Сапожники - Станислав Виткевич

Скурви (поет за сценой).

Мне фамдюмонды надоелиИ девок хочется простых.Хочу попробовать на делеЯ босоножку, чтобы «Ы-ых»!

Княгиня слушает очень внимательно.

2-й подмастерье (обращаясь к первому). Вот так – не будешь обращаться к обществу как к родной матери, да еще вдобавок молиться на него – оно тебя не поймет, а кроме того, по шее может обломиться, эх!

Саэтан. Перестаньте говорить «эх!», не употребляйте вы в своей речи этот вульгаризм ради бога. Он мне напоминает давно минувшие времена, и я начинаю дрожать от жалости к самому себе – очень неэстетичное чувство, которое вгоняет меня в краску стыда, после чего я начинаю испытывать такое отвращение, как будто я – таракан, сидящий на собственной морде. Эх!

На кафедру вбегает Скурви, который как-то странно поспешно застегивается – пиджак и это самое, – потом потирает руки. Княгиня смотрит на него очень внимательно, почти демонстративно.

Скурви. Холодно, зараза, сквозняки в здешних уборных – аж мороз по коже. Но зато после этого жареные мексиканские каракатицы покажутся еще вкуснее.

Вдали звучит танго.

Перед этим зайду на каток, где играет музыка. (Принюхивается.) Какая кошмарная вонь – это их души гниют в отвратительном безделье, они уже, наверное, разложились, как прокисшее повидло.

Княгиня (принимаясь за работу). Садизм – это сфера моей деятельности.

Скурви (истерически). Как же мне все это надоело, черт вас всех дери! Если вы будете продолжать оставаться такими, какие вы есть, я прикажу вас всех перевешать без суда и следствия! Как я пришел к власти, а? Это был спортивный номер высшего пилотажа. О власть, ты – пропасть, и как же благоухают твои соблазны!

Княгиня (перестает шить башмаки). Знаешь, Скурви, Скурвёнок ты бедный и недоразвитый, вот сейчас ты мне начинаешь нравиться. Я должна в жизни пройти через все, познать самые темные стороны, все мышиные норы души и недосягаемые кристальные вершины бездонных лунных ночей…

Скурви. Что за собачьим стилем ты выражаешься – это же скандал…

Княгиня (во всяком „случае, не смущаясь). Я подлинная аристократка, и меня не огорошишь ничем, такая у нас замечательная особенность. Так вот, мне нужно пройти и через тебя, иначе моя жизнь будет неполной. А потом, когда тебя посадят они (указывает башмаком на сапожников), ты будешь гнить в камере, загибаясь от страсти ко мне, да, ко мне, а еще в тебе проснется страсть к большой кружке пива с тартинками у Лангроди – я же в это время отдамся Саэтану на вершине его власти, а потом тем худым, грязным ребятам – сапожных дел мастерам не от мира сего, эх! эх! И вот тогда я стану счастливой, потому что ты не пожалеешь жизни за лоскуток моего платья и за пол-литра живецкого пива.

Скурви (помертвевший от страсти). Я просто помертвел от ужасной страсти, перемешанной с отвращением. Я действительно как стакан, наполненный до краев, – боюсь пошевельнуться, чтобы не расплескаться. У меня глаза на лоб лезут, а мозги стали как мокрая вата. О, недосягаемый, бездонный в своей дикости соблазн! Первый беззаконный поступок во имя законной власти. (Неожиданно рычит.) Выходи из тюрьмы, обезьяна метафизическая! Будь что будет! Воспользуюсь разок, хоть бы потом даже взвыл от сожаления, как убийцы, вскормленные и воспитанные князем де Эссанте!

Княгиня. Мы разговариваем как обычные люди, не ослепленные идеями. Обычный человек добровольно не пойдет на снижение своего жизненного уровня – разве что по морде ему как следует дадут. И ты тоже, Скурвёнок мой бедный. Я уж не касаюсь идеологической стороны вещей, а только утробно-зверино-расщекоченной, животной основы, с которой, как кобра в джунглях, поднимается ваше «я».

Скурви. У вас, женщин, все иначе…

Княгиня. Существование человека на земле отвратительно, пойми это. Лишь фикция существования малюсенького ответвления нашего подвида создала фикцию целостного смысла бытия. Все основано на взаимопожирании подвидов. Наше существование сделалось возможным благодаря равновесию сил противоборствующих микробов. Если бы не эта борьба, один подвид поглотил бы другой в несколько дней – было бы что пожирать, хотя бы слой земной коры толщиною шестьдесят километров.

Скурви. Ах, как она все-таки умна! И это возбуждает меня еще больше, до безумия. Иди ко мне такая, какая ты есть – неумытая, пропитанная тюремным настроением и запахом.

Княгиня встает, бросает ботинок и, задумавшись, стоит.

Княгиня. Я как-то странно задумалась – по-женски, а ведь думаю я не головой, нет… Процесс мышления производит находящееся во мне чудовище. Так что, может быть, Роберт, я не отдамся тебе вообще – так будет лучше: для тебя – ужаснее, но для меня даже приятнее.

Скурви. Нет, сейчас ты уже не можешь так поступить! (Сбрасывает с себя пурпурную тогу.) Я бы лопнул от ярости. (Подбегает к решетке и торопливо отпирает дверь ключом.)

Саэтан. И вот такими-то проблемами занимается и забивает себе голову эта банда – eine ganz konzeptionslose Bande,[15] – в то время как мы здесь, как падлы, загибаемся без работы. Технические исполнители несуществующих мыслящих червей – вот! Даже женщин под этим соусом – без произведения чего-нибудь на свет – мне не хочется.

Подмастерья (хором). И нам тоже! И нам!

1-й подмастерье. Оставим пока проблемы механизации в стороне: машина – это слишком банально, ведь широко известно, как со всех сторон она уже облизана футуристами, – брррр… мороз по коже подирает от слова «станок»!

2-й подмастерье. Механизмы – это всего лишь продолжение человеческих рук, и если, понимаете ли, такая акромегалия образовалась, то нужно обрубать, рубить сразу же. Часть машин, кстати, будет уничтожена по нашей концепции деградации культуры. Изобретателей ждет смертная казнь.

Саэтан (ослепленный новой идеей). Я ослеплен новой идеей изнутри! Ребята, давайте сметем эти несчастные детские балясины и ухватимся как черти за работу. Устроим кустарно-обувной демпинг! Терра сапожника!

1-й подмастерье. А дальше что?

Саэтан. Хоть пять минут поживем за десятерых, прежде чем нас закуют в кандалы и уничтожат! Жизнь только одна – тут даже и думать нечего! Только при помощи насилия рабочие получат право на труд! Ох! Эх!

Подмастерья. А чего, давай?! Или – или! Мать их в бога душу! Пусть! Эх!

И тому подобные восклицанья. Все втроем расшвыривают балясины и, как голодные звери, бросаются к своим табуреткам, инструментам, рулонам кожи и сапогам. Сапожники начинают лихорадочно, исступленно работать. Тем временем Скурви набрасывает свою красную тогу на тюремную одежду княгини, в которой она выглядит исключительно соблазнительно. Парочка поднимается на кафедру. Он держит ее в объятьях. Начинается возня.

Скурви (нежно). Ты мой малышка прокурор, сегодня я зацелую тебя насмерть!

Княгиня. (Сапожники в это время тяжело сопят.) Судя по твоим шуткам, во время полового акта ты должен выглядеть отвратительно. Во всяком случае, не раскрывай рта и молчи – я люблю, когда это происходит как унылая церемония удовлетворения самца: в абсолютной тишине, а я в это время вслушиваюсь в вечность.

Саэтан. Так, давай дратву, вот сюда, бей, колоти, так, вот так…

1-й подмастерье (сопя). Вот этот гвоздь подержите и подайте кусочек кожи…

2-й подмастерье (посапывая). Вот это приклепать, это прошить, это стачать, это загнуть…

В их работе появляется что-то безумное.

Скурви (настойчиво). Посмотри, дорогая, как лихорадочно они взялись за работу. Мне в этом видится что-то ужасное. Я настоятельно это подчеркиваю, просто делаю на этом акцент. Это что – уже начало новой эры или как?

Княгиня. Тише, помолчи, это все ужасно. Я сама только что была среди них. Ты освободил меня, мой любимый!

Саэтан (повернув к ним голову, с иронией). Слишком уж они горячо взялись за работу, да? Тебе никогда этого не понять, обезьянья рожа! Это есть труд! Труд!

В приступе вдохновения колотит молотком по чему попало; подмастерья вырывают друг у друга из рук инструменты и при этом глухо стонут и сопят.

О труд, труд! Заплатят за тебя, но не тебе. Все, хватит! Весь вред от этих «пророческих» стишков. Я же реалист. Дай-ка мне гвоздь. О гвоздь, удивительный спутник сапога! Кто в состоянии оценить всю твою необычность?! Труд как странность?! Существует ли более высокая мерка необычного?! Принимая во внимание всю будничную отвратительность последнего, то есть труда. Бей! Колоти! Прибивай! Руки горят – кишки болят – коли и руби – себя губи – все равно будешь гол – как осиновый кол. Привязались эти рифмы, как банный лист к заднице, черт бы их подрал!

2-й подмастерье. Здесь подшей – а здесь подбей – дратва, жатва, воробей – нам законы не нужны – обувь шьем для всей страны – осапожним целый мир – о сапог, ты мой кумир! Тюрьма не тюрьма – работы никто не избежит. Труд это величайшее чудо, это метафизическое единство всех миров, составляющих вселенную, это абсолют! Я уработаюсь насмерть ради вечной жизни на земле! Кто знает, что там, на самом дне нашего труда?