Наступит день - Мирза Ибрагимов

В это время один из спавших издал громкий и протяжный храп.

- Браво! - воскликнул Гусейн Махбуси. - Можно подумать, что у этого гаяра не нос, а целая труба.

- Недаром сказано - тюрки ослы! - хихикнув, отозвался начавший уже пьянеть Софи Иранперест.

- Черт бы побрал этот Азербайджан! - поддержал его Гусейн Махбуси. - Ни один человек тебя не понимает, и ты никого не понимаешь. Сущий ад!

- Не говорите так, - возразил сертиб Селими. - Азербайжан - прекрасный край! Не будь азербайджанцев, половина Ирана погибла бы с голоду. Хлеб, мясо, масло мы получаем отсюда. Они дают нам и превосходные фрукты.

Ему ответил пискливый голос тощего Иранпереста:

- Набить в Азербайджане карманы, набраться жиру, а потом возвратиться в Тегеран и жить в свое удовольствие... Край, что и говорить, замечательный. Но... - Тут он расхохотался, вытер платком выступившие на глазах слезы и продолжал: - Но лучше всего, когда население его спит вот так, на рваной циновке: ведь это народ с горячей кровью. Стоит ему войти в силу, и он способен разнести все на своем пути. Ни на минуту нельзя здесь выпускать вожжи из рук!

- Послушайте, господин! - послышался раздраженный голос сертиба. - Ни один достойный уважения человек не имеет права оскорблять хозяина дома, где он ест хлеб, и задевать его национальное достоинство.

- Господин сертиб, - вмешался в разговор Гусейн Махбуси, в его тоне чувствовались одновременно и угодливость и недружелюбие. - У всех нас единое национальное достоинство: Иран, иранец!.. Подданным его величества не положено иметь какую-либо иную национальность.

Сертиб вышел из себя.

- Вы еще зелены, сударь! - резко отрезал он. - Я не советовал бы вам повторять, как попугаю, лживые политические лозунги. Имейте свои собственные суждения. Пусть они отвечают требованиям истины и вашей совести. Только тогда я буду вас слушать.

Сертиб повернулся к хозяину чайной.

- Посмотри-ка на дорогу! Не видно ли машины?

Хозяин чайной вышел.

- Господин сертиб, - начал Гусейн Махбуси, и в его голосе зазвучало раболепие, - но разве высказывания его величества не отвечают требованиям истины и совести? Как я слышал, его величество, царь царей, повелитель Ирана Реза-шах Пехлеви считает необходимым стереть имя Азербайджана с карты мира и уничтожить азербайджанский язык. Какое еще может быть иное решение этого вопроса?

Вошел хозяин чайной и доложил:

- Господин сертиб, машины не видно!

Допив рюмку, сертиб отчеканил с еще большей резкостью:

- Послушай, парень! Твои уста вместе со слащавой улыбкой источают яд, и это напоминает горький шербет. Ты и злишься и смеешься в одно и то же время. Будь мужчиной, говори, как мужчина, и, как мужчина, выслушай мнение другого.

Гусейн Махбуси насторожился, и лицо его стало серьезно.

- Я же не сказал ничего особенного, господин сертиб! Я только повторил слова его величества...

- Не порочьте имени его величества! - обрезал его сертиб.

- Я не сомневаюсь, что об этих безобразиях он и понятия не имеет. Все это творится низкими людьми, занимающими разные посты от самых высоких до самых незначительных.

- А Азербайджан? Меня смутили ваши слова об Азербайджане...

- Послушайте, сударь, - вмешался в разговор Явер Азими, - почему смущают вас столь ясные вещи, если нет у вас задних мыслей?

Сертиб выпил еще рюмку коньяку и продолжал:

- Я не азербайджанец. Я такой же перс, как и вы. Но я знаю хорошо, что низкие идеи, которые, как опий, отуманили сознание некоторых людей, рано или поздно приведут нас к несчастью. Азербайджан - жирный кусок. Азербайджан сладкий плод. Быть может, проглотить его нетрудно, но переварить не так-то легко. Нельзя обеспечить свободу и счастье Ирана путем подавления других наций. Это путь самоубийства. Что может быть безрассуднее мысли, что семи-восьмимиллионный народ может поглотить равные себе по численности народы: азербайджанский, курдский, армянский и прочие?

Наступила тяжелая пауза. Сертиб медленно прохаживался по комнате. С глубокой симпатией оглядывал Фридун стройную фигуру этого человека.

Наконец усталость стала брать верх. Фридун повернулся к стене и задремал.

В чайную доносился отдаленный вой шакалов.

- Но почему их нет до сих пор? - с досадой проговорил сертиб, обращаясь к Яверу Азими.

Тот встал и молча вышел из чайной.

Сертиб подошел к столу, налил еще рюмку коньяку, но не выпил: он приподнял голову Гусейна Махбуси, взяв его двумя пальцами за подбородок.

- Вот что, сын мой! Если ты человек честный, подумай над тем, что я тебе сказал; если же шпион, то тебе повезло, как никогда. Напиши и подай! Получишь десять-пятнадцать туманов! Вот и заработок.

Не дожидаясь ответа, сертиб позвал хозяина чайной:

- Не найдется ли у тебя местечка - отдохнуть часок?

- Пожалуйста сюда, господин сертиб! - почтительно ответил хозяин. Хорошая тахта и мягкая постель. - Он приподнял занавеску в конце чайной и отворил дверь, которая оказалась за занавеской: - Эту комнату я держу для таких дорогих гостей, как вы.

- Как только прибудет машина, разбудите меня! - сказал сертиб своим спутникам и закрыл за собой дверь.

Губы Гусейна Махбуси скривились в недоброй усмешке.

- Пускай ждет, кого хочет! Но явится к нему сама смерть... в лице серхенга - подполковника...

Софи Иранперест сощурил глаза и процедил сквозь зубы:

- Не понравились мне речи этого сертиба. Из каких это он Селими? Кто он родом? - спросил он.

- Это тот самый Селими, отца которого его величество придушил в темнице в первый же год восшествия на престол. Тогда этот был еще в Европе, учился.

- Ага!.. Значит, это сын того самого Селими? Его папаша действительно был ярым русофилом!

- Так и есть! Рассказывают, что покойный, даже совершая намаз, обращался лицом не на юг, к Мекке, а на север, к России.

- Знаю, братец, знаю! Он был к тому же заклятым врагом нашего господина Хикмата Исфагани. Хорошо знаю!

- Ваш-то господин, по правде говоря, и был причиной гибели отца сертиба. А теперь поговаривают о том, что свою дочь он собирается выдать за его сына, за этого самого сертиба...

- Да нет же, вздор! Он никогда не выдаст Шамсию за такого нечестивца!

- Пусть и не трудится! У нее имеется другой претендент - серхенг.

Они замолчали.

Гусейн Махбуси опорожнил еще бокал и громко вздохнул.

- Не горюй, парень! - стал утешать его Софи Иранперест. - На то и сертиб, чтобы побраниться. Он имеет на то право. Забудь все!.. Пей до тех пор, пока ноги сами не запляшут!

Софи Иранперест выпил бокал, съел ложку плова и снова налил себе коньяку.

- Ты еще молод парень! - сказал он, вставая. - Ты быстро накаляешься и так же быстро остываешь, потому что не бывал в переделках. А мужи, долго жившие и много видевшие, оставили нам поучительные советы.

Из чаши страданий нам испить пока не дано,

Садитесь вместе, друзья, пить радостное мню!

Ведь следом за жизнью - смерть, отбытие в мир иной,

Тогда и глотка воды нам выпить не суждено...

Опорожнив бокал, Софи Иранперест попытался что-то продекламировать, но дверь, прикрытая занавеской, внезапно отворилась.

- Ради аллаха, дайте немного подремать! Прекратите эту болтовню! резко сказал сертиб и, прислонившись к косяку двери, с минуту смотрел на Софи Иранпереста.

Потом он произнес, подчеркивая каждое слово, рубай Омара Хайяма:

Есть в небесах над нами Первин - могучий бык.

Второй таится в недрах неведомых земных.

Раскрои глаза рассудка: меж этими быками

Ты на земле увидишь табун ослов дурных.

Сказал и захлопнул дверь.

Софи Иранперест насупился и, сев за стол, налил и опорожнил еще бокал коньяку.

- Строгий человек этот сертиб! - пробурчал он.

- Чем крепче уксус, тем опаснее для посуды...

Софи Иранперест принадлежал к числу тех людей, которым вино развязывает язык. Не рискуя декламировать стихи, он говорил теперь тихо, не отрывая глаз от двери, за которой скрылся сертиб.

Казалось, слово не имело никакого смысла и никакой цены для этого человека; утверждая какую-нибудь мысль, он в следующей же фразе опровергал ее; то он оправдывал какое-нибудь явление, то через минуту начинал его порицать. Так он понимал свою обязанность журналиста. И все это он делал так естественно и с такой убежденностью, как будто отсутствие логики и путаницу мыслей считал высшим достоинством. Для него, очевидно, не существовало ни ясных принципов, ни твердых понятий. Всякое положение у него немедленно могло перейти в свою противоположность.

Уставший от этой болтовни, Гусейн Махбуси прервал его то ли с целью переменить разговор, то ли чтобы развлечься:

- Неужели господин Хикмат Исфагани высадил вас посреди дороги, а сам укатил?

- Это жестокий человек! - воскликнул Софи Иранперест. - Велел шоферу остановить машину, а мне выходить вон. Я стал было упираться, тогда он взял меня за плечи и вытолкнул на дорогу.

- А за что?