Летняя книга - Туве Янссон

Бабушка спросила, не пригласить ли на праздник родственников, но все сомневались, что это будет уместно. Эрикссон всегда приходил один и сидел ровно столько, сколько считал нужным.

Утром накануне праздника с севера подул сильный ветер, потом пошел дождь. На берегу, над местом для костра, папа натянул брезент. Но его тут же сдуло в море. На всякий случай папа налил в бутылку бензина и поставил ее в угол — позор, если костер не загорится. День тянулся, а ветер все не стихал. Папа работал за своим столом. Пусковое устройство для фейерверка Эрикссона стояло на веранде, нацелив в небо свои ракетницы.

Стол накрыли на четверых. На обед была сельдь, свиные котлеты с картофелем и зеленью. На десерт груши.

— Он не ест десерт, — нервничала София. — И зелень не ест, он говорит, что это все равно что трава. Ты же знаешь.

— Да-да, — согласилась бабушка. — Но с зеленью красивее.

В подполе стояла водка. Запаслись молоком. Эрикссон выпивал не больше одной рюмки спиртного, в крайнем случае две, но зато любил молоко.

— Убери салфетки, — сказала София. — Это глупо.

Бабушка убрала со стола салфетки.

Ветер не стихал, дул так же пронзительно, но и не усиливался. Временами лил дождь. Ласточки кричали, снуя над мысом, день клонился к вечеру.

Во времена моего детства, подумала бабушка, погода на праздник летнего солнцеворота была другой. Ни малейшего ветерка. Сад стоял весь в цвету, и ставился специальный шест, украшенный венками, с флажком наверху. Даже хотелось, чтобы подул ветерок. А костров не было. Почему-то у нас не было костров…

Бабушка легла на кровать и стала смотреть вверх на листву берез и незаметно для себя заснула.

Проснулась она от чьего-то крика, дверь хлопнула, но в темной комнате ничего не было видно — обычно в ночь на праздник солнцеворота лампу не зажигали. Бабушка вскочила — наверно, Эрикссон приехал.

— Скорее, — крикнула София. — Он не хочет есть! Мы едем вылавливать бутылки. Нужно тепло одеться, мы ужасно торопимся!

Спотыкаясь в темноте, бабушка разыскала свою кофту, натянула теплые брюки, взяла палку и в последний момент сунула лекарство в карман. Остальные уже нетерпеливо ждали ее, и было слышно тарахтенье лодки Эрикссона внизу, в гавани. Во дворе было светлее, ветер сменился на западный и принес с собой моросящий дождь, от которого бабушка окончательно проснулась.

Она спустилась на берег и залезла в лодку. Эрикссон не поздоровался, он пристально всматривался в море и не проронил ни слова. Бабушка села на палубу. Внизу, под лодкой, море то поднималось, то опускалось, а вдоль побережья, к северу, уже зажглись первые праздничные костры. Их было немного, они едва поблескивали сквозь туман.

Эрикссон взял курс точно на юг, к шхере Уттер, по пути к нему присоединялись другие лодки, все новые и новые, они появлялись из сумерек как призраки. На серой поверхности моря покачивались ящики с красивыми круглыми бутылками; почти целиком погрузившись в воду, ящики были едва заметны в темноте. Лодки то стремительно набирали ход, то резко тормозили, приблизившись к ящикам, и кружили вокруг них. Каждое движение было рассчитано, как в танце. Морской патруль тоже был здесь на своем катере с мощным мотором и вместе со всеми вылавливал бутылки. Все лодки побережья вышли в море, чтобы участвовать в этом состязании. Эрикссон стоял у штурвала, а папа Софии, перегнувшись через борт, подхватывал бутылки, все быстрее и быстрее, папа с Эрикссоном не делали ни одного лишнего движения, не теряли ни секунды, работая так слаженно, что любо посмотреть. Бабушка глядела на них, вспоминая и сравнивая. Иванова ночь опустилась на Финский залив, по которому вовсю шло праздничное ликование. Далеко над материком на фоне серого неба вспыхнуло несколько одиночных ракет, словно огненные стрелы мечты. София к этому времени уже спала на нижней палубе.

Наконец все было выловлено, и пусть неизвестно, в добрых или злых руках оказалась добыча, но ничто не пропало даром. Под утро флот стал расщепляться на отдельные лодки, что медленно удалялись каждая к своей цели. К рассвету море опустело. Ветер стих. Дождь перестал. Ясное чудесное утро Иванова дня озарило своими красками небо. Было холодно. Когда Эрикссон причалил к острову, ласточки с криком поднялись, он не стал глушить мотор и сразу же отплыл, как только лодка освободилась.

Дома папа подумал, что надо было пригласить его к завтраку, но мысль эта лишь на мгновение мелькнула в его сознании. Он сделал всем бутерброды и вытащил ящик Эрикссона с фейерверком на веранду. Потом зарядил ракетницы. Первая ракета не вспыхнула, вторая тоже. Они промокли и не горели. Только самая последняя зажглась и рассыпалась на множество голубых звезд на фоне восходящего солнца. Ласточки снова встревоженно закричали, и праздник Ивановой ночи закончился.

Эрикссон на всякий случай снова держал курс на юг.

ПАЛАТКА

В юности бабушка Софии была вожатой скаутов, и, конечно, только благодаря ей многие маленькие девочки вступали тогда в скаутские отряды. До сих пор они не могли забыть те веселые времена и часто писали бабушке, вспоминая какой-нибудь случай или куплет из песни, которую они пели, сидя у лагерного костра. Бабушка говорила, что нечего ворошить прошлое, и называла этих пожилых девочек сентиментальными дурочками, хотя и относилась к ним хорошо. К тому же она считала, что движение скаутов было чересчур массовым и не учитывало индивидуальности, а потом и вовсе забыла об этом думать. Времена переменились, и дети ее уже не становились скаутами, это вышло из моды.

Однажды летом папа Софии принес палатку и поставил ее на поляне, в ущелье, чтобы укрываться в ней, если приедет много гостей. Палатка была такая маленькая, что приходилось заползать в нее на четвереньках. Если лечь рядом, там можно поместиться вдвоем. Но света в ней не было.

— Это что, палатка скаутов? — спросила София. Бабушка фыркнула.

— Мы шили себе палатки сами, — ответила она и стала вспоминать, как выглядели их палатки — большие, устойчивые, серо-коричневого цвета. А это — так, игрушка, ярко-желтая игрушка на случай, если нагрянут гости.

— Так, значит, это не скаутская палатка? — разочарованно спросила София.

Тогда бабушка сказала, что, может быть, и скаутская, но на современный лад. Они заползли в палатку и легли рядом.

— Не спи, — сказала София. — Я хочу, чтобы ты рассказала, как ты была скаутом и что вы делали.

Когда-то давно эта просьба обрадовала бы бабушку, но в ту пору это никого не интересовало, а теперь у нее не было ни малейшей охоты вспоминать.

— У нас были костры, — коротко сказала она и вдруг ощутила прилив меланхолии.

— А дальше?

— Костер складывали «колодцем», такой долго горит. А мы сидели вокруг и мерзли. И ели суп.

Странно, подумала бабушка, не могу дальше рассказывать, слов подходящих как-то нет, или, может быть, дело в том, что я недостаточно стараюсь. Это было так давно. Быльем поросло. Но если не я, то кто же расскажет об этом, так это все и канет.

Она села и сказала:

— Ночевки мне плохо запомнились. Тебе надо как-нибудь самой попробовать заночевать в палатке.

София взяла с собой в палатку пижаму. На закате она закрыла дверь детской и пожелала всем спокойной ночи. Совершенно одна девочка отправилась в ущелье, показавшееся в этот вечер далеким, забытым Богом, людьми и скаутами местом, просто пустыня, а впереди была ночь. София расстегнула молнию палатки, залезла внутрь и легла, натянув одеяло до подбородка. Закатные лучи проникали сквозь желтую ткань, от этого в палатке стало уютней. Никого не было ни внутри, ни снаружи. София лежала одна-одинешенька, словно в коконе, посреди света и тишины. А когда солнце опустилось еще ниже и палатка окрасилась в пурпурный цвет, София заснула.

Ночи уже стали длиннее, и, когда София проснулась, кругом стояла кромешная тьма. Какая-то птица пролетела над поляной, прокричав сначала где-то рядом, а потом вдалеке. В ночной тишине был слышен плеск волн. Вдруг на пустой поляне, точно от чьих-то шагов, заскрипел гравий. Палатка будто растворилась в ночи, и Софии казалось, что она спит прямо на земле. Закричали какие-то другие птицы, чернота кишела незнакомыми шорохами и звуками, которые невозможно было определить. Никто даже не смог бы их описать.

— Боженька, — прошептала София, — сделай так, чтобы я не боялась. — И она представила себе, что будет, если она струсит. — Миленький Боженька, сделай так, чтобы они меня не презирали, если я все-таки струшу.

Первый раз в жизни она так прислушивалась к тому, что происходило вокруг. Первый раз в жизни она, выбравшись из палатки, так чувствовала босыми ногами прохладную, крупитчатую и необыкновенно сложную почву. София ощущала подошвами мелкий гравий, влажную траву и большие гладкие камни, иногда по икрам скользили ветки кустарника. Земля была совсем черной, а небо и море чуть отсвечивали серым цветом. Остров, словно маленький листок, плавал на поверхности моря. В бабушкиной комнате светилось окно. София осторожно постучалась — ночью все звуки казались громче.