Перекресток - Юрий Леж

— Вот, такое уже который час крутят, — закивала головой старушка. — Музыку какую-то непонятную дадут на полчасика и — опять повторяют, как заведенные. Понял, Максимушка? Анархисты нынче в городе и — точно по твою душу прибудут…

— Почему ж непременно по мою-то душу? — попробовал возразить пролетарий, подтягивая снова трусы. — Им городское начальство нужно, а я — кто такой? токарь обыкновенный, ну, по фрезерному делу могу чуток или там по сверлильному…

Максим явно не выспался, да и ледяные конечности Таньки не добавили ему бодрости и ясности мышления. Примерно так, но в других, более народных выражениях и сказала ему об этом тетушка Мария.

— Ты, прям, как дитя неразумное… а то, думаешь, соседи не знают? да весь квартал, что там квартал — всему району известно, что ты, голубчик, в эту самую Промзону, как в соседский сарай, когда захочешь, шастаешь… и глазки тут удивленные не делай, люди, они ведь такие, пусть молчат, за своего держат, да ты и есть свой, а только — всё видят и знают…

Взяв паузу, чтоб чуток передохнуть после искреннего и страстного монолога, старушка повернулась спиной к телевизору, по которому уже демонстрировали какой-то видовой фильм под классическую музыку, и слегка подпихнула Максима пониже спины:

— Шагай, давай, на кухню, бродяжка ты этакий… думать теперь надо, когда за тобой эти анархисты-антихристы явятся, и что тогда делать будем…

5

В маленьком и очень уютном буфете, обставленном вопреки остальному гостиничному интерьеру тяжелой дубовой мебелью под антиквариат, Мишелю и Нике подали удивительно вкусный кофе, именно такой, как любила блондинка: с пенкой, пьянящим ароматом, крепкий, сваренный от души. И — чай, такой же ароматный, только уже совсем по-своему, и, несмотря на ехидное замечание девушки в адрес поверенного, дегтярного, почти черного цвета. Мишель за своим цветом лица не следил и предпочитал, по возможности, употреблять очень крепкий напиток. Конечно же, Ника затребовала к кофе полдюжины пирожных самых разных сортов. «На пробу», — пояснила она своему спутнику с жадным аппетитным блеском в глазах. «И куда в нее столько вмешается, а еще интереснее, куда всё съеденное и выпитое девается, — задумчиво отхлебнул из тонкого стеклянного стакана в изящном мельхиоровом подстаканнике глоток ароматного цейлонского в смеси с индийским чая Мишель. — Сколько помню Нику, всегда ела, как грузчик после смены, ни в чем себе не отказывая. И никогда не злоупотребляла ни зарядкой, ни спортом, а про слово «диета» даже и не слышала… Бог, как обычно, несправедлив, давая кому-то всё, а кому-то — мучения, чтобы сохранить к тридцати годам хоть капельку внешней юной привлекательности…»

— Какая прелесть… — едва ли не промурлыкала Ника, низко склоняясь над «корзиночкой» и быстрым, розовым язычком, жадно, как в детстве, слизывая кремовую розочку, украшающую верхушку пирожного…

— Получаешь удовольствие? и без меня? — раздался негромкий, но отлично слышимый в маленьком, тихом помещении буфета голос.

У входа, с легкой смешинкой в глазах, застыл памятником самому себе Антон Карев. Повыше среднего роста, длинноволосый, настоящей вороной масти, с правильными чертами лица и пронзительно-голубыми глазами известный романист был одет в плотную, даже на взгляд тяжелую кожаную куртку, такие же брюки, заправленные в невысокие, «десантные» сапоги с застежками на голенищах.

Ника подняла лохматую головку, в янтарных, кошачьих глазах её плеснулась долгожданная искренняя радость, но — тут же исчезла под слегка насмешливыми словами:

— Ты, как обычно, к шапочному разбору, Антон… позавтракали мы давным-давно, а сладким я даже с лучшими друзьями не делюсь, сам знаешь — жадная я…

— А я на сладкое не претендую, — веско сказал, как отрезал, Антон, одним движением, будто скользнув по льду на коньках, оказавшись возле буфетной стойки. — Мне бы горького…

И замершей в напряжении, как кролик под взглядом удава, девушке за стойкой романист весело скомандовал:

— Джина! Двести, в один стакан и очень быстро… Кстати, у вас прелестный буфетик, барышня… А тебе, Мишель, пламенный привет от работников пера и клавиатуры!!!

— Ты не исправим, — нарочито вздохнула Ника, покачивая головой.

— У меня абстиненция, — пояснил Антон, ловко выхватывая из руки буфетчицы большой стакан, благоухающий запахом можжевельника. — Считай, не пил полночи, все утро и вот — до сих пор…

— И чем же ты таким занимался все это время? — подозрительно спросила Ника, демонстративно разглядывая очень заметно заляпанные дорожной грязью наружные стороны брюк и рукава куртки романиста.

Подняв вверх указательной палец левой руки, мол, слышал, не торопите, сейчас отвечу, Антон с жадностью припал губами к стакану с джином, ополовинил его в два глотка, удовлетворительно крякнул, слегка мотнув головой, и сказал, обращаясь к Нике, но поглядывая при этом на буфетчицу:

— Эх, закусить бы сейчас поцелуем в алые губки…

— Размечтался… — с легкой нарочитой брезгливостью сморщила носик блондинка. — Сначала скажи, где был и что делал…

— Да к тебе я рвался всем сердцем, легкими, почками, печенью и остальными частями тела, — засмеялся Антон, усаживаясь, наконец-то, за столик и водружая недопитый стакан с джином среди вазочек с пирожными, сахарницей, блюдцем с лимоном и чашкой кофе.

От Карева сильно пахло потом, кожей куртки, дорожной пылью, машинным маслом и крепкими сигаретами, пачку которых он немедленно извлек из кармана и бросил на столешницу. И был романист весь каким-то сильным, крепким, земным и простецким, особенно на фоне леденящего спокойствия Мишеля и пусть нарочитой, снобистской брезгливости, изображаемой Никой. И руки у него были сильными, мужскими, неухоженными, хоть и с ровно и коротко постриженными ногтями, но — не писательские руки, работящие.

Блондинка легким, едва уловимым движением накрыла своей ладонью ладонь Антона, обозначая принятое у них при встрече вместо устных приветствий рукопожатие, и пристально посмотрела в глаза своего мужчины.

— Про то, как концерт задержали, да не просто, а аж два раза, вы и так знаете, — улыбнулся Антон. — Звонил и тебе, и Мишелю из гримерки. Значит, поезд наш — тю-тю, пришлось выдумывать на ходу, как бы поскорее вас догнать, тем более, в столице мне после концерта и делать-то нечего было… Прямо на ходу, на сцене, считай, договорился с нашим клавишником, он же старый байкер, отошел, правда, немного от их регулярных развлечений, но мотоцикл всегда на ходу, разве что — заправиться пришлось по дороге…

— Ты — на мотике прямиком из столицы? — удивленно покачала головой Ника, широко раскрывая глаза. — И во сколько же ты выехал, бедолага?

— Ночью не рискнул, — сознался Антон. — Все-таки, лет уже пять за рулем не сидел, отвык совсем. Рассвело чуток, и — сразу рванул вслед за вами…

— Долго как-то получается, — неожиданно вмешался в разговор Мишель, скорее по своей бухгалтерской привычке подмечать неточности, чем желая уличить собеседника в некой преднамеренной лжи.

— Долго — это не то слово, — согласился Антон, кивая, как послушный ребенок. — Ну, во-первых, дороги у нас, сами знаете, какие… но не это главное, я бы в городе был уже сразу после полудня, если бы не одно приключение…

— После полудня я только проснулась, — серьезно сказала Ника. — Ну, не томи, что там у тебя случилось? Не можешь без приключений?..

— Как бы это приключение нам всем не аукнулось, — сказал, понизив голос, Антон. — Уезд в блокаде…

…Это только в шикарных видовых фильмах главный герой, ну, или кто попроще, пусть и второго плана, но тоже — высокий, красивый и благородный, лихо оседлав мотоцикл, мчится по бесконечной трассе, ловя лицом встречный ветер, и испытывает от этого движения непередаваемое наслаждение. Попробовали бы режиссеры, да и сами исполнители ролей посидеть хотя бы часок в седле, не меняя позы, сосредоточив все свое внимание на стелящихся под колеса колдобинах и камнях, пожалуй, резко изменили свое мнение о прелестях передвижения на двухколесном транспорте. А если делать это еще и после длительного, вытягивающего все силы концерта, буйной, почти бессонной ночи, после шумной ресторанной компании и какой-то невнятной, полной намеков и недоговоренностей застольной беседы с непонятным, но очень опасным человечком, желавшим всенепременно отговорить его от поездки на фестиваль, но отговорить так, чтобы Антон принял его желание за свое… пожалуй, после таких событий поездка на мотоцикле за полтысячи верст покажется чем-то сродни пыткам. И это — невзирая на цель, приз в конце пути в лице маленькой, лохматой и ставшей за последние полтора года такой близкой блондиночки.

Сосредоточившись на серой, полной неровностей ленте шоссе, стараясь во время заметить и объехать возможное роковое препятствие, будь то просто мелкий камешек или серьезная, сто лет не ремонтированная выбоина, Карев, чтобы не потерять концентрации и не впасть в некую нирвану однообразного движения, думал о Нике. Мысли о ней всегда возбуждали, придавали дополнительный тонус, беспокоили и тормошили.