Джузеппе Гарибальди. Мемуары - Джузеппе Гарибальди

После того, как моя рана зажила, я стал совершать прогулки: мне разрешили ездить верхом, но не дальше десяти — двенадцати миль.

Помимо стола, который предоставлял мне гостеприимный дон Хасинто, я получал ежедневно изрядную сумму, что позволяло жить в полном довольстве в этих краях, где расходы весьма незначительны.

Но все это была далеко не свобода, которой я был лишен. Кое-кто дал мне понять (из благих или из враждебных побуждений), что мое исчезновение не вызвало бы недовольства правительства. Поэтому я неосторожно замыслил побег, полагая, что совершить его будет не трудно и что по указанной мною выше причине этому побегу не придадут особого значения и не станут рассматривать его как преступление.

Комендантом Гуалегуайя был некий Миллан. Он относился ко мне не плохо, ибо таково было указание властей провинции, и до того момента я, действительно, не мог ни в чем на него пожаловаться, хотя он не обнаруживал ко мне особого сочувствия.

Итак, я решил бежать и сделал с этой целью некоторые приготовления. Однажды, в бурную ночь я отправился в дом одного доброго старика, у которого часто бывал и который жил в трех милях от Гуалегуая. Я открыл ему свое намерение и попросил его достать мне проводника, имеющего лошадей, который доставил бы меня к реке Ибикуи, где я надеялся сесть на судно и добраться инкогнито до Буэнос-Айреса или Монтевидео.

Старик нашел мне проводника и лошадей, и мы, чтобы не быть замеченными, отправились в путь через степи. Нам предстояло проехать пятьдесят четыре мили, которые мы преодолели за ночь, почти все время скача галопом. На рассвете мы были уже в виду эстансии Ибикуи, примерно в полумиле от нее.

Мой проводник попросил меня подождать его в роще, где мы остановились, а сам решил отправиться к дому, чтобы обо всем разузнать. Так и сделали: он ушел, а я остался один, очень довольный тем, что можно дать короткий отдых онемевшим от такой быстрой скачки членам, ибо я, моряк, не привык к верховой езде.

Спрыгнув с коня, я привязал его к стволу акации, из которой целиком состоят эти рощи. Деревья росли здесь так редко, что всадники могли свободно проезжать под деревьями и между ними. Растянувшись на траве, я довольно долго дожидался моего проводника. Затем, видя, что он не возвращается, я встал и подошел к опушке рощи, надеясь его увидеть. Внезапно позади меня раздался стук копыт, и я увидел отряд всадников, которые с обнаженными саблями приближались ко мне. Они уже были между моим конем и мною. Бесполезно было поэтому от них бежать и тем более — сопротивляться. Мне скрутили за спиной руки, взвалили на клячу, и, связав ноги под брюхом лошади, повезли в таком виде в Гуалегуай, где меня ожидало еще нечто значительно худшее.

Дрожь пробегает по моему телу всякий раз, когда я вспоминаю этот ужаснейший момент моей жизни. Когда меня привели к Миллану, ожидавшему у дверей тюрьмы, он потребовал, чтобы я назвал тех, кто предоставил мне средства к побегу. Убедившись, что я ничего не намерен ему открыть, он начал зверски избивать меня хлыстом. Затем, когда я снова отказался отвечать, он приказал перекинуть веревку через балку и подвесить меня за руки.

Два часа подобной пытки, которую заставил меня вынести этот негодяй!

Меня, посвятившего всю жизнь облегчению участи несчастных, боровшегося с тиранией и священниками, поборниками и организаторами пыток!

Тело мое горело как раскаленная печь. Я все время глотал воду, которую давал мне солдат, но она мгновенно высыхала у меня в желудке, как если бы ее лили на раскаленное железо.

Страдания мои были невыносимы! Когда меня развязали, я не жаловался… Я упал без чувств, я был полутрупом. И, несмотря на это, меня заковали в кандалы, хотя я проехал до этого пятьдесят четыре мили по болотистой местности со связанными руками и ногами, мучимый заедавшими меня москитами, которые особенно злы в это время года, и не имел возможности защищаться от истязаний, которым подверг меня Миллан.

Я перенес жестокие мучения, а потом меня, закованного в кандалы, оставили вместе с одним убийцей.

Мой благодетель, Андреус, был брошен в тюрьму. Жители этого селения были устрашены, и если бы не великодушная забота обо мне одной женщины, которая была моим ангелом-хранителем, я бы умер. Госпожа Аллеман, презрев страх, которым все были объяты, явилась на помощь несчастному мученику! Благодаря этой милой благодетельнице, я не знал ни в чем недостатка в тюрьме.

Спустя несколько дней меня перевезли в Бахаду, столицу провинции. Там я провел два месяца в тюрьме, после чего передали от губернатора, что я могу свободно уехать[66].

Хотя я придерживался иных убеждений, чем Эчагуэ, и сражался за иное дело, чем он, т. е. я отстаивал свободу республики Монтевидео, а он был наместником тирана Буэнос-Айреса, стремившегося поработить эту республику, — несмотря на это я должен признаться, что обязан ему очень многим; еще и теперь я хотел бы доказать ему мою благодарность за все сделанное им для меня и, особенно, за возвращение мне свободы, которую я никогда бы не смог обрести без его помощи.

Глава 12

Свободен!

Из Бахады я отправился на генуэзской бригантине, которой командовал капитан Вентура, человек, выделявшийся из массы наших соотечественников, посвятивших себя благородному делу мореплавания. В подавляющем большинстве они руководствуются самым низменным расчетом, ибо их воспитали на родине в духе стяжательства.

Этот расчет состоит, конечно, не в той необходимой экономии, которая позволяет при любых обстоятельствах вести достойный образ жизни, не в той экономии, говорю я, при которой человек, приноравливаясь к своему положению, старается соразмерить расходы с доходами и, будучи в состоянии тратить, к примеру, десять, тратит только восемь, создавая таким образом сбережения, которые не только делают его независимым от других, но и позволяют ему испытать ни с чем не сравнимую радость от благотворительности.

Что, как не роскошь, непомерные желания и неумение сообразоваться со своими возможностями, неумение вести умеренный и трудолюбивый образ жизни, заставляют толпы развращенных лентяев склонять спины перед сильными мира сего и порождают доносчиков, шпионов и разного рода преступников?

Капитан Вентура обходился со мной с рыцарским великодушием. Он довез меня до Гуасу, где Парана впадает в Ла-Плату. Отсюда я отправился в Монтевидео на баландре[67], принадлежавшей генуэзцу Паскуале Корбоне; он тоже относился ко мне с большим уважением.

Счастье, как и несчастье, обычно не приходят к нам единожды; и вот в этих обстоятельствах удача стала неизменно сопутствовать мне.