Скачу за радугой - Юзеф Принцев

Генка погрозил ему кулаком и посмотрел на Вениамина. Тот был по-прежнему спокоен.

— Безобразие! — начала медленно краснеть Людмила. — Орешкин!

Генка привычно шагнул вперед.

— У тебя совесть есть?

Генка пожал плечами.

— Спит у него сейчас совесть, — сказал начальник. Но смотрел он почему-то не на Генку, а на Вениамина. — По ночам просыпается. Так, Орешкин?

Генка молчал.

— Молчишь?! — почти простонала Людмила. — Как хотите, Николай Иванович, но я больше с ним не могу! По-хорошему — молчит! По-плохому — молчит! А потом опять все сначала!

— Что именно, Людмила Петровна? — поинтересовался начальник, посмотрев на Генку так, словно никогда раньше не видел.

— Все! — Людмила была уже совсем красной. — Буквально все! Эстафета добрых дел — Орешкин с компанией в кусты, сбор макулатуры — нет Орешкина с компанией, санитарный день — Орешкин в баню не идет!

— Вода горячая кончилась, — подал наконец голос Генка.

— Все успели помыться, Орешкин! — зашлась Людмила. — Исключительно все! Даже обслуживающий персонал. Кроме Орешкина с компанией! А теперь плафоны! Тут пропали, там висят. Тут висят, там пропали. Это же издевательство! Где плафоны из комнаты вожатых? Я тебя спрашиваю, Орешкин?

— Плафоны я разбил, — сказал вдруг Вениамин.

— Ты?.. Вы?.. — оторопела Людмила.

— Я, — спокойно подтвердил Вениамин.

— Каким же образом? — обернулся к нему начальник.

— Мячом, — невозмутимо ответил Вениамин. — Хотел на шкаф забросить.

— Мячом, значит? — прищурился начальник.

— Мячом, — кивнул Вениамин. — Стоимость плафонов прошу вычесть из зарплаты.

— Так, — почесал за ухом начальник. — Ну что ж... Считаем, что с этим выяснено.

— И все-таки с Орешкиным надо решать, Николай Иванович! — не сдавалась Людмила. — Я настаиваю. Категорически!

— Ладно. Решим, — сказал начальник и опять повернулся к Вениамину. — А осколки куда дел?

— Выбросил, — кротко поглядел на него Вениамин. — В лесу где-то.

— Зачем же так далеко?

— Для порядка.

— Ну, ну... — Начальник с интересом оглядел Вениамина и направился к выходу. Завхоз заспешил за ним. Ребята опять встали.

— Садитесь! — Людмила, сцепив руки за спиной, отчего плечи ее некрасиво поднялись, прошлась по веранде. Постояла у окна, побарабанила пальцами по стеклу и сказала дребезжащим голосом, от которого всем захотелось откашляться: — Сейчас по лагерному плану поход в соседний совхоз. Будем встречаться с партизанами, героями войны.

Отряд радостно зашумел. Людмила подняла руку, дождалась тишины и отчеканила:

— Вся дружина пойдет, а Орешкин с компанией останутся. Заменят дежурных по кухне.

— Еще чего! — пробурчал Пахомчик. Людмила сделала вид, что не расслышала.

— Отряд дежурит завтра, — осторожно напомнил Вениамин.

— Давайте не будем обсуждать мои решения, — нахмурилась Людмила.

— Хорошо, — согласился Вениамин. — Но мне кажется...

— Все! — оборвала его Людмила. — По горну стройте отряд.

Сердито стуча каблуками, она прошла через веранду и хлопнула дверью. Вениамин полол плечами и повернулся к отряду.

— Идите готовьтесь к походу, — сказал он ровным голосом. — Второе звено — на кухню.

И, по-журавлиному переставляя длинные ноги, направился за убегающими из клуба ребятами.

— Витамин-то? Молоток! — заявил Игорь, глядя ему вслед.

— Еще раз услышу, плохо будет! — предупредил Генка. — У него имя есть.

— Точно, — согласился Пахомчик.

Где-то неподалеку зазвучал горн. Звонко и переливисто. Потом еще и еще, все веселей и звонче.

— Пижон! — сказал Конь.

— Кто? — не понял Пахомчик.

— Да Витька-горнист! — сплюнул Конь. — Ишь разливается!

— Ему две порции дают. В завтрак и в обед, — подал голос молчавший с утра Тяпа.

Ему никто не ответил.

— Ив ужин, — чуть слышно добавил Тяпа.

За окном, нарочно перекрикивая друг друга, протяжно выпевали вожатые: «Второй отряд, становись! Третий отряд, ко мне! Равняйсь, четвертый!»

— Строятся... — вздохнул Шурик.

— Ну и пускай! — отозвался Пахомчик. — Совхоза не видел?

— Партизаны там, — возразил Шурик.

— Они на пенсии все, — опять вставил Тяпа. И опять ему никто не ответил.

— Дружина, смирно! — послышался голос Людмилы. — Знамя вперед! Шагом марш!

Ударили барабаны, затрубил горн. На этот раз резко и отрывисто.

— Левой, левой! — командовала Людмила. — Запевай!

«Взвейтесь кострам», синие ночи...» — высоким дискантом завел Толька Кныш из третьего отряда.

«Мы — пионеры, дети рабочих!» — подхватили ребята.

Залаяла Муха, не терпевшая хорового пения. Это отряды проходили мимо хоздвора к воротам. Когда они вышли на шоссе, песня еще была слышна. Только слов нельзя было разобрать. А потом и совсем затихла: отряды свернули на лесную дорогу.

— Все! — поднялась Оля. — Пошли на кухню.

Генка посмотрел на нее и вдруг услышал свое сердце. Оно билось гулко и часто. Генка испугался. Он знал, что сердце должно быть где-то слева, но раньше его вроде никогда не было. А теперь — пожалуйста! Тукает, как барабан в духовом оркестре! Генка закрыл глаза. Ничего не помогало...

...Она стояла вся освещенная солнцем, тоненькая, с угловатыми плечами, с длинными руками подростка, как вырезанная из золотистой бумаги фигурка, которая, чуть дунет ветер, взлетит высоко в небо, за облака...

— Идем мы или нет? — спросила Оля.

— Куда? — открыл глаза Генка.

— Привет! — засмеялась Оля. — Картошку чистить!

...А он скакал к ней по узкой лесной дороге, комья земли летели из-под копыт коня, ветки деревьев хлестали его по лицу.

Нет! Он стоял на палубе корабля. Зеленоватые волны набегали на берег и откатывались обратно. А она, смеясь и плача, шла по мелководью навстречу и протягивала тонкие руки к алеющим на закатном солнце парусам...

— Где эта трава? — спросил вдруг Генка.

— Какая? — с недоумением смотрела на него Оля.

— Ну... эта... краситель!

— Вот! — Оля взяла со стола сухую уже траву. — Зачем она тебе?

— Нож! — потребовал Генка.

Пахомчик вытащил из кармана перочинный ножик, раскрыл, попробовал пальцем лезвие, протянул Генке.

— Порите мешки, — приказал Генка.

— Зачем? — вертел в руках ножик Пахомчик.

— Выкрасим, — нетерпеливо объяснил Генка. — Паруса будут. Алые!

— А корабль? — заволновался Шурик.

— Плот собьем, — коротко сказал Генка и, не глядя на Олю, небрежно добавил: — Они в поход, а мы что, хуже, что ли?

Пахомчик хлопнул его по плечу. Все весело зашумели. Оля молчала. Уткнулась лицом в колючую охапку травы и молчала. Только глаза блестели.

VII

— Краситель называется! — Конь пнул разбухший ком травы, валявшийся в мутной луже.

Паруса были бурые. С зелеными разводами. И ни единого алого пятнышка.

— Кипятить надо было, — вздохнул Шурик.

— Как мертвому припарки! — заявил Конь. — Бачок теперь не отмыть!

Шурик заглянул в бак для питьевой воды и поморщился. На дне и стенках расползлись похожие на ржавчину пятна. Песком придется драить.

— Сейчас мыть?

— Успеется! — отмахнулся Конь. — Пошли отсюда!

Мешки красили за сарайчиком, в котором повариха тетя Маня держала двух поросят. То ли подошло время кормежки, то ли их раздражал запах красителя, но поросята отчаянно верещали, нарушая все правила конспирации. Конь уже сходил в сарайчик и огрел одного из боровков палкой, но тот стал визжать еще громче. Приходилось срочно перебазироваться. Шурик и Конь намотали мокрую мешковину на палку и, взявшись за концы, направились к роще за гаражом. Оттуда, прячась за кустарником, растущим вдоль забора, можно было незамеченными обогнуть все лагерные постройки и выйти к реке. Скрываться, правда, сегодня не от кого. В лагере тихо и пусто. Повариха и две ее помощницы на кухне. Докторша сидит в изоляторе и вяжет кофточки. Завхоз Аркадий Семенович опять укатил на какую-то базу. Даже с дежурством в столовой им повезло: «макаронный день», картошку чистить не надо; притащили дров, повертелись для вида — и с приветом!

Шурик и Конь выбрались из кустарника и оказались за бревенчатой баней. Прямо перед ними, за редким сосняком, светлела излучина реки...

...Белоснежный трехмачтовый галеон покачивался у берега. Паруса его тяжелыми складками повисли на реях. Подул легкий бриз, паруса зашевелились и, приняв весь ветер, раздулись и затрепетали, как огромные алые цветы на стройных стеблях-мачтах...

Генка вздохнул. Приткнувшийся к мосткам кособокий плотишко с обвисшей бурой мешковиной на кривой палке ничем не напоминал прекрасный белоснежный корабль. Провозились с ним битых два часа, ободрали руки о ржавые гвозди, а еще неизвестно, выдержит ли он хотя бы трех человек.