Сердце — одинокий охотник - Карсон Маккалерс

Мик подошла с тарелкой к плите и взяла себе добавку. Голос Порции повышался и понижался, как в песне; теперь ее было уже не унять.

— Отца я редко вижу, может всего раз в неделю, но часто про него думаю. Мне его так жалко, так жалко. Книг он прочел больше, чем любой белый тут, у нас в городе. Больше прочел книг и больше переболел душой, чем все. Ничего для него, кроме этих книг и этой муки, и нету. Бога он забыл и от церкви отвернулся. И все его беды только из-за этого.

Порция разволновалась. Стоило ей завести разговор о боге, о своем брате Вилли или о муже, по прозвищу Длинный, и она распалялась.

— Я лично, к примеру, не из секты крикунов. Я пресвитерианка, мы против катания по полу и не причитаем на разные голоса. Мы каждую неделю не причащаемся и не мотаемся по церкви всем скопом. Мы в церкви поем и не мешаем священнику говорить проповедь. По правде сказать, и тебе бы не мешало попеть и хоть в кои веки послушать проповедь. Тебе бы самой полагалось водить брата в воскресную школу, ты уже взрослая, можешь и в церкви посидеть. Последнее время так нос задрала, что того и гляди угодишь в преисподнюю.

— Еще чего, — пробурчала Мик.

— А вот мой Длинный раньше был методистом. Пока мы не обвенчались. Каждый воскресный день вызывал святого духа, ну просто обожал кричать, все требовал очищения. Но когда мы поженились, я заставила его перейти в мою церковь, и, хоть иногда его и теперь не так-то легко утихомирить, я лично считаю, что у него все идет на лад.

— А я в бога верю не больше, чем в деда-мороза, — объявила Мик.

— Ну, ты это брось! Мне иногда кажется, что ты и мой папаша — два сапога пара.

— Я? Я и твой папаша?

— Да не лицом вы похожи. А в том, какая у вас обоих душа.

Братишка поглядывал то на одну, то на другую. Вокруг шеи у него была повязана салфетка, а в руке он держал чисто вылизанную ложку.

— А что бог ест? — спросил он.

Мик встала из-за стола, но на миг задержалась в дверях. Иногда она любила подразнить Порцию. Та как заведется, так и пошло-поехало — ни о чем другом и говорить не хочет.

— Такие, как ты и мой отец, раз вы не ходите в церковь, никогда не будете знать покоя. Ну возьми, к примеру, хотя бы меня. Вот я верую, поэтому и душа у меня покойна. И у Братишки тоже. Как и у моего Длинного, и у моего Вилли. Или вот взять, к примеру, мистера Сингера; он хоть и молчит, но по виду мне кажется, что и у него тоже на душе светло. Я это сразу почуяла, с первого взгляда.

— Заладила! — сказала Мик. — Ты сама псих, в сто раз больше твоего отца.

— А вот ты бога никогда не любила и вообще никого не любишь. Просто бесчувственная, вот ты кто! Тебя ничем не проймешь. Но я тебя вижу насквозь. Вот хотя бы сегодня — целый день будешь по дому слоняться как окаянная. Места себе не найдешь, словно что потеряла. И накручивать себя до белого каления. И сердце у тебя будет так биться, что вот-вот из груди выскочит. А все потому, что никого ты не любишь и в душе у тебя нет покоя. И в один прекрасный день ты и вовсе оборвешь постромки, а тогда тебе конец. Ничегошеньки тебе после этого не поможет.

— Ну скажи. Порция, скажи, что боженька ест? — приставал к ней Братишка.

Мик захохотала и с топотом выбежала из кухни.

Она и в самом деле бродила весь остаток дня по дому как неприкаянная. Бывали у нее такие дни. Во-первых, ее тревожила мысль о скрипке. Она не могла сделать ее совсем как настоящую, и после стольких недель раздумывания и передумывания самая мысль о скрипке стала ей противна. Но почему же она была так уверена, что затея ее выгорит? Неужели она такая дура? Может, когда тебе чего-нибудь до смерти хочется, от одного этого веришь, что все у тебя получится.

Мик не хотелось идти в ту комнату, где сидели родители. Разговаривать с жильцами тоже не было настроения. Деваться было некуда — разве пойти на улицу, а там невыносимо пекло. Она бесцельно бродила по прихожей, то и дело откидывая ладонью со лба встрепанные волосы.

— Черт! — выругалась она вслух. — Не считая пианино, я больше всего на свете хотела бы иметь свой угол!

Порция немножко полоумная, как все негры, но в общем она ничего. Не обижает Братишку или Ральфа исподтишка, как некоторые цветные прислуги. Но почему Порция говорит, что она никогда никого не любила? Мик остановилась как вкопанная, потирая кулаком макушку. Ну а если бы Порция знала? Что бы она сказала тогда? Интересно — что?

Да, она не любит ни с кем откровенничать. Вот это правда.

Мик медленно побрела вверх по лестнице. Миновав первый этаж, поднялась на второй. Некоторые двери были открыты, чтобы был сквозняк, и дом был полон самых разнообразных звуков. Мик остановилась посреди верхнего пролета лестницы и села на ступеньку. Если мисс Браун включит радио, можно будет послушать музыку. А вдруг передадут хорошую программу?

Она пригнула голову к коленям и стала завязывать шнурки на теннисных туфлях. Что бы сказала Порция, если бы знала, как она всегда влюблена то в одного, то в другого? И каждый раз у нее такое чувство, будто сердце сейчас лопнет.

Но она это скрывала, и никто ничего не подозревал.

Мик долго сидела на ступеньках. Мисс Браун так и не включила радио, и слышны были только обычные звуки, которыми всегда полон дом. Мик долго сидела, задумавшись и колотя себя кулаком по ляжкам. Ей казалось, что лицо ее рассыпалось на куски и она не может его собрать. Это чувство было гораздо противнее, чем голод, когда долго ждешь обеда, но очень на него похоже. «Я хочу… я хочу… я хочу…» — все время вертелось у нее в голове, но чего она, в сущности, хочет, ей было непонятно.

Примерно через час на верхней площадке щелкнула дверь. Мик кинула быстрый взгляд наверх и увидела, что это мистер Сингер. Он постоял там несколько минут — лицо у него было спокойное, но грустное. Потом он пошел в ванную. Его гость остался лежать. С того места, где сидела Мик, ей видна была часть комнаты. Гость мистера Сингера спал на постели под простыней. Мик ждала, чтобы мистер Сингер вышел из ванной. Щеки у нее горели, она даже потрогала их руками. Может, и правда она иногда поднимается сюда, наверх, чтобы увидеть мистера Сингера, а не только слушать радио мисс Браун, живущей этажом ниже? Интересно, какую музыку он слышит в уме, раз не может ее слышать ушами? Кто знает? И что бы он сказал, если бы умел говорить? Никто этого тоже не знает.

Мик дождалась: вот он появился снова. Она надеялась, что сейчас он посмотрит вниз и улыбнется ей. И вот, когда он уже дошел до своей двери, он действительно поглядел вниз и ей кивнул. По лицу Мик расплылась широкая дрожащая улыбка. А он вошел к себе и закрыл дверь. Может, это означает, что он пригласил ее к себе? Мик вдруг очень захотелось войти к нему в комнату. Как-нибудь на днях, когда у него не будет чужих, она пойдет в гости к мистеру Сингеру. Непременно пойдет.

Жаркий день тянулся бесконечно, а Мик все сидела одна на ступеньках. В голове у нее опять звучала музыка этого самого Мотсарта. Странно, мистер Сингер почему-то напоминает ей эту музыку. Жаль, что ей негде напеть ее вслух. Бывает такая музыка, которую как-то неловко петь в доме, битком набитом людьми, — чересчур уж она твоя собственная. И разве не странно, что можно быть такой одинокой в доме, полном людей? Мик стала думать, где найти подходящее место, чтобы побыть одной и поучиться этой музыке. Но хотя думала она долго, ей заранее было ясно, что такого места для нее нет.

4

Джейк Блаунт проснулся к концу дня с ощущением, что он выспался. Комната, где он лежал, была небольшая, чистая; в ней стояли бюро, стол, кровать и несколько стульев. Электрический вентилятор на бюро медленно поворачивался лицом то к одной, то к другой стене, и ветерок обвевал голову Джейка, словно окуная ее в прохладную воду. У окна за столом сидел человек и смотрел на шахматную доску. Комната при дневном свете показалась Джейку незнакомой, но мужчину он сразу узнал, будто был знаком с ним очень давно.

У Джейка в мозгу путались воспоминания. Он лежал неподвижно с открытыми глазами, раскинув руки ладонями кверху. На белой простыне они выглядели огромными и очень загорелыми. Когда он поднес их к глазам, он увидел, что они исцарапаны и в ссадинах, а вены набухли, словно он долго за что-то цеплялся. Лицо его было усталым, небритым. Каштановые волосы беспорядочно падали на лоб, усы стояли торчком. Даже крылатые брови и те были всклокочены. Губы его раза два шевельнулись, и усы при этом нервно подернулись.

Немного погодя он сел и стукнул себя по черепу громадным кулачищем, чтобы выбить из головы муть. Стоило ему зашевелиться, как человек, игравший в шахматы, быстро поднял на него глаза и улыбнулся.

— Господи, до чего пить хочу, — сказал Джейк. — Во рту у меня будто прошла целая армия без сапог, в одних вонючих носках.

Человек, глядя на него, продолжал улыбаться, а потом протянул руку и достал с другого края стола запотевший графин с водой и стакан. Джейк пил с одышкой, большими глотками, стоя полуголый посреди комнаты и закинув голову назад. Одна рука у него была крепко сжата в кулак. Выпив залпом четыре стакана, он с облегчением передохнул.