Листопад - Решад Нури Гюнтекин

XIII

В доме считали, что Али Риза-бей ничего не видит и не замечает. Но это было не так. Он все замечал и понимал происходящее гораздо лучше, чем прежде. Когда человека настигает тяжелая болезнь, дают себя знать все скрытые недуги. Вот и теперь, едва благополучие дома пошатнулось, в характере его обитателей сразу же обнаружились все червоточины и потаенные изъяны. Он думал, что его дочери — кроткие, послушные девочки. Ничего подобного! И Фикрет, и младшие дочери оказались совсем не такими, какими они ему представлялись.

Между тем военные действия вступили в новую фазу. Лейла и Неджла уже открыто предъявили свои требования: по какому праву их держат взаперти? Вон другие девушки живут в свое удовольствие: гуляют, танцуют, развлекаются. Так почему же они, бедные, должны мучиться в этом аду? Свой дом они называли отныне только «ад»! Разве они не молоды? Разве им не хочется бывать среди людей? Выезжать в свет, веселиться, танцевать!.. Что взамен могут предложить родители? Какую жизнь они им уготовили?.. Да, да! Их дом — словно тонущий корабль. Медленно, но верно он идет ко дну.

Каждый хочет спастись! Так почему же им не дают самим о себе позаботиться? Не пора ли освободить их от опеки? Предоставить им свободу, а они уже сами найдут себе подходящих мужей. Теперь сваты не ходят и не стучатся в дверь, спрашивая: «А нет ли у вас невест на выданье?» Не те нынче времена…

Али Риза-бей больше не предавался «педагогическим» раздумьям, не упрекал себя за просчеты, допущенные в воспитании дочерей. Не все ли равно, правильно или неправильно воспитывал он, скажем, Фикрет… Внутренняя сущность человека заложена в нем при рождении, рано или поздно она проявится… Человеческую натуру не переделаешь…

Теперь он уже не приписывал воспитанию и образованию чудодейственной силы. Он сознавал собственную беспомощность, но иногда все же пытался вызвать дочерей на откровенный разговор. Улучив минуту, он приходил в комнату к Лейле и Неджле и начинал изливать Душу.

Но разве им что-нибудь втолкуешь?! Хоть криком кричи, хоть плачем плачь; они ничего не слышат и слышать не хотят!.. Вот они, его дочери, можно дотянуться до них, — а как далеки они от него! Совсем в другом мире, дальше самых далеких звезд.

В эти минуты Али Риза-бей с состраданием глядел на дочерей, словно перед ним были жертвенные овцы, — и сердце его обливалось кровью.

XIV

Ад!.. Это слово, однажды вырвавшееся из уст Лейлы, а может быть, и Неджлы, вошло в обиход. Теперь все, даже маленькая Айше, не называли родной дом иначе как ад!.. И все же в этом аду, где война не утихала, каждый день устанавливалось получасовое перемирие во время ужина… Споры и ссоры, слезы и истерики прекращались, и целых полчаса в столовой снова царили, как в старое, доброе время, тишина и согласие. Этим чудом они были обязаны Шевкету. Все в этом доме относились к нему с уважением и любовью. Возможно, только потому, что он один держался в стороне от семейных распрей. А может быть, и потому, что от перебранок, от бесконечных ссор, продолжавшихся с утра до вечера, все уставали и нужна была хоть какая-то передышка…

И когда наступал час ужина, все переставали сердиться, дуться и хмуриться, все старались как можно любезнее разговаривать друг с другом.

Но потом что-то случилось и с Шевкетом. Его словно подменили, он не улыбался и не шутил, как прежде, за столом. Все чаще и чаще сидел он задумавшись, подперев голову рукой, и на лице его была написана тревога.

Сначала Али Риза-бей полагал, что во всем виновата керосиновая лампа, — это от ее тусклого света сын выглядел постаревшим, а глаза его будто провалились. Но потом отец заметил, что его мальчик уже и разговаривать стал иначе.

Рассказывая о чем-либо с обычным для него воодушевлением и темпераментом, Шевкет вдруг умолкал и сидел поникший и грустный. Может быть, сынок слишком устает на работе?

Сколько раз Али Риза-бей порывался высказать свое беспокойство жене, но не осмеливался. С Хайрие-ханым невозможно ни о чем разговаривать: если она чувствует, что муж чем-то обеспокоен, то ей ничего не стоит сказать назло такое, от чего потом долго в себя не придешь. Однако на этот раз Хайрие-ханым обратилась к нему сама.

Вечером Али Риза-бей сидел около мангала с книгой в руках и дремал. Было уже поздно. Неожиданно открылась дверь.

— Ты еще не лег? — поинтересовалась Хайрие-ханым, входя к нему. — Что-то очень холодно у тебя. Ты не замерз? — с лицемерным участием спросила она.

Она разожгла мангал, заткнула бумагой щель в окно и только потом обратила взор на Али Риза-бея.

— Ну-ка, сними халат, я залатаю дыру.

Прежде чем взять халат, женщина сняла с постели одеяло и набросила его на плечи мужу.

Но столь необычная заботливость жены не растрогала Али Риза-бея. Все это неспроста! Хайрие-ханым что-то задумала! Видимо, недаром она бродит среди ночи по дому и, против обыкновения, старается всячески ему угодить? Он невольно вспомнил старые времена, когда они держали служанок. Жена всегда их понукала, ругала последними словами. А потом вдруг ее как будто подменяли, она становилась ласковой, обходительной, словно разговаривала не со служанкой, а с почетной гостьей. На следующий день все выяснялось: служанку выставляли за дверь…

Поэтому Али Риза-бей был уверен: что-то стряслось и за эту ласку придется наверняка расплачиваться. Ждать пришлось недолго. Его халатом жена занималась не более двух минут.

— Я хотела с тобой, Али Риза-бей, посоветоваться. Дело серьезное, — начала она издалека. — Одной мне ничего не придумать… Я только что от Шевкета, у нас с ним был долгий разговор…

Али Риза-бей покорно ждал, ощущая свою беспомощность, точно его положили на операционный стол.

После длинного предисловия, будто специально предназначенного для того, чтобы продлить его муки, жена перешла наконец к сути дела:

— Понимаешь, наш сын влюбился и хочет жениться…

Шевкет совсем еще мальчик. Он как раз в том возрасте, когда думают, что свет клином сошелся на первой встречной… Ну конечно, кроме любви, теперь для него ничего не существует! Али Риза-бей прекрасно все понимал, но верить жене не хотел. По его мнению, любовь — это несчастье, и молодые люди только по собственной глупости добровольно надевают себе петлю на шею, чтобы потом мучиться всю жизнь. Неужто рассудительный и благоразумный Шевкет тоже не избежит общей участи?

После долгого раздумья Али Риза-бей смиренно сказал:

— Раз влюбился, пусть женится… Его право… Удерживать не станем… Нам жертв не надо…

— Ты правильно говоришь, — поспешно подтвердила Хайрие-ханым. — Только есть одно обстоятельство, которое меня смущает. Не знаю, как ты на это посмотришь?

— Что еще?.. Ну, чего ты тянешь? Выкладывай!

— Ты ведь уже не молод… Боюсь тебя разволновать.

Его прошиб холодный пот: что еще случилось, если даже его жена не решается сразу сказать?.. А ведь она, кажется, только и ждет случая помучить его.

— Не тяни, говори! — крикнул он, пытаясь унять волнение. — Я теперь ничего не боюсь. Ко всему готов!..

Хайрие-ханым отложила в сторону халат, присела около мангала и, разгребая щипцами угли, медленно произнесла:

— Шевкет влюбился в машинистку, — у них в банке работает… Она замужем… Некоторое время они встречались тайком… Но шила в мешке не утаишь, в конце концов муж все узнал и выгнал ее из дому. Теперь она даже на службу не ходит… Если Шевкет на ней не женится, она грозится покончить самоубийством…

К удивлению Хайрие-ханым, ее слова не вызвали у Али Риза-бея взрыва негодования. Наоборот, оп посмотрел на нее спокойно, а потом с горькой усмешкой спросил:

— Значит, Шевкет хочет жениться на этой женщине?

— Если ты не возражаешь… В твоих руках судьба двух людей… Ты можешь спасти сразу обоих…

— Шевкет уже не ребенок… Он взрослый мужчина…. Может поступать так, как ему заблагорассудится. Ну, а что касается меня, я своего согласия на брак не дам.

— Ты в своем уме, Али Риза-бей? Что ты говоришь?

— То, что слышишь… Я сказал свое последнее слово… Если мой сын совершит то, что задумал, у меня нет больше сына — он умер для меня, — был и не стало… Аллах дал, аллах и взял. Что ж, и это вытерплю… К сожалению, иначе я поступить не могу.

Хайрие-ханым достаточно хорошо знала своего мужа. Раз оп сказал, от своего не отступит. Она даже не пыталась его переубедить, только тихо заплакала.

— Напрасно слезы льешь, — с прежним спокойствием проговорил Али Риза-бей. — Могу повторить: эту женщину я в свой дом не пущу!.. Если Шевкет не покорится, скажет: теперь он, дескать, кормилец, а не я, — что ж, перечить не стану, заберу свои вещи и уйду. Так и передай сыну. Понимаю тебя, сочувствую, но сделать ничего не могу. Я поступаю, как велит мне совесть.

Хайрие-ханым, всхлипывая, вышла из комнаты. Али Риза-бей так и не лег, он знал, что все равно не уснет. Всю ночь он просидел у потухшего мангала, закутавшись в одеяло, и думал свои невеселые думы.