Хохот степей (СИ) - Питкевич Александра "Samum"

Чем ближе мы подъезжали, тем мне становилось понятнее, что все не так просто. Юрты стояли не вплотную друг к другу, а довольно на приличном расстоянии, выстраиваясь группами, кольцом вокруг очаг. С такого расстояния я уже могла рассмотреть котлы, по центру каждой такой группы, над которыми поднимался пар. Возле юрт стояли большие бочки, бегали дети. И ходили женщины. Как и в городе, здесь можно было сразу определить статус и достаток каждой. На некоторых — яркие цвета и множество красных и голубых бус. У тех, кто выглядел постарше, на головах, непонятно как удерживаясь, были небольшие вышитые шапочки, с которых по краям так же свисали бусины. Пояса, сапоги, рукава — все было покрыто узорной вышивкой.

Но были и другие, одетые в темные, простые ткани. Они сильно отличались от ярких, как птицы, женщин и девушек. Слуги.

Впрочем я не видела пока ни единого железного ошейника или совсем драной одежды. Пусть наряды были простыми, но все же крепкими и опрятными, а это уже говорило о многом.

— Смотри, — Эргет придержал коня, когда до первых юрт оставалось шагов тридцать. Протянув руку, мужчина указал на столбы, выше мужского роста, что стояли вокруг стойбища на расстоянии в три юрты друг от друга. На каждом столбы красовалась какая-то связка драных лент, очередные бусы и … череп какого-то зверя.

Понимая, что это явно не для красоты — с трудом удержала желание осенить себя защитным жестом. Я больше не в горах, не при храме. Мои боги тут не живут, а местные могут обидеться.

— Это тотем. Пока у тебя нет дозволения моей матери, или моего, ты не должна пересекать линию тотемов. Они охраняют улус от посторонних, оберегают от нападения.

— А если все же я перейду линию?

— Ученики шамана поймают и побьют палками. — Спокойно произнес мужчина, словно это само собой подразумевалось. — Не вздрагивай. Даже моя сестра не может покидать улус без разрешения матери, а она из благородной и богатой семьи. Этот закон для всех. Иначе не будет порядка.

— Зачем такой закон? — мы въехали на территорию улуса и я с удивлением отметила порядок и чистоту, что царили в лагере. Да, где-то выделывали шкуры, от чего в нос бил едкий запах мочи, где-то жгли кости, но никакого беспорядка или хаоса. Для каждого дела, казалось, отведено свое место. Инструменты не валялись как попало, за детьми ходили слуги или мамки.

Но гвалт стоял невообразимый. На меня, оглушая, обрушились крики, стук молота где-то за первым юртом, пение, больше похожее на гул, и лай собак.

— Я тебе уже говорил, что невест в степях крадут. Так вот, могут увести все, что плохо лежит или оставлено без присмотра. В улусе это строго карается, потому здесь порядок, но стоит выйти за границу тотемов, все меняется. В соседнем улусе несколько лун назад девушки выезжали в степь праздновать свой день. Две не вернулись. Отделись от подруг, их тут же поймали. Овец постоянно пытаются увести даже у нашего улуса, так что охрана у отар большая, и псы среди овец ходят. Но глупых и наглых людей хватает. Не ходи сама за тотемы.

Взволнованная, я медленно кивнула. Эргет прав. Мало ли, куда угодить можно. А тут он уважаемый человек, никто не посмеет даже рабынь кнутом бить без спроса.

Чем дальше мы продвигались по широким «улицам» улуса, тем ярче становились узоры на стенах юрт, тем больше было пространства на площадках перед входом. Протерев глаза, я с удивлением отметила, что некоторые шатры, юрты, стоят на колесах! Огромная телега, а прямо на ней находится само строение!

Приглядевшись, отметила, что чем ближе к центру мы двигались, тем больше подобных «передвижных» юрт нам встречалось. Да и сами шатры были другими. Их поверхность блестела на солнце, словно была сделана не из войлока, а из глины. Белой и гладкой. Если бы мне кто-то рассказал о таком, ни за что бы не поверила, но собственные глаза не врали. Если мать колдуна позволит мне остаться, нужно будет узнать, что это за чудо такое.

Что меня еще поразило, никто из встречных людей не здоровался с Эргетом. Они просто уступали дорогу, двигаясь дальше. Это казалось не просто невежливым, а граничило с грубостью.

— Почему никто не заговаривает с тобой? — Не утерпев, спросила колдуна. Оглянувшись, я отметила, что наша компания разделилась, и где теперь рыжий, или тот хмурый степняк, я не видела.

— Пока мать, как главная женщина в роду, не поприветствует меня, это считается не правильным. Она отвечает за мое благополучие перед духами и богами, хранит очаг. Ей первой и приветствовать.

Мне все это казалось неразумным, нелогичным, но я только тряхнула головой, отгоняя назойливые мысли. Не мое дело.

Здесь на больших плетеных колесах стояли все юрты. Две больших, одна из которых была украшения черными узорами, и две меньших. Они стояли вокруг большого кострища, на котором, опираясь на треноги, висело сразу несколько средних котлов, источавший кисловатый запах. Укрытые белой тканью, котлы стояли без огня, вводя меня в еще большее замешательство. Вокруг шатров сновали слуги, и мужчины, одетые в неяркую, но крепкую одежду.

Цветной полог, что заменял дверь в большом, юрте был откинут, и оттуда доносился тихий гул голосов. Стоило Эргету потянуть поводья, останавливая коня, как из юрта, опираясь на руку молодой девушки с некрасивым, желтым лицом, покрытым оспинами, вышла маленькая женщина. Она была уже стара, но в теле и взгляде чувствовалась сила.

С головы до ног увешанная украшениями, с каким-то сложным переплетением тканей на голове, она колюче уставилась на колдуна, а потом и на меня. Белая, косматая бровь плавно поползла вверх, создавая причудливый узор из морщин.

— Галуу! Галуу! — старушка громко кого-то звала, с прищуром рассматривая то меня, то степняка. От этого взгляда хотелось ежиться.

Эргет о чем-то заговорил со старушкой, но я не смогла понять ни слова, от чего становилось совсем не по себе. Нужно срочно выучить хотя бы самый основные слова, иначе беды не оберешься.

— Галуу, твой сын вернулся! Негодник, оставил несчастных женщин одних, а сам по степи красавиц собирает, — бабушка громко ругалась, но все же в ее глазах светились тепло и нежность.

— Бабушка, я оставил с вами столько нойонов, что ни один багатур не посмел бы приблизиться к вашему юрту, — спокойно, со смешинкой отозвался, спрыгивая на землю. Я знал, что даже сама бабуля до сих пор оставалась не такой уж безобидной, как хотела казаться. Лук в ее руках гнулся исправно, а стрела находила цель точно. Правда, на охоту эта женщина выбиралась не часто, но никогда не возвращалась без добычи. — Да и братья не позволят никому обидеть вас.

— В них гордости больше чем ума.

— Почтенная мать! Ты что такое говоришь? Услышат же, — крепкая, черноволосая женщина со следами морщинок у глаз, богато одетая и статная, вышла из того же шатра. Было видно, что молодые годы прошли для матери не просто, но я делал все, чтобы сейчас она чувствовала себя свободно и могла ходить, гордо держа голову. — Они тоже твои внуки. Не стоит разносить слухи по улусу, что потомки твоего сына в ссоре.

— Всем уже давно все равно на моего умершего сына, и весь улус знает, что я живу в твоем юрте, а не в шатре у Яйе или ее невесток. Покажи, внук, кого ты привел из степи, — бабушка с интересом посмотрела на меня, а потто перевела колючий взгляд на лисицу, осматривая с ног до головы, словно хотела проникнуть до самых костей.

— Это Менге Унэг. Будет жить здесь.

— Как невеста? Как рабыня? — мать чуть склонила голову рассматривая девушку не менее внимательно, чем до того бабушка.

— Как свободная девушка. Ты давно говорила, что тебе жаль отдавать Ду Чимэ замуж. Да и скучно сестре одной. Вот пусть вместе и будут. Учатся, гудяют, разговаривают и смеются, как это у девушек принято.

— Лучше бы невесту привез, сын. — Женщина строго свела брови.

— Не торопись, Галуу. Хорошая девушка при юрте еще никому не мешала. А эта, хоть и тощая, но духами не обижена. Шамана спросим, — неожиданно вступилась бабушка, наперекор матери, чего обычно не делала.