Волчонок (сборник) - Александра Анненская

Как только мысль эта пришла в голову Илюше, он почувствовал облегчение. Он не стал ни обдумывать, ни размышлять, он просто бросил молочник[6], который держал до сих пор в руках, и пустился со всех ног бежать, сам не зная куда.

Глава VI

Илюша бежал долго, сам не зная куда, сворачивая во всякую улицу, во всякий переулок, попадавшиеся ему на пути; он бежал до тех пор, пока силы окончательно не оставили его. Еле переводя дух от усталости, он прислонился к стене дома и испуганными глазами оглядывался кругом. Он очутился в узком, малолюдном переулке; ни с той, ни с другой стороны не видно было следов погони, которой он так боялся, и мальчик мог постоять несколько минут спокойно, отдохнуть, собраться с мыслями.

«Не надо так бежать, – решил он, когда понемногу пришел в себя, – устанешь очень, да, пожалуй, еще и городовой заметит да задержит. Лучше я пойду тихонько, буду оглядываться – не гонится ли кто-нибудь; да забреду куда-нибудь далеко, на Васильевский остров или на Петербургскую сторону – уж там немец меня не найдет».

И мальчик пошел более тихим шагом, но все-таки сам не зная, по каким он идет улицам и куда могут привести его эти улицы. Он боялся спрашивать у прохожих дорогу на Васильевский остров, чтобы кто-нибудь не стал расспрашивать его, откуда он и к кому идет. Он шел наугад и часа через три, измученный долгой ходьбой, очутился на берегу Невы. Ему почему-то казалось, что на другом берегу реки он будет в безопасности, что никакая погоня не последует за ним туда. Он перешел мост, сам не зная какой, и очутился в совершенно незнакомой для себя местности.

Тут дома были по большей части деревянные, народу встречалось мало. Он все продолжал идти и наконец забрел в совершенно пустынный переулок, по обе стороны которого тянулись длинные заборы, окружавшие не то какие-то сады или огороды, не то просто пустыри. Около одного из заборов была приделана низенькая, покосившаяся от времени скамейка. Илюша почти упал на нее; ноги его подкашивались, он чувствовал, что не может идти дальше. Да и зачем идти? Тут так тихо и, должно быть, так далеко от квартиры немца; тут совсем почти и не город; сюда, конечно, никто не придет искать его…

Хорошо бы только поесть чего-нибудь!.. Мальчик утром съел только кусок хлеба с солью, и после такой долгой ходьбы голод начинал сильно мучить его. Илюша припоминал кушанья, какие подавались за обедом в мастерской, и все эти тощие похлебки, мутные щи, сухие каши казались ему теперь необыкновенно заманчивыми. «Уж не вернуться ли?» – мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло, – он ни на минуту не остановился на этой мысли. Да и все мысли вообще стали как-то путаться в его голове… Он прилег на скамеечку, глаза его сами собой закрылись – и он заснул крепким спокойным сном.

Часа три проспал мальчик таким образом и проснулся от сильного холода, до костей пронизывавшего его. Для конца ноября погода стояла не холодная, и пока Илюша шел быстрыми шагами, куртка, в которую он был одет, вполне согревала его; но теперь ему было нестерпимо холодно. Зубы мальчика стучали как в лихорадке, он чувствовал во всем теле сильнейший озноб. Надо было идти, бежать – все равно куда, только бы согреться. А голод начинал мучить больше прежнего. На улицах смеркалось.

Куда же деться? Где укрыться на ночь, где найти кусок хлеба? Попробовать пойти к тетке? Ведь она добрая, она его любит… Добрая-то добрая, а ведь не заступалась, когда лакеи смеялись над ним, горничная дразнила его, – пожалуй, она и теперь не заступится, а отведет назад к хозяину…

Илюше живо представился рассказ рыжего мальчика, который также вздумал убежать от хозяина в первые месяцы ученья и которого родная мать вернула назад в мастерскую. «Пожалуйста, батюшка, – просила она хозяина, – примите его назад, да накажите хорошенько за этакое баловство, чтобы он в другой раз и подумать ни о чем таком не смел». И хозяин исполнил ее просьбу: он действительно так больно наказал мальчика, что тот прохворал целую неделю и навсегда потерял охоту убегать из мастерской.

«Нет, к тетке нельзя, – решил Илюша, – да и куда она меня денет?… На новом месте господа не позволят ей жить со мной… Пойти разве к дворнику Архипу – он хороший… А как он рассердился тогда за собаку – сечь хотел… Страшно… Хорошо, что тогда Петр Степанович вступился… К нему разве?»

Как только мысль эта блеснула в голове Илюши, он почувствовал себя бодрее и быстро зашагал по длинной пустынной улице. Он никак не мог бы объяснить ни другим, ни даже самому себе, почему он чувствовал доверие к Петру Степановичу, а между тем ему твердо казалось, что только он, он один в состоянии спасти его от преследований хозяина. Мальчик осмелел настолько, что решился даже обратиться к двум-трем прохожим с вопросом о том, как найти дорогу. Оказалось, что он зашел очень, очень далеко, а между тем голод и усилившийся к вечеру мороз все сильнее и сильнее мучили его.

Несколько раз сбивался он с пути и поворачивал не в ту сторону, куда ему указывали; несколько раз делал он длинный обход и неожиданно возвращался в ту улицу, из которой вышел за час перед тем; несколько раз, выбившись из сил от долгой ходьбы на тощий желудок, пробовал он садиться отдыхать на тумбы и на ступеньки подъездов, – но всякий раз нестерпимый холод заставлял его вскочить и хоть с трудом, но продолжать путь. Между тем совсем стемнело, на улицах зажгли фонари, но они тускло светили в тумане, окутавшем город.

На колокольне пробили часы… Девять!.. А он все еще идет по совсем незнакомым улицам… До Петра Степановича, должно быть, все еще очень далеко, а между тем он уж еле может передвигать ноги от усталости.

«Нет, не дойти мне сегодня до него, – в отчаянии подумал Илюша. – Лягу я тут на паперть[7] у церкви: пусть холодно – потерплю… И, может, вовсе замерзну… Ничего! Все лучше, чем так-то!»

Он выбрал самый темный угол паперти, свернулся клубочком на одной из ведущих на нее ступенек, положил голову на другую и лежал так неподвижно, не имея сил бороться с холодом, леденившим его все больше и больше…

– Эй, мальчишка, ты чего выдумал – на улице спать? Замерзнуть хочешь, что ли? – раздался голос подле него, и чья-то сильная рука схватила его за шиворот и в одну секунду поставила на ноги.

Это был церковный сторож. Он заметил мальчика и спас от смерти: пролежи Илюша еще с полчаса – и он наверняка бы замерз. Мальчик не понимал этого; он слышал только, что на него кричат, что его гонят. Страх придал ему силы и он машинально пошел, сам не зная куда.

– Куда тебе идти-то? Далеко, что ли? – остановил его сторож.

– Далёко, дяденька, – слабым голосом отвечал Илюша и назвал улицу.

– Так что же ты, дурак, повернул не в ту сторону!.. Вон, иди сюда, – он взял мальчика за плечи и подвел его к углу улицы, – иди все прямо до конца этой улицы, там поверни налево, а там первая улица направо и будет та, в какую тебе нужно. Иди скорей, да смотри, не смей садиться отдыхать!

Для большей внушительности, сторож погрозил кулаком, и Илюша, не смея ослушаться его приказания, зашагал по длинной улице, конца которой не видно было из-за тумана.

Петр Степанович спокойно сидел за своим вечерним чаем, медленно прихлебывал из стакана и курил папиросу за папиросой, проглядывая в то же время только что купленную в этот день книгу, как вдруг у дверей его раздался сначала стук, потом робкий звонок. Он поспешил отворить, ожидая встретить кого-нибудь из своих знакомых товарищей, и в удивлении отступил: в дверях появилась маленькая фигурка мальчика, посиневшего от холода, глядевшего молча, с выражением беспомощного страдания в глазах.

– Господи, что это! – воскликнул Петр Степанович. – Да это, кажется, Илья? Откуда ты?… Входи же!

Илюша сделал несколько шагов в комнату.

– Я от… Я к вам… – начал он говорить и вдруг зашатался и упал бы, если бы Петр Степанович не поддержал.

– Ну, потом доскажешь, – добродушно заметил Петр Степанович, – ты очень озяб, иди скорее сюда.

Он почти внес мальчика в комнату, посадил его в кресло подле стола и влил ему в рот несколько капель горячего чаю с вином. Это оживило Илюшу.

– Я есть хочу! – проговорил он, с жадностью поглядывая на булку, лежавшую на столе.

Петр Степанович пододвинул ему булку; мальчик схватил ее и в несколько минут съел до последней крошки. Потом, также молча, выпил целый стакан чаю с вином. Петр Степанович с улыбкой поглядывал на него, надеясь, что, обогревшись и утолив голод, он расскажет наконец, за каким делом явился к нему в такой поздний час. Не тут-то было: уютное кресло, теплота комнаты и чай с прибавлением нескольких ложек вина подействовали на мальчика после всех страданий этого дня снотворным образом.

С последним глотком чаю глаза его закрылись, он откинулся на спинку кресла и, к удивлению Петра Степановича, преспокойно заснул.

На следующее утро Илюша, проснувшись, с удивлением оглядывался, в первые минуты не понимая, где он и как это случилось, что он лежит на диване, разутый, одетый в длинную чистую рубашку, старательно укрытый теплым одеялом.