Шоу для богатых - Фридрих Незнанский

— Да, но я об этом слишком поздно узнала. А когда узнала…

— И заверил тебя, что немедленно разведется.

Этим вопросом Ирина Генриховна, видимо, затронула что-то очень глубинное в душе Татьяны, и на ее лице застыла непроницаемая маска замкнутости. Мол, к чему все эти вопросы и расспросы, тем более что это не касается исчезновения Стаса. Однако чувствовалось, что ей просто необходимо выговориться перед кем-то более старшим и опытным в подобных делах, с матерью, видимо, контакта не было никакого, и она даже попыталась усмехнуться язвительно, сбрасывая с себя маску замкнутости.

— Заверял. Говорил, что разведется и уже жить без меня не может, но…

И она снова застыла в своей непроницаемости, уже на новом витке перемалывая в душе то, что ей даже вспоминать было тошно.

Ирина Генриховна исподволь посматривала на девушку. Сейчас бы самое время извинится перед ней за то, что полезла в ее душу, допить кофе да закончить на этом разговор, но она почему-то не могла сделать этого. В ней также колыхнулось что-то давно забытое личное, вспомнилось, как она, очертя голову, прижалась грудью к Турецкому, хотя на тот момент он не был ни знатен, ни богат…

«Господи милостивый, да неужто все это ушло в прошлое и уже никогда не вернется?»

Это она подумала про себя, а вслух спросила, стараясь оставаться предельно ненавязчивой:

— Ты не любила его?

Отрицательный кивок, собачье-тоскливое выражение глаз и угрюмо-понурое:

— Я же говорю вам, дурой была. У меня до него даже не было никого по-настоящему, а тут… Рестораны и дорогие подарки, крутая иномарка и водила-охранник, который предупредительно распахивает дверцу перед тобой…

— Короче говоря, — хмыкнула Ирина Генрихов-на, — вскружил девушке голову?

— Да, — уже более мягко улыбнулась Татьяна. — На фоне моих сокурсников Артур казался мне просто сказочным королем и рыцарем без страха и упрека.

— Особенно поначалу, — сочувственно и в то же время понимающе кивнула Ирина Генриховна. — А потом, когда узнала его получше…

— Что, у вас тоже было такое? — оживилась Татьяна.

— Было, — подтвердила Ирина Генриховна. — Пока не встретила настоящего короля.

— Это… это как понимать? — уставилась на нее Татьяна.

— Ну, не в прямом смысле, конечно, — улыбнулась Ирина Генриховна, — а человека, который лично для меня стал королем.

— И?…

— Родила ему дочь и никогда в жизни не пожалела, хотя за те годы, что прожили вместе, было столько всякого разного, что порой даже чуть ли не до развода дела доходили.

Ирина Генриховна замолчала, невольно подумав о том, с чего бы это она переключила разговор на себя, любимую, и как-то очень уж по-женски подвела черту:

— Вот так-то, девочка. А то, что ты своего Артура послала, так это же просто прекрасно. Как говаривал когда-то великий русский драматург господин Островский, не в деньгах счастье. Хотя, должна тебе признаться…

И засмеялись обе.

Вернувшись в «Глорию», Ирина Генриховна застала там Голованова, который играл с Бородатым Максом в шахматы, и вкратце пересказала свой разговор с девушкой Стаса, которую после кафе подвезла до метро. Замолчала, прислушиваясь к молчаливой реакции двух сорокалетних мужиков, и требовательно произнесла:

— Ну?

— Гну! — не очень-то по-джентельменски отозвался Голованов. — Информации как не было, так и нет.

— Однако, не скажи, — возразил ему компьютерный бог, у которого выиграть в шахматы было просто невозможно, и он порой даже фору давал — слона, коня, а иной раз и ферзя. — То, что рассказала эта девчонка…

— Ты имеешь ввиду этого богатенького козла, который запал на молоденькую капустку, то бишь на свежачка?

— Ну! — подтвердил Макс, по привычке запуская свою пятерню в бороду.

— И хочешь сказать, что этот самый Чижевский, осознав, что ему уже не вернуть по-хорошему эту молоденькую ягодку, и в то же время не в силах перенести свое поражение…

— Ну! — вновь буркнул Макс и, качнув бородой, подтвердил мысль Голованова.

— Исключено! — безапелляционно произнес Голованов, ставя на версии бородатого Макса жирную точку.

— Но почему? — искренне возмутился тот.

— Да потому, — попытался втолковать ему Голованов, — что этот самый господин Чижевский не такой уж дурак, чтобы идти на мокруху ради какой-то…

Он вовремя остановился, покосившись на Ирину Генриховну, однако не утерпел и все-таки закончил свою мысль:

— Пусть даже очень умненькой, красивой и молоденькой.

Замолчал было, рассматривая свои ногти, и негромко добавил:

— Если этот самый Чижевский действительно такой крутой… да ты хоть догадываешься, сколько он может прикупить на свое бабло таких вот красивых, умненьких да молоденьких, вместо того, чтобы завязываться на мокрухе?

И вновь словно точку поставил, на этот раз окончательно:

— Вот так-то вот! И нечего на этой разработке время терять. Пустышка!

— Не скажи, — возразил ему Макс, уже более серьезно теребя пятерней свою несчастную бороду. — Если он действительно запал на эту девчонку…

— Ты, видимо, меня плохо слушал, — перебил его Голованов. — Я ведь сказал, что не такой уж дурак этот господин Чижевский, чтобы идти на мокруху. А он, как мне представляется, действительно не дурак, если смог добиться определенных высот. И он должен был загодя просчитать, что милиция сразу же начнет отрабатывать версию убийства, как только станет ясно и понятно, что Стаса Крупенина уже нет в живых. И как только сыщики выйдут на эту самую Татьяну…

— А если он уже не мог справиться со своими чувствами? — негромко, как бы сама для себя, произнесла Ирина Генриховна, припоминая рассказ Савельевой. — И когда эта самая ревность подперла его так, что уже и дышать было больно?…

— Ну, а я о чем говорю? — поддакнул Макс.

— Чушь, чушь и еще раз — полная чушь! — все также безапелляционно заявил Голованов. — Все эти сопли — для изнеженных бабенок да невостребованных сопляков, которые любят копаться в своей душонке. А тут, судя по всему, многоопытный зверюга, и ему все эти ваши шкалики-моргалики…

Он замолчал и махнул рукой. Мол, чего с вами говорить, ежели вы не можете понять элементарной логики мужиков дела, мужиков-завоевателей.

— Однако, не скажите, — употребив любимое словечко бородатого Макса, возразила ему Ирина Генриховна. — Ревность, причем совершенно дикая ревность, настигает не только изнеженных бабенок да невостребованных, как вы изволили выразиться, сопляков. И криминалистическая практика доказывает, что самые жестокие убийства из-за ревности случались именно с сильными, как могло бы показаться на первый взгляд, мужиками.

Она замолчала было и ее лицо исказила неприятная, язвительная ухмылка.

— Они же самцы! Они вообразили себя этакими всесильными самцами-поработителями, которым можно и доступно буквально все. Все! А тут вдруг такой облом. Девятнадцатилетняя девчонка, которую он затащил в постель на загородной даче, и неотесанный студентишко, пусть даже и спортсмен. И это… это, я вам скажу… от подобного облома можно и с катушек сойти, и весь мир возненавидеть. И тогда уже никакие тормоза не помогут.

Голованов только вздохнул: «Да уж». Мол, вы при своем мнении, а я остаюсь при своем. Однако надо было что-то говорить, и он произнес с ноткой вызова в голосе:

— Ну и что вы предлагаете?

Ирина Генриховна невольно усмехнулась. Ох уж эта мужская независимость, взлелеянная на самонадеянности!

— Ну, если вы пока что не можете предложить ничего более дельного, то придется, видимо, принять предложенную Максом версию, что уже само по себе предполагает тщательную отработку сводки происшествий по Москве и области.

— С упором на день исчезновения этого парня? — уточнил дотошный Макс.

— Разумеется. Думаю, есть смысл поискать его среди неопознанных трупов. — Она повернулась к явно скучающему Голованову, лицо которого отображало мировую скорбь. — Всеволод Михайлович, вы же аналитик! Ничего не хотите добавить?

— Хочу, — хмыкнул Голованов, по-своему расценив незамысловато язвительную женскую лесть. «Аналитик, мать твою…». — Хочу. И, в первую очередь, хотел бы знать, отчего бы это Стас Крупенин уехал в тот вечер не на своей иномарке, которую приобрел вовсе не для того, чтобы она ржавела под окнами дома, а на общественном транспорте? Это раз. Теперь второе. Куда он все-таки мог направить свои стопы, что даже отказался в этот вечер от свидания со своей девушкой? И третье.

Он задумался на минуту, словно еще не до конца в его сознании сформировался мучивший его вопрос, и негромко произнес:

— Может быть, вы и правы в чем-то, оба. Любовь и ревность — дело хлесткое, причем не только в сопливом возрасте. Здесь такие закидоны могут случатся, что ни кому мало не покажется. Но…