Россия - Европа (март 2008) - журнал Русская жизнь

В Вене не все уже по-старому, как было за несколько десятков лет, хотя с севера Германии только и слуху и вести, что Aвстрия не двигается и шагу не ступит вперед на пути цивилизации.

Еще в первое десятилетие нынешнего века на площадях, на улицах, на Грабене, в Шенбруне, в Аугартене, в Пратере, в Бадене, бывало, только и видишь, что goldene Hauben: головной, золотой глазетовый, женский убор из семьи повойников или кичек, который с незапамятного времени носили жены венских посадских, купцов, мещан, цеховых. Нынче нигде не завидишь goldene Hauben - уступили место французской шляпке из признательности, как сказал один венский старик, за оказанные Франциею Вене послуги.

Здесь наша Тверь пришла мне на память. Как бывало там, еще на моей памяти, жены купцов, мещан, цеховых величаются в высоких глазетовых кокошниках с дорогими нашивками и с богатыми фатами. Предковский наряд канул в воду, сменен французскими шляпками.

Не надивишься, куда ни ступишь, преобладанию французского духа. В самые ясные дни власти и славы Наполеоновой оно едва ли было так сильно, как нынче. Тогда оно было шумно и громко: его боялись; теперь оно легко и заманчиво; полюбили его. От того француз везде с первого шагу, как дома: ни Березина, ни Лейпциг, ни Ватерлоо не могли выбить из головы его мысли, чтобы он не был представителем великой нации. Грозные крепости построены и строятся по Рейну, по Дунаю, в Тироле, в Ломбардии, на берегах Средиземного моря - все на случай нашествия галлов. Положим, что нигде нет Крылова лисы-строителя: но где не найдется лазейки для французского духа?

«…» Замечательный разговор был у меня с одним венгерским магнатом: с жаром говорил он о разных вопросах на последнем у них сейме и с негодованием рассказывал, до чего дошло у них вольнодумство: нашлись люди, которые предлагали на сейме отмену смертной казни. На скромный вопрос: что ж в том дурного, отвечал: невежды, забыли, что маджар и словак до сих пор не перерезали их только затем, что сами боятся плахи. Отпала у меня охота выпить рюмку токая на месте.

В Вене много достойного любопытства; но все то давно объявлено во всенародное сведение. Для меня немало было нового в устройстве города и разных заведений. - Пока началась музыка в придворной церкви, ходил я по аванзалам, и в одной заметил крупное рукописание на стене за стеклом в позолоченной рамке. Написано: «Мы (имярек) граф, барон, господин и проч.: и проч.: по Высочайшему Е. И. и К. Величества повелению объявляем всем и каждому, чтобы никто не смел в аванзалах шуметь, дозволять себе неблагопристойности, плевать на пол, проходить мимо балдахина без должного почтения и пуще всего останавливать придворных служителей, когда они носят кушанье к столу Е. И. и К. Величества - под страхом неминуемого взыскания». - Не верил я глазам своим и два раза прочитал наставление, по местам, вероятно, и в XIX веке еще нелишнее.

О Швейцарии написано столько хорошего, что я там-то и думал найти образец благоденственного и мирного жития на земле. - Что же? Не успел завидеть издали арку, через которую вход в ущелья Юры, как наехал на крупную побранку в маленьком селении; до драки доходило, и вот за что: поселившаяся в этом месте исстари община отделила участок земли под общественный выпуск для пастьбы рогатого скота в известное время: до того не смей ступить туда ниже Сильфида. Кому и в какой мере пользоваться выпуском - как было при пращурах, так и нынче: хранится список предков-хозяев с отметкою, кому из них и сколько коров вольно было пускать на пастбище. Потомки удерживают в том виде предковское право. Иная семья размножилась, из другой живет один и тот бескоровный; одни продали и продают свое право не только своим, но и сторонним, кто более дает, у кого было на две, на четыре коровы - в две, в четыре руки; у других двадцать коров, а право лишь на пять. Эти хотели бы изменить старинный устав; но сколько ни сходятся для совещаний и как ни рассчитывают, что выпуск, разделись он частицами в собственность и засевайся кормовыми травами, дал бы в десять раз болеe сена: радикалы в этом состязании всегда одерживают - случалось, камнями по головам - победу над либералами.

«…» Или я зашел в Швейцарию не с той стороны, или Лорешь, кокетка, сидя на поляне в венке из далий и роз, совсем околдовала меня…

Потом я зашел из любопытства в гостиницу: сидел в углу за столом великан cyxой и бледный, в серой шляпе с широкими полями, с длинной бородою, с распущенными волосами, в сером из крестьянского сукна, старинного французского покроя, кафтане, в таком же камзоле, в шерстяных серых чулках, в башмаках и с огромною палицею, смотрел в землю и жевал кусок хлеба, запивая водою - анабаптист; живут, как отшельники, на Швейцарских высотах Юры, не имеют права приобретать в собственность, а нанимают участки земли, смирны и трудолюбивы; но любят безмолвие, уединение и бегают всякого необходимого сообщества с миром.

«…» В Швейцарии и на самой границе ее жили в одно время три знаменитости XVIII века. Из них Руссо женевцы согнали было со двора, потом воротили и отдали ему на житье островок, омываемый сафирною Роною: жив в меди, задумался, сидит и пишет; Гиббону водландцы велели в Лозанне круглый год гостей принимать, а у Вольтера посетители так обрезали драгоценнейшую вольтеронопольскую реликвию, штофный голубой полог, что над кроватью его теперь висит уже только подобие ночного колпака с страусовыми перьями.

«…» Швейцарцы слывут попрошайками. Правда, лишь назови кого, и тот не поворотится, не отзовется, «не знаю» не скажет в ответ на вопрос, чей дом, без buona mano. У девушек в таких случаях не язык говорит, а лицо и глаза, и говорят отменно красно. Но по дурной привычке в городах и около гостиниц грешно бы было делать общее заключение. Заметна в массе народа немалая бедность; но и та не в грязи, не терзает унылым напевом, не бродит в оборванных рубищах.

В Тироле мало удобств, которыми Швейцария снабжает гостя щедрою, хотя не совсем бескорыстною рукою. Несмотря на то, я провел в Тироле дней семь с удовольствием. Тиролец молодец: кожаные шаровары на нем по колена, колена голые, голубой шерстяной чулок закрывает у него только икру ноги, башмаки на босу ногу с большими пряжками, жилет всегда красный, сверху черный, кожаный или суконный камзол с рукавами, на шее платок голубой или красный, на голове остроконечная шляпа, черная или зеленая. Отрасти он себе бороду, да надень русский кафтан, примешь его за русского с Волги: такие же греческие и римские лица, здоровые, умные, не без лукавства; такие же смелость, телесная сила, окреплость в труде, в невзгодах и в непогодах. От Балтийского до Средиземного моря нигде я не заметил в народе такой привязанности к вере отеческой, какую видишь на святой Руси и в Тироле. Тиролец не пройдет мимо церкви, не став на колена, как русский не пройдет мимо храма Божьего, не остановившись и не осенив себя крестным знамением. Тирольский фурман не пустится в путь без образа Спасителя или Матери Божией впереди на возу, как русский извозчик не двинется с места, не призвав Господа в помощь, а иной - не прикрепив и медного образка к телеге на столбике. В деревнях я видел - целые семьи на коленях читали и слушали вечерние молитвы по первому звону колокола к Ave Maria. В одном Тироле народ похож на русскую нацию в преданности к особе Царя - и они доказали то перед лицом всего света в 1809 и 1812 годах. Проливали тогда же кровь испанцы и немцы, но не за веру и не за Царей, а за какую-то политическую независимость. В Тироле только видны, как на Святой Руси, прародительские нравы, обычаи; как были искони, так и нынче; ничто в народе не изменилось; такой он и нынче армяк из грубого, да теплого сукна, каким называл его Максимилиан в конце XV века; весь успех народной цивилизации состоит еще лишь в том, что поселянки, мещанки, посадские начали носить вместо зеленых высоких и остроконечных низкие, черные, сверху широкие, наши кучерские шляпы.

Как рyccкиe молодцы в деревнях любят носить на шляпах павлиньи перья, так и тирольцы; только у них не павлиньи перья, и не всякий вправе наколоть на шляпу перо: оно у них победный венок. В Тироле водится птица Spiehlhane - в необитаемых местах, на недоступных утесах, на высотах, где уже и трава не растет. В крови у тирольца страстная и непреодолимая охота подстеречь и подстрелить эту птицу. Три-четыре молодца вдруг пропадут без вести - отправились в горы, где месяц-другой терпят холод и голод, возвращаются иногда с пустыми руками, а отдохнув, опять пропадают, опять идут в горы с тою же неугасимою страстью. Торжество для селения, когда воротятся с добычею. Птица от этих гонений приметно стала переводиться. Правительство приняло ее под кров свой и запретило эту охоту, но без успеха. К чему же она? Под пару ей у Тирольца есть другая страсть, род нашего покойного кулачного боя. И эта игра запрещена; несмотря на то, редко бывает народное сходбище, праздник, на котором удальцы не вздумали бы поискать чести в приятельском кулачном поединке: причем обыкновенно надевается на палец правой руки предковский железный перстень с треугольною, довольно высокою и нетупою насечкою. Условие - не забить друг друга до смерти; безделицы - выбить зубы, раскроить лоб, проломить голову, своротить нос, расщепить ребро, окровавить, изувечить, изуродовать - эти и другие подобные мелкие трофеи дозволены. Кто собьет приятеля с ног, а сам устоит на ногах, тот победитель, и тот лишь в Тироле имеет право носить на шляпе перо из хвоста тирольской Spiehlhane: сколько побед, столько и перьев на шляпе. До сих пор в этом народная гордость. Народный нрав и обычай не скоро умирают, сколько ни пиши запрещений.