Низверженное величие - Слав Караславов

— Я знаю, чорбаджи Косьо…

И вот, когда в новой столице началось большое строительство, оказалось, что много самых лучших мест принадлежат какому-то чорбаджи Косьо Развигорову из Габрова. Городские власти, не долго думая, принялись их отчуждать, но они не знали, с кем имеют дело. Чорбаджи Косьо оказался крепким орешком, а его приятели стояли во главе аграрной партии. Несколько газет напали на правителей города, и земельные участки были закуплены за двойную и тройную цену или возвращены хозяину. Чтобы лучше вести дела, чорбаджи Косьо послал старшего сына, Трифона Развигорова, в Швейцарию изучать право.

Молодой Развигоров был весьма сметлив. Завершив обучение, он поспешил открыть контору в центре столицы. Тогда людей, учившихся за границей, можно было пересчитать по пальцам, и Трифон Развигоров оказался в благоприятном положении. Он нашел себе жену среди дочерей новых правителей, друзей его отца, которые помогли ему отстоять земли. Мать Константина Развигорова была дочерью одного из лидеров либеральной партии. Она училась в пансионате благородных девиц в Петербурге и усвоила манеры тамошнего высшего общества, которое, по сути, и было ее вечной мечтой. Дважды во время летних каникул она посещала имения своих соучениц и потом всю жизнь говорила о чаепитиях и балах, словно ее обучение в пансионате проходило в непрестанных увеселениях.

Первое, что она захотела от своего супруга, — расширить дом и связать два просторных этажа винтовой внутренней лестницей. Какой-то француз, известный архитектор, приехавший в новую столицу на легкие заработки, занялся переустройством дома. Подстрахованный деньгами Трифона Развигорова и подстегиваемый своей необузданной фантазией, архитектор так реконструировал дом, что он как бы разбух за счет трехкратного увеличения площади. Сторона, обращенная во двор, была перестроена под зимний сад с небольшим фонтаном из мрамора, а фасад украсился четырьмя цветными мраморными колоннами. Колонны возвышались над входом и подпирали перекрытия второго этажа. Расширенный холл получил новую, особенную форму — большого квадрата с неожиданными боковыми изломами, которые могли превращаться в залы с раздвижными дверями.

Этот дом возбудил зависть тогдашней знати, и что только не делалось, чтобы его снести. Когда расширяли один из бульваров, дом, к большому сожалению, разрушили.

Лишь смутные воспоминания о нем сохранились в голове мальчика Константина Развигорова. Наиболее ярко представлял он себе пятницы, когда его мать, госпожа Развигорова, принимала гостей из высшего общества Софии. И если рассказы о ее молодых годах вертелись вокруг петербургских чаепитий и балов, то рассказы о женитьбе обязательно касались князя Александра Баттенберга, посетившего их дом.

Этот визит в самом деле стал причиной многих разговоров и сплетен. И когда князь был принужден отказаться от престола, злоба его врагов обрушилась также на семью Трифона Развигорова. Тогда впервые начались резкие нападки на русофильство отца госпожи Развигоровой, упоминалось и ее воспитание в России, потому что таково было время и таковы были партийные нравы. Русофобы победили и забыли заслуги России в освобождении народа и Болгарии. Дело дошло до того, что ее мужу было дано высочайшее указание не принимать гостей по традиционным пятницам. Это был жесточайший удар по семейству Развигоровых. С того дня и до своей смерти Александра Развигорова не желала слышать имени Стефана Стамболова. Она запретила мужу иметь дела с его людьми и единомышленниками и тем самым «обеспечила» ему многих врагов.

Была и другая причина для ее ненависти: Свирчо, тогдашний мэр столицы, и Стамболов при реконструкции города забрали у Развигоровых много земельных участков по очень низким ценам. Разбросанные парцеллы они объявили маломерными и дали право скупать их по дешевым ценам. Мать Константина Развигорова, боевая, смелая женщина, несмотря на запрет принимать гостей по пятницам, не закрыла двери дома для друзей, одним из которых был полковник Кисев. Молодой Константин знал героя старозагорского боя и Шипки, любил слушать его рассказы, но все это было давно, в золотые годы детства и юности.

Много воды утекло с тех пор, много путей-дорог исходил он, пока однажды утром судьба не привела его по воле царя Бориса III во дворец. Между детством и этим счастливым днем было немало блужданий, о которых Константин Развигоров и любил, и не любил вспоминать.

Все думали, что царица не даст согласия на регентство князя Кирилла. Она давно не любила князя, и сам монарх не ценил его. Для царя Кирилл был вольной птицей, человеком ограниченным и невеждой в политике. Он был высок, строен, из-под белой кепки, которую носил почти всегда, глядели холодные глаза, скулы у него слегка выдавались, нос был просто тенью достопримечательных носов Кобургов. Князь был крупнее царя, с несколько впалой грудью, что, впрочем, не отражалось на его воинской осанке. Он давно примирился со своей судьбой второго царского сына без престола и царства и потому избрал совсем другое применение своим силам и возможностям, решив завоевать славу первого донжуана в государстве Его величества, своего брата. В отличие от Евдокии князь никогда не соблюдал дворцовых правил, так как считал, что они написаны для простых смертных и льстецов. Он считал себя человеком, стоящим выше всего этого, человеком, который давно понял невзгоды власти. По сути дела, власть от него улизнула, как говорил он сам, еще при рождении! На шутки друзей князь отвечал так: каждый из них может думать, что станет когда-либо царем, и лишь у него нет этой возможности, ибо он никогда не позволит себе даже пожелать смерти брата.

И вдруг смерть выкинула неожиданную и жестокую шутку. Он, Кирилл, который и не надеялся на власть, пришел получить свою часть забот и ответственности царя. Чрезмерная ноша для человека, у которого сложились привычки, прямо противоположные будущим обязанностям. Стоя с Евдокией, Надеждой и ее мужем в комнате напротив синего кабинета, Кирилл с нетерпением ожидал выхода премьер-министра из приемной царицы: Филов должен был сообщить ее мнение о регентстве князя. Впервые в жизни Кирилл испытывал такое сильное волнение перед неизвестностью. Он всегда относился с пренебрежением к невестке, ему бы никогда и в голову не пришло, что доведется ждать ее решения, от которого в известной мере зависит его место в управлении страной. Ныне он проверит ее благородство, в котором сильно сомневался. Жаль, что проверка болезненно затрагивает лично его. Если бы это касалось кого-либо другого, он стоял бы в стороне и с насмешкой наблюдал за чужим волнением. Царица тянула с ответом, и это побудило его принять вид рассеянного и незаинтересованного человека. Еще утром он узнал о визите премьер-министра к царице и потому — чтобы не производить впечатления, будто он чего-то во дворце ожидает, — пригласил сюда своих сестер. Кирилл не сомневался, что речь пойдет о регентстве, хотя он предварительно и не говорил об этом с Богданом Филовым.

Все это напряженное время царица тоже была неспокойна. Если она не даст согласие, то вряд ли повлияет тем на ход дела, а лишь вступит в открытый конфликт с непорядочным человеком. Знала она и то, что увязнет в жестокой войне, которая выплеснется за стены дворца и на которую у нее недостанет сил. Князь не любит ее, пытался даже дискредитировать в глазах супруга, и хорошо, что царь тогда сказал ему, чтобы он не занимался семейными сплетнями. Тот разговор произошел по настоянию царицы, и их видимая учтивость прикрывала мужскую насмешку и женскую ненависть с затаенным ехидством. Ныне, когда царя нет, когда нет ее опоры и прикрытия, дочь короля Виктора Эммануила не может себе позволить бросить вызов на открытую борьбу. В это напряженное и неясное время ей не нужны дополнительные тревоги, достаточно было хлопот и забот о малолетних детях. Симеончо едва исполнилось шесть, а Марии Луизе — десять лет. Если бы нашлось завещание царя, то — она уверена в этом — в нем не упоминалось бы имени Кирилла среди тех, кого мертвый супруг избрал опорой для малолетнего сына. Потому что еще до рождения Симеончо был выработан какой-то статут, в котором говорилось, что престол следует сохранить для Марии Луизы, а не для Кирилла. Ныне, к сожалению, завещания нет. И не существует другого документа в поддержку ее возможного отрицательного ответа. Она чувствовала себя одинокой, всеми оставленной. Развигорову легко давать ей советы. Сейчас пришло время освободиться от некоторых людей, но их слишком много, чтобы она решилась на такой шаг. Это можно будет сделать, когда ее сын и законный царь Симеон достигнет совершеннолетия и сядет на отцовский трон. Тогда она, используя свой опыт, нашептала бы ему, что делать и кого оставить, потому что знает точно, кто хочет ему добра и кто — зла.