Критская Телица - Эрик Хелм

Все же приведем рассказ умного и многоопытного Халка.

* * *

— Я почуял неладное примерно за полмили до берега. Возле Дии всегда вьется тьма несметная чаек и бакланов. От воплей уши вянут. И вдруг, ни с того, ни с сего — тишина гробовая. Ни единой птицы, ни в воздухе, ни на воде.

Эксадий, кормщик, брякнул было, что, дескать, царица и пернатых призвала к порядку, да мне шутить не захотелось. Обругал парня последними словами и велел перейти на таранную скорость. Едва гребцов не загнал...

— Если побережье внезапно вымирает, это очень скверный знак, очень. Держи ухо востро и готовься к неприятностям. Так и вышло, телочка.

— Пентеконтеры стояли у самого устья, все четыре. И ни души на палубах! Минуем, даю знак Мегапенту и Поликтору сбавить прыти, осмотреться, отрядить людей. Эсон, замыкающий, как положено, бросил якорь при входе в бухту, перегородил, выстроил всех лучников у внешнего борта... А мы с Геленом, двое головных, ринулись к берегу. Пусто!

Третьей страже, примерно за два часа до рассвета, надлежало развести костры, водрузить на толстых рогатинах увесистые казаны и сварить похлебку для себя и товарищей. Угли, разумеется, погасли, но котлы продолжали свисать с толстых металлических перекладин, полные остывшим варевом.

Царский шатер невозмутимо высился посреди выгнутой песчаной полосы. Рядом плакал и скулил очумелый от непонятного ужаса, потерявший свой собачий рассудок, Тиу. Топыря огромные деревянные рога, легонько покачивал кормой «Апис».

Ни малейших признаков человеческой жизни вокруг не замечалось.

— Каждая малость была на месте, Элеана, всякий пустяк лежал нетронутым. Плащи гребцов около скальной подковы, десяток бронзовых котлов, шатер, постели... Драгоценности покоились в изголовье, никем не тронутые. А людей точно корова языком слизала!

Халк замолчал и отхлебнул глоток вина из плоской серебряной чаши.

— Продолжай, — негромко велела жрица.

— На пентеконтерах обнаружили такую же картину. Полтысячи живых душ растаяли без малейшего следа!

— Кстати, о следах...

— Ничего сколько-нибудь примечательного. Я лично исследовал весь берег. Лишь отпечатки ног — шагали уверенно, спокойно, без поспешности либо сумятицы. Стража протоптала настоящую колею вдоль водной кромки... Но помимо ополоумевшей собаки — никогошеньки!

— Эсон и Поликтор, как бешеные, обогнули остров, глядели, кричали, даже спускали ныряльщиков. Пусто! Пусто, Элеана! Голые скалы — и ни единой пичуги, вот что меня поразило...

— Понимаю, — тихо произнесла верховная жрица. — Дело страшное и доселе неслыханное. Однако надлежит выждать положенный месяц...

Но и через месяц о пропавших не донеслось ни слуху ни духу.

Поправку к закону, внесенную по капризу Аркесия, отменили на веки вечные, остров отрыдал по несчастным повелителям — искренне и притворно, прилежно и горько, на разные лады.

Великий Совет провозгласил Дию местом проклятым и запретным для рыбной ловли, охоты либо поиска раковин-багрянок.

Четыре покинутых пентеконтеры навсегда остались гнить в зачарованной бухте, а песик царицы бесследно исчез, проплакав среди дворцовых коридоров две недели кряду.

Тем и окончилось это загадочное, непостижимое приключение.

Свершив положенные обычаем печальные обряды и воздвигнув на северной оконечности Кидонского мыса мраморный кенотаф[12], собрание жриц задалось неизбежным вопросом о восшествии на престол новой царской четы — Идоменея и Арсинои...

* * *

Дети незадачливых путешественников приняли горестную весть легче и проще, нежели следовало предполагать.

Аркесий появлялся во дворце от случая к случаю, в промежутках меж непрерывными плаваниями, учениями, битвами, оставаясь для тринадцатилетнего сына и одиннадцатилетней дочери едва ли не чужим, ибо, по сути, ничем, кроме флотских дел, по-настоящему не интересовался. Эгиалея же, правительница усердная и добросовестная, постоянно погруженная в заботы о благосостоянии подданных, проводила дни в бесконечных приемах, разбирательствах, обсуждениях, всецело возложив заботу об отпрысках на придворных дам и вельмож.

Существо непоседливое, одаренное великой живостью и воображением, зачастую капризная и неуемная, Арсиноя сплошь и рядом вызывала у хладнокровной, рассудительной матери изрядный гнев и, случалось, неделями не имела права заходить в ее покои. Девочка чутьем поняла, что царица и она просто принадлежат к разным, с трудом переносящим друг друга, породам, и тем крепче привязалась к своей главной и любимой наставнице Ифтиме, черноволосой красавице, всячески баловавшей царевну, снисходительно взиравшей на любые проделки и проказы, выгораживавшей подопечную при каждом удобном случае.

А суровый, неулыбчивый Идоменей, любимчик и первенец, вообще не был склонен к излишней чувствительности...

Заранее предвкушая день, когда ступит на корабельную палубу и коротким словом стронет с места многие десятки грозных боевых судов, будущий владыка никак не мог заставить себя особо огорчаться исчезновению родителей.

В конце концов, наследовать командование флотом он мог лишь по уходе Аркесия...

— За чем остановка? — полюбопытствовала недавно ставшая первой помощницей Элеаны Алькандра, когда верховная жрица прервала торжественную речь, запнувшись на коротеньком слове «но». — Поженим их, до поры до времени учредим опекунство...

Элеана сердито воззрилась на подопечную:

— Во-первых, не смей прерывать, покуда я не договорила. Во-вторых, очень и очень крепко подозреваю, что все окажется сложнее...

Председательствовать Советом Священной Рощи могла только обладательница изощренного, незаурядного разума. Полностью отвечая этому требованию, тридцатилетняя Элеана уже довольно долго размышляла над вопросом, в голову не приходившим ни единой из женщин, облеченных правом служить Апису и ублажать его.

— Закон требует свершить соитие по заключении брака, в первую ночь, при двух свидетельницах, принадлежащих к жреческому сословию, — молвила она с расстановкой.

Сие незапамятное и нерушимое правило было, вероятно, порождено возникшими когда-то сомнениями в законности престолонаследования. Разумеется, венценосное дитя отнюдь не обязательно зачинали с ходу и немедля; обычай давным-давно приобрел свойство чисто символическое, но повторим: критяне держались традиции с упорством, неслыханным даже в нынешней Великобритании.

Обычай существовал, и блюсти его надлежало неукоснительно.

Элеана выжидающе оглядела собравшихся.

— Разумеется, — сказала Алькандра. — Это общеизвестно.

— Сочтет ли Совет возможным сочетать Арсиною с Идоменеем, а совокупление отложить на два года? — спросила Элеана.

— Зачем?

— Арсиноя, — сказала верховная жрица, — видимо, уже способна к женскому подчинению, однако ради всеобщего блага предпочтительнее выждать.

И, тщательно подбирая фразы, растолковала свою мысль.

Немного поколебавшись, Великий Совет признал доводы Элеаны основательными, и согласился.

* * *

Через минуту она станет царицей!

Настоящей царицей!..

Бык смотрел на Арсиною почти в упор карими, умными глазами, величественно и недвижимо застыв, дыша редко, глубоко и почти бесшумно.

Слегка изогнутые, вызолоченные для столь исключительного случая рога возносились над громадной головой на добрых полтора локтя. Белая, тщательно вымытая шкура лоснилась в лучах утреннего солнца.

Огромный зверь, весивший едва ли не пятнадцать талантов, казалось, понимал торжественность минуты и не обнаруживал ни малейших признаков нетерпения. Оводы и мухи в пределах Священной Рощи не водились. Только жрицы ведали способ отвадить докучливых насекомых, а потому просто предположу, что ароматические курения, беспрестанно возжигаемые в жаровнях, располагавшихся по редкому древесному периметру, содержали травы, гнавшие летучую тварь подобно штормовому ветру.

— Смелее, — шепнула девочке Элеана.

Просияв от радости, Арсиноя шагнула вперед, вскинула руки и обвила вкруг бычьих рогов пышную гирлянду, свитую из белоснежных и розовых лилий.

Животное чуть заметно дрогнуло потревоженным ухом, но не шелохнулось.

Выстроившиеся по обе стороны лужайки жрицы громко и торжественно запели древний гимн, слова которого были уже малопонятны островным жителям: чересчур изменился язык за несчетные столетия.

Элеана прижала скрещенные ладони ко лбу и глубоко поклонилась:

— Мы служим тебе и супругу твоему, о государыня!

Идоменею в этой церемонии отводилась роль относительно скромная: вручить сестре гирлянду, переданную верховной жрицей, и отступить. Раздосадованный мальчик замер чуть поодаль и ревниво следил, как вослед Элеане почтительно сгибаются перед Арсиноей ряды облаченных в белое и голубое женщин.