Дыхание Харута - Вячеслав Курдицкий

... Нарезав синих веток, Игорь Петрович устроил над Мергеновым некое подобие шалаша. Мергенов молча наблюдал за работой, прислушиваясь к дергающей боли в животе. Все происходящее вокруг воспринималось краем сознания, но он слабо улыбнулся, когда Игорь Петрович положил последнюю ветку в свое архитектурное сооружение. - Чатма*... - Что вам? - не понял Игорь Петрович. - Чатма... Шалаш свой так... чабаны называют. - А-а... Вы пока лежите... Я вас кителем прикрою... - Да мне не холодно... - Ничего, ничего... Это не помешает... Вы полежите, a я посмотрю, может быть, на ужин что попадется. Он взял ружье и пошел вдоль деревьев, огибая лес. Собственно, затея с ужином была явной бессмыслицей, но надо же было что-то делать. Незаметно исчезли бодрость и энергия. Вялые мысли тыкались во все стороны, как слепые щенята. Это было обычное состояние депрессии с последующей тупой злостью, которое охватывало его и раньше, когда судьба неожиданно ставила подножку. Из-за деревьев появился похрюкивающий дикобраз. Почти не думая, Игорь Петрович выстрелил. Дикобраз упал, заскреб лапами. Взъерошенные иглы его опали. Игорь Петрович потрогал убитое животное, укололся, вспомнил о царапине, которую сделал Мергенов, но ее не было. Он недоверчиво осмотрел одну руку, потом вторую, пожал плечами: ничего! - Что попалось? - спросил Мергенов, когда он притащил трофей к шалашу. - Дикобраз. Есть хотите? - Нет, не хочется. Голос Мергенова был довольно бодрый. Что ж, так оно и происходит: человек умирает, не веря в то, что умрет. - Вы знаете, мне кажется, что боль утихает. - Вам кажется... - пробормотал Игорь Петрович и подумал, что водянистые каучуковые ветки гореть не станут. Они в самом деле долго не хотели загораться и вдруг сразу вспыхнули ослепительным зеленоватым пламенем. - Откуда свет? - полюбопытствовал Мергенов из шалашика. - Синий саксаул свой характер показывает. - Крепко! Почище электрического! Игорь Петрович, а какая это зверюга на нас выскочила? - Харут. - В самом деле? - А в самом деле похоже на татцельвурма, только очень уж крупный экземпляр. - Никогда не видел такого. - А вы спросите, кто его видел. Никто и не видел. В свое время ходили слухи, что живет он в Альпах и каньонах Аризоны. Но слухи не проверенные. По крайней мере, в руки ученым этот "пещерный червь" не попадал. - Почему пещерный? Здесь же нет никаких пещер... - Нет? Пожалуй. А там кто его знает, что здесь есть и чего нет. - Игорь Петрович, я хочу вам еще сказать... - нерешительно начал Мергенов. - Я слушаю. - Только вы не смейтесь... Я ведь видел овцу! - Какую овцу? - Ну, ящера, про которого вы рассказывали, - помните? Диноцефала. - Во сне, что ли? - Наяву. В то утро, когда рогатая гадюка проползала. Я еще хотел вам показать, да он уже пропал. Может, это мираж был? - Какой еще мираж на рассвете! Приснился вам диноцофал. Наслушались моих рассказов, вот вам и результат. У впечатлительных натур это часто бывает. Мергенов обиженно хмыкнул, заворочался, послышался булькающий звук. "Нельзя ему, - подумал Игорь Петрович, но мешать не стал: - Какая разница, часом раньше или часом позже придет неизбежное..." Ему тоже захотелось пить, и он достал вторую флягу.

Глава десятая. Радиация

Костер догорал. Изумрудные гномики скакали по рдеющим углям, а по лицу Игоря Петровича ползали тени и замирали в глубоких морщинах. Он сидел, обхватив колено руками, в классической позе Мефистофеля. В шалашике уютно посапывал спящий Мергенов. Прислушиваясь к невнятным шорохам ночи, Игорь Петрович думал, зачем его дернула нелегкая взять с собой этого мальчишку. Все предприятие могло обернуться чистейшей авантюрой, так как были только обрывки почти ничем не подкрепленных предположений. Их нужно было скрывать от всех и придумывать несуществующие методы разведки нефти, чтобы не привлекать лишнего внимания. Чистая случайность, что гипотеза подтвердилась. Случайность ли? Ведь он был когда-то твердо убежден, что старая легенда таит в себе большое рациональное зерно. Прецеденты этому были. Взять того же Генриха Шлимана. Он не поверил данным серьезных историков, а поверил поэтическому вымыслу Гомера. И оказался прав: древняя Троя нашлась именно на том месте, которое указано в поэме. Теперь подтвердилась и легенда. Больше того, получены новые, чрезвычайно загадочные факты. Он сказал Мергенову, что отверстия в песке - следы ударов молний. Но потом пришло сомнение: почему они не занесены песком? Оказалось, что стекловидные трубки "дышат". В них было постоянное движение воздуха, временами резкие порывы. Значит, трубки соединялись с какой-то каверной в земле, значит, они служили для вентиляции. Что они вентилировали, и кто их установил? Харут, что ли? Игорь Петрович усмехнулся, как ему казалось, иронически, на самом деле растерянно и устало. Пошевелил палкой догорающие угли. "...Жизнь - игра, из которой человек никогда не выходит победителем. Жить - это значит тяжко трудиться и страдать, пока не подкрадется к нам старость, и тогда мы опускаем руки на холодный пепел остывших костров". Когда-то эту фразу одного из героев Джека Лондона он принимал за аксиому. Но так ли уж она верна? По крайней мере, он-то рук не опустил и не собирается опускать. Он не считал себя побежденным даже при неудачах. А если не удалась личная жизнь, тут уж, как говорится, ничего не попишешь, сам виноват. В конце концов можно жить и одной работой. Не погоня за сомнительной славой открывателя, не триумф удачливого разведчика заставили его ступить на забытую тропинку. Плевать он хотел на триумф! Им руководило совсем иное чувство. Он считал, что как ученый обязан отдавать стране не тот установленный негласными правилами минимум, а все, на что способен. В данный момент наибольшую важность представляли расщепляющиеся вещества - и он пошел в пустыню, снова вернулся в Туркмению, чтобы найти самое дешевое сырье для получения тория. Оно найдено. А что дальше? Опять работа? Да. Без нее он не мыслит своей жизни. Но трудно в бессонные ночи оставаться один на один со своими сомнениями. Особенно сейчас, когда уже недалек печальный рубеж шестого десятка. Не товарищи, не друзья, не коллеги нужны. Они есть, их много. Нет только той единственной, которая должна быть у каждого человека, нет Ее. В молодости он считал себя сильным и волевым. На проверку оказался тряпкой, слизняком, медузой! Разве мог сильный человек так спокойно, без сопротивления и протеста разжать руки и отпустить? А он отпустил. Как слабый и любопытный, но не как тот, кто по-настоящему любит. Кто знает, была ли измена на самом деле? А если и да, то это могло быть случайным увлечением, вызванным молодостью, легкомыслием, скукой, наконец. Разве стоило так жестоко казнить за это и себя и другого? В конце концов пусть бросает первый камень тот, кто сам без греха. Надо было бороться за любовь, а не лицедействовать, не надевать на себя обветшалую мантию венецианского мавра. За годы одиночества были попытки встречаться с другими женщинами, попытки влюбиться даже. Ничего из них не вышло. Видимо, свет в самом деле был только в "окошке", в большом мире его явно недоставало... Игорь Петрович закинул руки за голову, лег навзничь и закрыл глаза, фокусируя память на прошлом. На мгновение смутно мелькнуло перед внутренним взором обнаженное, в капельках воды женское тело. Но сразу же память вышла из-под контроля и развернула перспективу залитого солнцем ашхабадского тротуара, по тротуару шла женщина с бронзовой шапкой волос. Это была последняя встреча и первая после двадцатилетнего перерыва. Это было всего две недели назад. Она прошла мимо, не заметив его. Может быть, просто не узнала. А он, взволнованный, ходил по городу, не узнавая памятных мест, и задыхался в тоске, как в тине. Только Ленинский садик с фигурой вождя в центре, как живой кусочек сохранившегося в памяти города, немного успокоил его. Но он чувствовал, что на вторую встречу сил не достанет. А надо, чтобы достало! Теперь, когда вся острота переживаний осталась за гранью двух десятилетий, можно было наконец поставить все точки над "и". - Ну что ты трещишь, что трещишь? - с досадой сказал Игорь Петрович и приподнялся. Назойливый треск, который уже несколько минут мешал сосредоточиться, прекратился. Игорь Петрович прислушался и снова прилег. Звуки возобновились: в темноте что-то пощелкивало. Настойчиво, монотонно. Он попытался припомнить, что означают эти сухие, знакомые, такие характерные щелчки, и дрогнул от нехорошего предчувствия: счетчик! Это щелкал миниатюрный радиометр в его полевой сумке, свидетельствуя о наличии жестких излучений. Игорь Петрович поднял сумку. Счетчик замолчал. На земле лежала фляга. Он взял ее, взболтнул, поднес к сумке - и сразу застучал невидимый молоточек. - Только этого и не хватало! - сказал Игорь Петрович. - Радиоактивная вода! Надо было раньше догадаться... Он просто физически ощутил, как стремительные нейтроны, копавшие в организм вместе с водой, пронизывают все клетки тела, нервную и мозговую ткань и делают свою страшную, разрушительную работу, остановить которую невозможно. По крайней мере в настоящих условиях. Все стало беспощадно ясно: встреча не состоится. Он опоздал, безнадежно, безвозвратно опоздал. В этом ему помогли и Каракумы. Кара переводится как черный, иногда - злой. Верно будет и то и другое понятие: черный и злой песок, Каракумы. Древние туркмены недаром дали ему это название, они знали зловещую особенность здешних мест. И легенда об огненном Харуте существует неспроста... На секунду Игорь Петрович ощутил томительное чувство тошноты. "Уже начинается, - подумал он и сразу же возразил: - Нет, это просто нервы, первые симптомы лучевой болезни появятся позже. Как все не вовремя и вообще нелепо получилось!" Но растерянности не было. Мысли стали четкими и конкретными, как будто несчастье мобилизовало все защитные силы организма. А может, так и случилось? Надо что-то предпринимать. Ждать - глупо, ждать - нельзя. Радиоактивную воду пил и Моргенов. Если до этого теплилась подсознательная надежда на благополучный исход ранения, то теперь и она становилась равной нулю. Игорь Петрович обязан был сделать что-то, чтобы надежда появилась снова. Он не имел права сидеть сложа руки и ждать конца, ждать именно теперь, когда ошибки прошлого стали как будто ясны, и появилась возможность хоть частично компенсировать то, от чего он добровольно отказывался на протяжении долгих лет одиночества и сомнений. Он вытащил из сумки радиометр, прижал к груди приемник прибора, похожий на широкий раструб стетоскопа. Это, в сущности, было уже не нужно, он проделал все машинально. Счетчик простучал дробно и бесстрастно.