ВСЕ НА ЗЕМЛЕ - Олег Кириллов

Он прилег на траву у самого склона оврага. Вспомнил: здесь руда выходит очень близко к поверхности… Снять метров семьдесят земли — и на тебе, бери руду, черпай ее ковшом и отправляй в мартен… Богатство какое… Вот оно… Сейчас он видел перед собой карту этих мест, Вон там, где темнеет сосновый лес, — мощный слой богатой руды, и тоже близко к поверхности, что-то в пределах ста метров…

Птица вернулась. Тревожно попискивая, пролетела над ним один раз, другой… Чего ж ты забеспокоилась? Ах вон оно что, гнездо рядом… Дом твой… Ну ладно не волнуйся, не трону.

Он поднялся с травы, отошел в сторону. Представил, как с металлическим ревом, беспощадно обнажая землю, пойдут здесь бульдозеры, сдирая кусты, деревья, дороги… Застучат топоры в сосновом бору… Нет, так тоже нельзя… Стране нужен металл… Много металла… Уж ты, инженер, прекрасно понимаешь это… Тебе объяснять не надо, почему все это происходит…

Вспомнил, как вчера посидели в лесу. Дорошин выпил рюмку, ухнул, закусил:

— Так что ты мне скажешь, Владимир Алексеевич… А?

— Вы о чем, Павел Никифорович?

— Ты знаешь о чем… О твоих планах по карьеру…

Вот что меня интересует.

— Будем думать.

— А что, времени не было? Ну ладно… Только помни, вопрос об отчуждении земель будет в исполкоме слушаться в среду. Сегодня четверг… Я должен знать твое мнение не позднее воскресенья…

— Не понимаю этой спешки.

— А мне нужно спешить, Владимир Алексеевич. Нужно. Это не наша с тобой частная лавочка. Это большой государственный вопрос. Если все как надо идет в первой инстанции, я перечеркиваю списки на заселение квартир в четвертом квартале… В колхозе двести девяносто три дома… Я должен иметь не менее трехсот квартир… Это, как ты понимаешь, за день не определишь. Куда мне сселять колхозников? Я должен планировать все это, пока материалы будут рассматривать высокие инстанции, готовить резервы, закладывать в смету… И все ж ты ушел от ответа, друг мой.

Рокотов прихватил с газеты ломтик колбасы:

— Вы учили меня всегда хорошо думать, прежде чем давать ответ. А уж коль дал — так держать слово. Вот я и не хочу нарушать этот принцип… Мне нужно время посмотреть на все с другой стороны, другими глазами. С людьми поговорить. Не надо меня торопить, Павел Никифорович.

Дорошин одобрительно качнул головой:

— Ладно. Понимаю тебя. Прав ты. Но к воскресенью ты мне все ж ответ дай. Хочу знать, как теперь мне тебя видеть.

— Другом, Павел Никифорович, другом…

— Поглядим…

Михайлов молчал, деловито расправлялся с закуской. Рокотов почти не видел его лица, оно было наклонено к земле, безукоризненный пробор весь на виду. Рокотов думал о том, что человек этот чем-то неприятен ему, скорее всего тем, что он муж Жанны, а это ужасно плохо, потому что теперь им работать вместе, и конечно же все это будет накладывать отпечаток на их отношения. А расставаться с Михайловым тоже не хочется, он уже пять лет на своем посту, прекрасно знает дело. На беседе у первого секретаря обкома Рокотов сказал, что надеется на помощь других секретарей, особенно в самом начале. Первый встал, пожал ему руку, усмехнулся:

— Смелее, Владимир Алексеевич… Там у тебя Михайлов в пристяжке. Знает дело и умеет его вести. И потом, не боги горшки лепят. В случае чего не стесняйся просить совета.

Уж первый-то знал, о чем говорил. Он сам пришел на свой пост тридцатилетним… Да еще в такую область…

Михайлов… Он окончил тот же институт, что и Рокотов, только на пять лет раньше. Сестра его училась с Рокотовым в одной группе. Была подругой Жанны. Вот и сосватала. Уехал Владимир на каникулы после четвертого курса, за день до этого поссорившись с Жанной, а первого сентября узнал, что Жанна вышла замуж и бросила институт. И укатила с мужем. Глупость какая… Потом ей пришлось мучаться на заочном, прежде чем диплом получила. Что греха таить, отработав в Кривом Роге три года, только из-за нее и приехал сюда… Чтобы рядом быть, хоть иногда видеть. Приехал, встретил… И закрутилась карусель. Еще больше запутался. Требовал уйти от Михайлова, брался сам с ним поговорить. Она соглашалась, что жизнь не удалась. И все жаловалась на мужа.

Разговоров было много. Иногда она даже использовала их в семейной стратегии. Бывало, нет-нет да и раздастся звонок посреди ночи… Слышит Рокотов в трубке плач, крики… И всхлипывающий голос Жанны:

— Вовка… я к тебе сейчас иду… Вот уже чемодан собрала. Ленку сейчас одену и иду… Ты слышишь, Михайлов? Я ухожу к Владимиру.

Несколько раз он часа по два ждал у своего подъезда. Она не приходила. Потом перестал ждать. Года два тому назад во время одного из последних ее взрывов, в промежутке между криками, посоветовал:

— Ты успокойся. Сейчас он будет у тебя прощения просить, а я, пожалуй, спать буду… Не возражаешь?

И положил трубку.

У него к ней было странное отношение. Когда-то он чрезвычайно тяжело пережил ее поступок. Потом надеялся на то, что она вернется к нему. Когда приехал в Васильевку, его поразило несоответствие между ней в прошлом и теперешней. Стала она эффектней, красивее… Умело использовала обширный арсенал очарования. Она плакала у него на плече, и ему почему-то показалось, что все ее поведение, начиная от этого плача и кончая признаниями своей ошибки, своей вины за все происшедшее, — в чем-то картинно, в чем-то неискренне. Он долго искал причину: стороной до него доносились слухи, что Жанна флиртовала с заезжим корреспондентом. Он спросил ее об этом, она засмеялась и махнула рукой: «Чепуха». Она перестала быть самой собой, скромной девчонкой в старенькой кофточке, в которой проходила с первого по четвертый курс, которая могла быть и другом и собеседником. Она жаловалась на все: и на отвратительную пунктуальность мужа, и на его демонстративную порядочность, и на скупость. («Ты представляешь, он сам мне выдает деньги на продукты… Каждый день… Он в курсе всех цен… Ужас…»)Она жаловалась на здоровье: в последнее время сердце побаливает, на окружение мужа… Больше всего ей льстило то, что он, Рокотов, остался холостяком, не завел семью. В этом она усматривала залог его беспредельной любви к себе и постоянный источник страха для супруга. Еще бы, в любой момент она может просто перейти к Володьке. Он ведь холост…

Дорошин говорил и говорил, объясняя что-то Михайлову, а Владимир думал о том, что вот все они здесь хорошо знают друг друга и всем нужно делать одно, в общем-то, дело — и все же разговор даже за рюмкой и тот похож на дипломатические переговоры. Интересы переплелись уже одной переменой его места работы.

Когда уезжали из леса, Дорошин сказал:

— Вот что, Владимир Алексеевич… Начальство ты сейчас высокое. Не самоизолируйся. Вечерком жду тебя в гости. Жена велела передать, что хочет тебя окрошкой угостить, как раньше бывало.

Рокотов не пришел вечером. Позвонил Ольге Васильевне, извинился. За время его отсутствия в доме все запылилось. Нужно генеральную уборку затевать.

…Да, здесь, под ногами, — руда. Вечное противоречие природы: если хочешь взять одно — уничтожь другое. Сорви с земли этот зеленый ковер — и тогда ты получишь руду. Уничтожь леса, поля, птичьи гнезда… И вон тот соснячок на бугре.

Медленно пошел к машине. Сел за руль. Мотор завелся сразу, легко.

До Красного оставалось километра три, когда он догнал девушку. Шла она споро, помахивая веточкой сирени, сорванной в лесопосадке. В другой руке — сумка. Когда Рокотов просигналил, посторонилась на обочину. Он обогнал ее, затормозил.

— Садитесь, подвезу.

— Мне в Матвеевку…

Он подумал о том, что в Красном ждет его в конторе колхоза Насонов. А может, все ж проскочить в Матвеевку? Давно там не был, а Насонов так или иначе, а дождется.