Инь и Янь. Современные рассказы - Генрих Корн

– Всё же это лучше, чем пребывать в несуществующей лживой любви.

– Ладно, Серый. Сделаем так. Положим матрацы – ваш мягкий и наш жёсткий – рядом и ляжем спать. Только Дашка пусть между нами окажется. Так мы вместе узнаем, что там всё-таки – железный занавес или трухлявая изгородь? Только один вопрос: если трухлявая изгородь упадёт, мне идти до конца?

– Если она упадёт, будет уже не важно. Делай так, как тебе позволит твоё Царство Небесное, которое внутри тебя. Если оно не от мира сего – это ещё не значит, что его вообще нет.

– По рукам, Серый! – и Лёха протянул другу свою крепкую руку, а его живые игривые глаза заблестели неугасимым огнём преисподней. – Пошли. Бабы ждут.

Серый ответил на рукопожатие сухо и неуверенно.

– Подожди. Давай ещё покурим.

Девушки их ещё не ждали. Они всё ещё стояли на балконе, вдыхая свежий утренний воздух, и тоже курили по второй.

– Эх, Дашка ты Дашка! – воскликнула Маринка. – Иногда я даже завидую тебе белой завистью. Такой мужик тебе достался. В нём есть что-то такое… прямо… мужское… С такими, конечно, нормальные семьи получаются. С такими и ребёнка родить не страшно. Всё равно, что за… железным занавесом. Живи и радуйся, только спрашивай «можно» или «нельзя». Что скажет, то и правильно, то и хорошо. Со стороны кажется – рай да и только.

– А чем же Лёха-то плох? – усмехнулась Дашка.

– А у него в понедельник стена Берлинская падает, во вторник Чернобыль какой-нибудь взрывается, в среду «Титаник» тонет, что аж жуть, а в четверг Третья Мировая начинается. И думаешь: а что же в пятницу-то будет? Вдруг возьмёт и повалится эта трухлявая изгородь, которую мы с ним нагородили за столько лет? Так бы вот… как-нибудь… дожить до выходных, немножко отдохнуть и опять бояться, бояться, бояться. Всегда ненадежность, всегда тревога, всегда… ад какой-то.

– Ну, Марин, какой ад-то?.. Главное – любит тебя. В аду любви нет.

– Люди не умеют любить, Дашка. Особенно мужики. Вся их любовь заключается в словах «да» и «нет». Если «да», то любит как бы. Если «нет», то и ничего нет. А я не совсем дура, чтобы не понимать, когда что-то есть, а когда ничего нет.

– Что? Думаешь, бросит?

– Скорее, я его брошу. Это твой Серёжка тебя может бросить, потому что он другой… настоящий какой-то мужик, а мой – нет. Мой будет хорохориться, орать, на х** посылать, выгонит даже, а потом сопли распустит и обратно позовёт. У нас в семье я сама решаю, что «можно», а что «нельзя», и когда «можно», а «когда» нельзя. А я – женщина, Даша, слабый человек. Я не хочу всё решать. Я хочу, чтобы за меня всё решали. Знаешь, тебе как подруге могу сказать. Вот если бы прямо хоть сейчас подошёл ко мне твой Серёжка… ну, наподобие него… взял за руку и сказал «пошли», я бы ни секунды не думала, сразу пошла, куда бы ни повёл, потому что знала бы, что мне теперь не надо думать… что теперь есть кому думать. С ним и рай, и ад – одно большое «можно». Можно жить, Дашка, можно быть счастливой, можно не бояться, можно ребёнка… и даже умереть можно, потому что всё уже сделано. Построен железный занавес, вокруг которого другие ходят, завидуют белой, серой, чёрной завистью и не могут войти внутрь.

– Это только со стороны железный занавес бывает, Марин. А внутри всё одинаковое. У одного одно хорошее, другое – плохое, у другого это хорошее, а то – плохое. И так всегда. Всегда что-то не так, всегда чего-то не хватает у них. Мужской пол выродился, Марин. А сколько не бить их? Смотри, сначала одна война, потом революция и гражданская война. А кто воюет-то? Мужики. Потом репрессии. Раскулачивание. Мужик сидел, нормальный ещё тогда мужик, и боялся, что придут, заберут, и семья без кормильца останется. Потом опять война, да ещё хуже. И вот выработалось у них в мозгу, что «не лезь», «не суйся, целее будешь», «лучше отправь бабу, она поорёт или там слезу пустит и добьётся». Ну, вместе, сообща, воспитали они новое поколение – наших папаш. Половина алкоголиков, половина тряпок безвольных. А как эти папаши сыновей-то нормальных воспитают? Опять бабы. Так и народились вокруг одни девки. Вся разница только в том, что между ног находится, больше ни в чём. Девки-то ещё больше на мужиков походят иногда.

– Ага, только эта разница очень большую роль играет. Особенно если «это» – то, что между ног – не как Берлинская стена, – засмеялась Маринка. – Пойдём уже. Вон, пришли они.

– Девочки! – крикнул Лёха. – Хватит курить. Спать пора. Мы с Серым подумали и решили два матраца сдвинуть вместе и под одним одеялом укрыться. У нас одно большое одеяло есть.

– У нас и два маленьких есть, – непонимающе нахмурилась Маринка.

– Нет, так, наверно, нельзя, – непонимающе нахмурилась Дашка.

– Можно, – сказал Серый сурово и бесповоротно.

Он проснулся, когда солнце ещё только начинало выходить из-за соседней пятиэтажки, от глухого Лёхиного шёпота.

– Дашенька, милая, красавица ты моя… ну чего ты боишься?.. Ну, солнышко… Ну, цветочек… Всё хорошо… Ну что ты? Дрожишь вся… Ой, холодная вся какая… Ну не бойся… Всё хорошо… Ну, ягодка…

Серый повернул голову и увидел пышущие жаром пухленькие Дашкины губки, устремлённые без остатка к Лёхиным устам, увидел задранный кверху лифчик и недвусмысленно вздёрнутые соски, которые сжимали и разжимали Лёхины пальцы, увидел на дрожащем Дашкином животе блёстки бесцветной вязкой жидкости и Лёхино «это», возвышающееся и истекающее той жидкостью, увидел другие Лёхины пальцы ниже живота в тёмном бугорке заповедных волос и саму заповедность, сладко тянущуюся к чужим пальцам, о чём говорили бесстыдно разомкнутые колени.

– Ну что ты, крошка моя, дурёха моя?.. Да спит он, не бойся, кошечка ты моя ласковая…

Серый дождался того момента, когда возвышающееся и истекающее «это» скрылось где-то в глубине тёмного бугорка, и решительно поднялся.

– Я не сплю, – произнёс он, пронзительно – сурово и бесповоротно – глядя в охваченные одновременно ужасом и сладкой истомой Дашкины глаза, и добавил, коротко потрепав незанятый Лёхиными пальцами сосок: – Можно.

Потом он разбудил спящую с другого края Маринку и, взяв её за руку, сказал:

– Пошли.

Она встала и пошла за ним на кухню. Под рвущие сердце за стеной Дашкины стоны Серый сорвал с Маринки маечку и трусы и грубо повернул её к столу.

– Серёжка, что ты делаешь? – вскрикнула Маринка, приходя в себя.

– Стой спокойно, – ответил он и вошёл в неё сзади.

Долгие пять минут длилось стонущее совокупление за стеной. Долгие пять минут длилось молчаливое совокупление на кухне. Долгие пять минут за стеной было молчание. Долгие пять минут на кухне беззвучно плакала Маринка.

Долгие десять минут на Любовниково, 69 властвовала и неистовствовала агонизирующая чёрная слизь. Долгие десять минут на Любовниково, 69 гостила преисподняя. А потом всё закончилось и умерло.

На кухню вышла Дашка, стыдливо прикрываясь одеялом.

– Серёженька, я плохая, да? – всхлипнула она.

– Заткнись, дура, – сказал Серый, в своём разорванном сердце топча что есть силы остатки несуществующей лживой любви, которую он раньше называл Царствием Небесным.

* * *

– Я не верю, – ухмыльнулся Макс.

– А мне всё равно, веришь ты или нет, – с жаром выговорил Козерог. – Потому что это так и есть. Они все ангелы. Козерог – ангел похоти, Телец – ангел пресыщения и всяческой неумеренности, Овен – ангел гнева, Лев – гордыни, Весы – жадности, Рыбы – лености, Скорпион – ангел зависти, Близнецы – лжи, лицемерия и двоедушия, Стрелец – тщеславия, Водолей – осуждения, Дева – ангел печали, а Рак – ангел уныния. Это большие духи, понимаешь? А человек – маленький дух. Нельзя быть настоящим сексоманом, не являясь частью Козерога. Это то же самое, если бы капелька сказала: «Мне не нужен ручей, я буду течь отдельно». Да она тут же высохнет, впитается, растворится!..

– Но при чём здесь дух? Это же культ плоти!..

– Плоть мертва. Её оживляет дух.

– Мою плоть оживляет движение крови, которой даёт импульсы головной мозг.

– А почему он их даёт, по-твоему?

– Потому что я вижу вожделенные образы, которые меня возбуждают.

– Что значит «образы»?

– Ну что… что?.. Известно что!..

– Неизвестно, Макс! «Образы» не являются результатом процесса «глаз – возбуждающий объект». Может не быть никакого объекта, даже может не быть глаза, а «образы» всё равно появляются в голове. И там, в голове, они проходят длительный путь, прежде чем мозг сдастся, и начнётся соответствующее движение крови.

– Ну, допустим, с «образами» я согласен. Но какое отношение это имеет к сексу, то есть к возможности самого полового акта?

– Никакого. «Образы» относятся к области мыслей. Это семена. А физический факт – это почва, которую обеспечивает, оживляет дух. Когда человек одержим этим духом, его не надо «ломать», он сам кинется тебе в объятья.