одни угли в душе судьба оставила. И тем недолго тлеть осталось. Что дам тебе взамен того, что ты мне даришь? Пепел? Но зачем он тебе?

— Не надо так, Егор!

— Ты выслушай меня, Наташа, радость моя последняя. Выслушай. И пойми, — он взял ее руку. Долго разглядывал хрупкие, слабые пальцы. Словно набирался в них силы для разговора с нею. А может с самим собой. Впервые честно, не кривя ни разумом, ни сердцем.

— Не подарила мне судьба ни одной. Никого до тебя по настоящему не обнял. Ни с одной так не говорил. Не туда меня дорожка повела. Долго я воровал, Наташа. Кенты, деньги. Легко жил. Вашего брата избегал. Семьи, как огня, боялся. Ведь дети сиротами бы росли. Потому свободно жил. Больше одного раза ни с какой не встречался. Боялся привыкнуть, увидеть в ней такое, за что полюбить бы мог. Потому старался меньше говорить, чтоб не завязнуть. Да и кенты не простили бы. С ними разговор короткий. Так годы шли. А потом попался. Ну, понятно, суд, приговор. Лагерь. Там тоже не всегда гладко было. Понятное дело. Добавили. И на Камчатку. По лагерям столько лет прошло. Да здесь… Что жизни осталось?

— Егор, это неважно.

— Все важно. Вернуть бы мне те годы, я в первый же день к тебе бы пришел. Казни или милуй — люблю, да и только. Не могу без тебя! Сам бы так сказал. Да с какою радостью! Но это тогда! Тогда, Наташка! Но не теперь! Ведь через пять лет я буду развалиной. Дряхлым пнем! А я мужик и не смогу, чтоб оказаться слабее тебя и своего решения. Ведь если я почувствую такое, сам себя убью. Но и тогда, и этим я причиню боль тебе! Ты понимаешь это! Ведь выхода нет! Жить и мучиться со стариком! Но ты еще молода. А и хоронить не легче! Ведь меня и тогда будешь вспоминать не песнею недопетой, а злою ошибкой своей! Ну скажи, зачем тебе это? Девочка моя! Не нужно тебе горя! Другой бы, конечно, обрадовался такому подарку судьбы. И, сорвав цветок, не вспомнил бы, что погубил его без времени. Но я так не могу! Жизнь искалечила меня! Взяла все. Я не хочу для тебя своей участи! Тебе еще встретится человек. И ты будешь счастлива с ним. Всю жизнь.

— Но я тебя люблю!

— Береги свои крылья, ласточка моя. Для жизни береги. От горя они слабеют. А тебе сильной нужно быть. У тебя еще будет море счастья! Зачем же летать над догорающим костром? Ведь опаленные крылья долго болят.

— Но мне виднее, Егор!

— Ты видишь сердцем. А оно ни глаз, ни разума не имеет. Я не могу ответить тебе взаимностью, хотя говорю это против сердца. Оно у меня давно зрячее. Не могу! Для тебя же самой. Ведь каждая новая седина твоя вдвойне мне прибавит боли. Каждая морщина рубцом на сердце моем останется. Проснись, чайка. Я не тот, кого уготовала тебе судьба. Я не тот, хотя хотел бы им быть.

Наташа плакала.

— Не надо. Успокойся. Я не стою ни одной твоей слезы. Я прах. Через него надо уметь перешагнуть.

— Но я сама пришла к тебе! Я все обдумала, Егор!

Он обнял ее. Прижал к груди голову. Руки его дрожали. Тяжело. Ох как тяжело овладеть собою.

— Прости меня. Прости, что обманул твою сказку. Но ведь, она лишь туман. А его сушит солнце. Разве старый ворон смеет любить лебедя? Он рядом с нею смешон и жалок. Ведь крылья птицы держит ветер, а я — туман. Да и то — высыхающий. Как смогу стать опорой тебе? Как смогу поддержать твои крылья? Ведь любовь не должна умирать. А я? Да и можно ли любить призрак? Ты придумала меня и поверила в это. Ведь и дети иногда любят старух. Но на то они и дети. И любят за пироги и сказки. А жизнь сложнее, моя дорожка уже у обрыва. Скоро конец. Ты прости меня. Я упаду в него один. Один! Кляня себя! И только себя, что не сберег себя для встречи с тобою. Ты украсила мой последний путь. И, сама, того не зная, подарила мне радость. Ведь не просто так уйду из жизни. Любимым был тобою. Пусть недолго, пусть ошибочно, но был! И спасибо тебе за это. Я всегда буду помнить тебя, до самой последней секунды своей. И благодарить судьбу свою неказистую за то, что подарила мне Воямполку. А в ней — тебя! Тебя, моя единственная, моя светлая. Спасибо, что ты пришла. За то, что сказала. И не сердись на меня. Ведь старикам, как и детям, нужны сказки и добрые слова. Ты моя первая и последняя. Уходя, я пожелаю тебе счастья. Большого. Какое ты мне подарила, какое сама сможешь воспринять. Спасибо, что прошлого моего не испугалась, не погнушалась им.

— Не надо об этом, Егор.

— Конечно, не надо. Оно ушло. А с ним и моя жизнь. Ты не обижайся. Я уеду и ты забудешь меня. А для меня ты останешься навсегда. И всюду будешь со мною. Ведь и над старым морем летают молодые чайки.

— И они всегда вместе. И не разлучаются, — глянула Наталья на Егора умоляюще.

— Да, они всегда вместе и порознь. У каждого своя жизнь. Они не сливаются. Как огонь со снегом, — погладил он ее по щеке, вытер слезу шершавой ладонью.

— Прости меня, Егор. За все прости.

— За что прощать? Ты знаешь, солнце все согревает. Даже могилы. И на них от этого растут цветы. Радость из горя! Жизнь из тлена! Вот так и ты для меня, моя хорошая, добрая. Не сердись. Ты знаешь, как ни много солнца — усопшего и оно не поднимет, не оживит. Для ушедшего тепло — не жизнь. Живи моею радостью и печалью моей. Будь чайкой, но счастливой. И, на горе мое — без меня.

Егор разжал руки. Тихо отошел к окну. Еле слышно всхлипнула дверь.

Сколько дней прошло с тех пор? Их трудно счесть. В ту весну приехала к Лешке семья. И снова остался один Егор, в своей избе. Один на один со своим прошлым и с безотрадным будущим. Каждое утро встречая рассвет, он благодарил судьбу за еще один подаренный день.

Сколько ветров, дождей и вьюг стучались в его усталое окно? Сколько караванов гусей и уток прилетали и опять улетали с Камчатки. С ними он передавал привет своей сторонке, что заждалась забытою невестою за далекими перевалами.