Восставшие из пепла - Слав Караславов

После покушения Иванко стал замкнутым, осторожным. Он не слонялся по городу, как раньше, а если куда-нибудь и ходил, то не позволял стражникам останавливаться возле торговцев вином. Опоясанные виноградными прутьями, горластые виноделы били деревянными чашами по дубовым бочонкам и громко расхваливали свой товар. Некоторые беспрерывно черпали из бочек красное вино и выливали его обратно, чтобы чудесным цветом хмельного питья привлечь покупателей. Иванко хотелось выпить, лечь под одним из винных бочонков и забыться, но то, что он испытал недавно, вынуждало его быть благоразумным. У него были враги. И они, конечно, не забыли его…

Один из них — протостратор. В присутствии Камицы Иванко опасался за свою жизнь. Его рука всегда лежала на рукоятке меча. Камица же, напротив, при встречах рассыпался в любезностях и восхвалениях. Он, конечно, догадывался об отношении к себе нового севаста, но продолжал славословить. Краткие ответы Алексея-Иванко, его кислая улыбка подсказывали протостратору, что Иванко знает о покушении куда больше, чем они с Ласкарисом предполагают. Откуда? — спрашивал себя Камица, лихорадочно перебирая в уме все события последнего времени. Не передал ли ему император их недавний разговор? Воспоминание об этом разговоре льстило его самолюбию. Император выслушал его очень внимательно. Впервые за много месяцев он принял его и беседовал с ним, как прежде. Камица ушел из покоев василевса с таким чувством, будто вовсе не было черных дней, которые столь долго омрачали его жизнь. Император был настолько любезен, что поинтересовался, исправно ли он получает плату, нет ли у него каких жалоб. После чего спросил совсем по-дружески: как поживают его домашние, ладит ли дочь Камицы со своим мужем, не увеличит ли она в скором времени население Византиона[48], а если это произойдет, пусть будет мальчик, воин, такой же преданный трону, как его дед… Камица давно не слышал от василевса такой похвалы, Алексей Ангел по-прежнему надеется, что Камица верен ему и не придает значения случившемуся между ними. Да и, в сущности, что произошло? Ничего! Василевс не предавал его анафеме, лишь немного охладел в последнее время, но такое присуще каждому властителю. Если не этим, то чем тогда ему отличаться от простых смертных? Затем император спросил, слышал ли он сплетни о якобы предосудительной связи Анны и Иванко. Камица сказал, что слышал, но не видел ничего особенного в их отношениях, хотя порой замечал, что Анна смущается, когда подле нее находится севаст Алексей-Иванко. По крайней мере, так ему показалось в прошлый раз, когда он пришел навестить раненого. Но Алексей-Иванко — молодец. По-мужски перенес болезнь и уже прогуливается по комнате, и не только по комнате… Имея сотню таких храбрецов, как Алексей-Иванко, василевсу нечего бояться за свое благополучие и крепость империи. Василевс слушал с интересом… Угловатая, черепашья голова его вытянулась вперед, правая рука лежала на коленях, пальцы ее нервно постукивали по парчовой одежде.

— Значит, говоришь, что севаст храбр…

— Исключительно храбр!

— Так, так…

Это «так, так», произнесенное глухо и равнодушно, еще не говорило, что император принял в отношении Иванко какое-то решение. Но нервная игра пальцев наводила протостратора на мысль: решение должно последовать.

— И все же, что ты думаешь об Анне и Алексее-Иванко? — напрямик спросил василевс и втянул голову в плечи.

Хитрый протостратор немного помедлил с ответом. И сказал:

— Оба они молоды и красивы, твоя светлость, но природа все распределила мудро: голубица должна быть при голубе, олень — при ему подобной… Если ты меня спрашиваешь, я скажу — мысли моей трудно соединить оленя и голубицу…

— Твоей мысли трудно… Но ведь, ты говоришь, она сильно смущается в его присутствии?

— Я и не отказываюсь от своих слов, твоя светлость…

— Тогда не лучше ли разлучить их?..

— Ум твоей светлости не сравнить с моим, и ты видишь дальше меня…

Таков был разговор между Камицей и василевсом. Нет, Иванко не знал о нем, решение императора вверить его управлению Филиппополь ошеломило его. Его изгоняли из столицы, да еще ставили, как камень на пути потока, против братьев по крови. Даже дьявол едва ли определил бы ему худшую долю… А, собственно, на что он надеялся?.. Глупый конепас!.. Иванко, стоя у окна, смотрел, как его люди на заднем дворе чистили лошадей, готовились в дорогу. Отправляться предстояло завтра утром двумя конными отрядами. Дюжина глашатаев уйдет в путь на два часа раньше, чтобы подготовить в Филиппополе его встречу. Торжественность, присущая ромеям в подобных делах, вовсе не радовала его. Его интересовала Анна, разлука с ней угнетала. Иванко не очень-то верил женщинам — все они трусливы, нерешительны, самоуверенны и честолюбивы. Он не знал Анны. Видел лишь, что она своенравна и если она чего-то хотела, то действовала решительно. Как она отнеслась к известию о его отъезде? Еще рано утром он послал к ней слугу с сообщением о решении василевса.

Слуга передал, что ему было велено, но ответа не принес. Иванко нахмурился, замкнулся в себе и старался думать лишь о предстоящем походе. До обеда он провел время в приемной, отдавал приказания, связанные с отъездом, распорядился, чтобы слуги, которых он оставлял здесь, заботились о его имуществе. Дважды накричал он на телохранителей, потому что, как ему казалось, они плохо отточили его боевой меч. Самого доверенного слугу Иванко выругал за то, что тот не сохранил его старую болгарскую кольчугу. После обеда он попытался заснуть, но из этого ничего не вышло. Он лежал, думал об Анне, чувствуя неимоверную тяжесть в груди. По крайней мере, она могла бы позвать его проститься с маленькой Фео, послала бы условный знак. Ему было бы легче. Но, выходит, напрасно он себе что-то воображал, на что-то надеялся…

Конюхи подняли за окном шум, заспорили о выносливости ромейских и болгарских лошадей. Он слушал их, не понимая, зачем они спорят. Кони как кони! И вспомнил, что он, Иванко, любил, когда на него показывали пальцем на улице, восхищаясь его лошадьми. Но сейчас все это казалось глупым, мелочным. И при Асене у него были великолепные лошади. А впрочем, чего там только не было? Самые красивые женщины искали знакомства с ним! Сестра царицы была частой гостьей в его постели. А в этом городе ромеев он ничего, по сути, не имеет и никому не нужен. Если и нужен, то лишь для того, чтобы пролить свою кровь в борьбе с соплеменниками.

Мрак наваливался все гуще, предметы в комнате начали терять очертания. Иванко встал, прошелся по комнате. Ужинать ему не хотелось. Не хотелось никого видеть. Заслышав предупредительное покашливание слуги, он раздраженно велел ему принести вина.

Когда совсем стемнело, Иванко снова лег на кровать, заложил руки за голову. Вино стояло на столе нетронутым. Тяжесть в груди не проходила. И в голове была какая-то неразбериха. Когда из-под двери стал пробиваться неяркий колеблющийся луч света — это вовсе не коснулось его сознания, не породило никакого вопроса — мало ли кто ходит там, за дверью. Но в следующее мгновение дверь открылась, показалась рука со свечой. Иванко лениво приподнялся и обмер. На пороге стояла Анна. Бледное лицо ее было исполнено решимости. Свет от свечи мешал ей видеть его. Она вошла, взяла из рук служанки горящую свечу, повернулась и закрыла за собой дверь.

Теперь Иванко слышал, как гулким эхом отдавались в тишине торопливые шаги удаляющейся прислуги…

Анна Комнина ушла на рассвете. Иванко с трудом мог осмыслить случившееся. Все было как во сне. Да и в самом деле — приходила ли Анна? Но слева на его груди остался след от ее острых и белых, как снег, зубов.

Глава вторая

Вряд ли, говорили они (приближенные императора), чужестранец, который до недавнего времени носил в себе непримиримую вражду к ромеям, мог так внезапно и до такой степени измениться, что по искренней дружбе к нам стал строить в опасных местах крепости и укрепления, увеличивать число отрядов, набранных из его соплеменников, и уменьшать число ромейского войска, а в некоторых случаях — обходиться без его помощи под предлогом, что оно имело склонность не подчиняться воинским требованиям.

Человек, в каком бы направлении он ни шел, всегда идет к своему закату. Эта мысль принадлежала не Иванко. Ее как-то высказал один из его приближенных, и она засела у севаста в голове. Видимо, потому, что отвечала его настроению в тот дождливый день. Молва, что он убийца болгарского царя Асеня, бежала впереди него, как собака впереди охотника. Те, кто питай ненависть к болгарам, встретили нового императорского наместника Филиппополя с радостью. Враги василевса не спешили открывать ему свои сердца. Полагая, что такое благодеяние императора могло снизойти только на самого преданного лизоблюда, они старались не попадаться ему лишний раз на глаза.