Паровой каток - Джеймс Макклар

— Вы подробно её обследовали? — размеренно спросил он.

— Разумеется.

— И с этим тоже?

Луч света угодил в правый глаз доктора Мэтьюза, и это было весьма неприятно. Побагровев от злости, он закрыл лицо рукой.

— А вы перестаньте совать свой нос в дела, в которых ничего не понимаете, — закричал он. — Кто вы такой, чтобы себе это позволять?

— Лейтенант Крамер из отдела по расследованию убийств, и у меня есть основания подозревать, что вы лжете, доктор Мэтьюз. Вот это — офтальмоскоп, прибор для исследования глаз, но вы почему-то указали в своих бумагах неверно цвет глаз мисс Ле Руке.

— Что, черт возьми, вы имеете ввиду?

— Там записано, что они голубые.

— Вот именно. Она была блондинкой.

— В самом деле? Я видел её сегодня в морге. Глаза у неё карие.

— Карие?

— Вот именно, — передразнил Крамер. В комнате надолго повисла тишина.

— Я полагаю, — наконец негромко сказал Крамер, — что вы никогда обстоятельно не осматривали мисс Ле Руке. Судя по вашим бумагам, похоже, все ваше внимание вы сосредоточили на определенной части тела, которая с сердечными проблемами — или, скажем, с цветом глаз, — никак не связана.

Доктор Мэтьюз покосился на него.

— Но почему вы это делали, доктор? Ваш коллега доктор Стридом убежден, что она никогда не страдала хворями такого рода.

— С сердцем я ей ничем особенно помочь не мог, — сердито рявкнул доктор Мэтьюз. — Только давать ей пилюли и легкое снотворное, чтобы как следует отдыхала.

— Да? И что дальше?

— Вы что, не видите из истории болезни, что она была помешана на этой мысли? — не выдержал доктор Мэтьюз. — Вы только посчитайте, сколько раз мы делали пробу Вассермана. Одно время она потребовала, чтобы я их делал каждую неделю. Как будто сама себе внушила, что у неё сифилис.

Итак, одной иллюзией стало меньше. Крамер отметил свое разочарование минутой молчания. Прежде в его представлении мисс Ле Руке была созданием, пышущим не только физическим, но и психическим здоровьем. Он почти возненавидел доктора Мэтьюза и перешел в атаку.

— Говорите, она была не в себе?

— Да.

— И вы каждый раз делали все анализы?

— Ну да.

— Понимаю. Сколько вы берете за пробу Вассерма-на — десять, пятнадцать рандов? Неплохой доходец.

— Поосторожнее с такими намеками, лейтенант. Имей вы представление о врачебной практике, знали бы, что удовлетворить желание клиента иногда не менее важно, чем вылечить его. Вы бы её видели, когда я сообщил об отрицательном результате: она словно получала новое сердце.

Крамер не мог удержаться от реплики:

— Так вы себя чувствовали Кристианом Барнардом, да? — усмехнулся он. Жаль, что пересадки вам не слишком удаются.

— Без этого, замечания вы могли бы обойтись.

— Простите, — на этот раз серьезно сказал Крамер. — Вернемся к сифилису. — Она когда-нибудь говорила вам о причинах своих…

— Опасений? Нет. Она была из тех, кто, уплатив, считают, что могут использовать вас… — ну как простого ремонтника, что ли…

— И вы не полюбопытствовали?

— Не больше, чем нужно. Хронические больные часто откапывают в своем организме что-то такое, что отвлекает их от основной болезни. Кроме того, она была довольно замкнута. Старательно уклонялась от распросов. Я не хотел быть навязчивым, с такими случаями мне уже приходилось встречаться.

— В самом деле?

— Вы удивитесь, лейтенант, как это часто бывает, особенно у замужних женщин. Любая ерунда у них вызывает подозрение, что дорогой муженек пустился во все тяжкие и она из-за него залетела. Но, если на то пошло, порядочные девушки не спят с чужими женихами.

— Что ни о чем не говорит.

— Но тем не менее бывает. И мисс Ле Руке казалась только менее разговорчивой, чем другие.

— Неожиданное Крамер почувствовал к доктору Мэтьюзу нечто вроде симпатии. Угостил его «лаки страйк» и даже дал прикурить. У них и вправду оказалось много общего. У обоих хватало забот с непростыми разновидностями «гомо сапиенс» и обоим приходилось стараться изо всех сил, чтобы сделать верные выводы из противоречивых данных.

— Полагаете, она могла планировать замужество?

— Ну, она не была похожа на синего чулка…

— Да, я знаю, но как с её сердцем? Долго она могла протянуть?

— Это никогда не известно. Все могло произойти когда угодно — потому я и решил, что это случилось, понимаете? Но могла дожить и до седых волос.

— Значит, вы её не предупреждали — я имею ввиду, на случай, если это могло повлиять на её планы замужества?

— Это было ни к чему, она сама все знала.

— Поэтому и вступила в «Погребальную общину Святой Троицы»?

— Полагаю, да.

Первые кусочки мозаики начинали становиться на место.

— Нужно бы найти того парня, её интимного приятеля, — негромко произнес Крамер.

— Есть за что уцепиться?

— Пожалуй, нет. На похоронах не было никого, и никаких цветов.

Доктор Мэтьюз поднялся, натянуто улыбаясь.

— Все это выбило меня из равновесия, лейтенант…

— Не беспокойтесь, доктор — я уверен, что когда все выяснится, никто не станет требовать ваш скальп.

— Я в этом не уверен. Знаете, цвет глаз я записал по памяти, когда узнал, что произошло. Странно, мог бы поклясться…

— Это только формальность. Но могу я взять все бумаги с собой?

— Разумеется. Позвольте, я вас провожу.

Стоя на крыльце, Крамер предупредил доктора Мэть-юза, что утром к нему заедут оформить официальные показания. Пока они там стояли, все машины, стоявшие по другую сторону улицы почти одновременно уехали.

— Каждая вечеринка когда-нибудь да кончается, — заметил Крамер.

— Какая вечеринка? — ошарашенно спросил доктор Мэтьюз.

Но пора уже было Бобу Перкинсу заняться магнитофонной лентой, так что Крамер просто вышел на улицу и уехал.

Миссис Перкинс провела Крамера в мастерскую, извинившись за Боба, плескавшегося в ванне. Он всегда купался после работы из-за въедавшейся в кожу типографской краски.

Крамер знал, что миссис Перкинс — жена Боба, но привыкнуть к этому так и не мог. Она обожала мужа, как слабая, но гордая мать обожает дитя, рожденное при таинственных обстоятельствах. К тому же они были очень похожи. Не будь им обоим около тридцати, он легко мог бы представить, как она долгие годы его растила, одевала в чистые матросочки и снабжала свежими носовыми платками.

— Устраивайтесь поудобнее, — предложила она, даже не сознавая того, что её присутствие не слишком уместно. — Я как раз собиралась налить ему какао — вам тоже?

— А можно попросить кофе?

— Полагаете, это разумно? Мы как раз говорили с Бобом, сколько в нем всяких вредных веществ! Понимаете, он так много знает о том, как функционирует мозг…

— Черный, пожалуйста, если не трудно.

— Разумеется, нет, сию минуту сделаю.

Миссис Перкинс удалилась; отделка её прелестного пеньюара прекрасно сочеталась с кудряшками цвета плюшевого медвежонка.

Крамер подошел к полкам с книгами. Боб Паркинс и вправду знал кое-что о мозге, если проштудировал этакую кипу книг: «Гипноз работает на вас», «Гипноз для любителей», «Гипноз и лечебная терапия», «Гипноз в истории» и просто «Гипноз». Далее след терялся, эти книги смешивались с другими, которые советовали «Как заработать миллион» и «Как познать самого себя за семь дней». Две полки были забиты журналами по радио и электронике. Это его несколько успокоило.

Вошел Боб, неся поднос с парящими чашками; ему едва удалось увернуться от жены, которая пыталась освободить на столе хоть немного места, столько там валялось проводов и всякой дребедени.

— Ну, лейтенант, — улыбнулся Боб, — как я рад вас видеть, дружище!

— Бобби, ты должен рассказать ему о кофе, — вполне серьезно заявила его жена. — Меня он не послушает.

— Полагаю, у него сегодня совсем другие заботы.

— Вот это правда, — согласился Крамер.

— Ладно, я пошла, можете заниматься, ребята, — сказала миссис Перкинс. — К сожалению, Боб, больше ничем помочь не могу.

Крамер закусил губу. Он продолжал помешивать кофе, не замечая, что не положил сахар.

— Прежде чем приступим, лейтенант, хочу, чтобы' вы кое-что послушали. Исключительная вещь, вашей ленты я не коснусь, пока не прослушаем её.

И пришлось Крамеру ждать, пока Боб манипулировал кнопками на большом микшерском пульте, стоявшем у стены. Наконец он услышал голос Боба, вопрошавший: — «Какого вы мнения о современной эстрадной музыке, мистер Синатра?» Ответ прозвучал, несомненно, голосом самого знаменитого певца. Потом ещё один вопрос и снова ответ. Запись длилась восемь минут, и это явно не было подделкой.

Боб довольно усмехнулся.

— Ну что, здорово? — и объяснил ему, что записал одну радиопрограмму, стер вопросы репортера и потом с помощью второго магнитофона наговорил все как бы от себя.