Превращение из бабочки в гусеницу и наоборот - Карина Анатольевна Кярьгина

Долго спорили-рядились, Присоснуть с какого края.

Их величеству хотелось Поперёк лечь для начала.

Чтоб часть мамы, та, что справа До утра б во рту торчала.

Мама вспомнила часть йоги, Изогнулась правой почкой, К потолку задрала ноги, Грудь подсунула сыночку.

Слава Богу, боком, раком Замолчал, уснул сыночек.

Между дёсен с тетрапаком.

Может, я вздремну часочек! Ан не тут-то счастье было: Чай вечерний с почек слился, И по всем путям знакомым Водопадом устремился.

Туалет, совсем он рядом, На пентхаус не хватило! Три молочных зуба держат В западне с огромной силой.

Я тяну себе свой орган Из зубов молочных крепких, Вот остался миллиметр.

Оба-на! Проснулась детка! Позабыт пузырь налитый, Прыгаем под баю-баю, Дом трясется монолитный.

Вроде, снова засыпает.

Длинной ночь мне показалась, Не спала, ждала амнистий Чуть. к утру не обосс… сь.

Как сказать тут летописней? В пять часов сынок, причмокнув, Отпустил меня с вещами.

«Никакого на ночь чая!» – Засыпая, обещаю.

В облака впадаю дрёмы, Голос старшего над ухом Словно выдернул из комы По мозгам большим обу́хом.

Утро доброе бывает! Но не здесь и не сегодня.

Сын трансформер добывает, Он под елкой новогодней.

Старший сын пришит к кровати,

Лаз прокопан к туалету.

Чай ушел к едреней мати.

Буду спать теперь до лета.

Отлучение

Но мне всегда казалось, я немного в западне. Сладкой, но западне. Да, кормить ребёнка грудью-это огромное счастье. Я скучаю безумно по этой стыковке. Но порой возникало ощущение пожизненного заключения. Есть ничего нельзя, пить ничего нельзя, отойти никуда больше, чем на час, нельзя. Везде тебя держат крепкие десна. Молоком своим я могла бы кормить, поить и мыть своих сыновей до армии. Но решила прекратить это незадолго до. Легко сказать решила. А попробуй-ка "отыми".

Дням на нас наплевать, Не вернуть стрелки вспять,

И запаузить миг мы не в силах.

Мой последний сынок Тянет нос в потолок.

Отучать от груди нужно сына.

Сколько в жизни минут Новым кадром пройдут.

Повторятся и боль, и отрада.

В отпуск съедим мы вновь, Повторится любовь.

Повторится все, надо-не надо.

Повтряться слезам, Много войн пережить!

Много раз хохотать и влюбляться!

Но мгновения есть – Их бы снова прожить.

Но увы, они не повторятся.

Не залезет в подмышку горячий комок,

В самой сладостной в мире стыковке.

Не посмотрит с любовью, Прижавшись к плечу

Как у папы, вихрастой головкой.

Жизнь стремглав пролетит, Жесткий диск полетит.

Все сотрется до белого фона.

Но стереть этот миг Не позволю я, фиг,

Ни Альцгеймеру, ни Паркинсону.

Сын сопит на груди, Не расти, погоди!

Подержи меня в пухлых губёшках.

Разожмешь – и тогда Понесутся года.

Попиявь еще маму немножко.

Дням на нас наплевать, Не вернуть стрелки вспять.

Время мчит и над нами хохочет.

Мой последний сынок Еще сделав глоток

Скоро больше уже не захочет.

Один день из жизни мамы

Да просто обычный день Ничем не примечательный вообще. Степа ровно в пять долбанных часов открыл глаза. Как обычно. Я даже подумала. Не состоялось ли зачатие моих детей в курятнике? Иначе почему они оба встают годами в пять часов с первыми петухами? Ну вот, в этот день он тоже встал ровно в пять. Я открыла глаза, прокричав: «Здравствуй, солнышко!», вскочила, раздвинула шторы.

Зажмурила от счастья глаза. И побежала будить Елисея, дабы он тоже вместе нами насладился этим замечательным рассветным часом. Ведь как мы знаем, кто рано встает, тот долго живет, тому Бог подает. и тот в голос ревет. Стих получился.

Все было примерно так. Не считая того, что за окном был поздний ноябрь. В пять утра на улице точно так же, как и в двенадцать ночи. А точнее, темно, холодно, сыро и гадко. Поэтому никакие шторы я не открывала. Я их и не закрывала. И солнышка мы не видели уже недели три. И спать я легла ровно полтора часа назад, так как Степа орал всю ночь.

Ну и из последних несовпадений: я не здоровалась с солнышком. Я говорила длинную речь из слов, по слухам, занесенных нам татаро-монгольским игом. Степа не понимал тогда ни татарскую, ни русскую речь. Ему было все равно. Он проснулся и орал.

Засунув лицо в морозилку, я пыталась прикинуть, примут ли Елисея в садик прямо в шесть утра, чтобы в 6. 30 я увезла Степу в парк, укачала там и сама, завалясь в снежно-дождевую лужу под ближайшем кустом, подремала минут десять.

В сад принимали с семи. За два часа я успела вымыть полы, приготовить суп, накормить степу кашей, влить в себя два литра кофе, не сойти с ума от постепенно-размеренного одевания Елисея и не покончить жизнь самоубийством.

Елисей вообще весьма сообразительный парень, опережающий по развитию большинство своих сверстников. Но какой же он медлительный при абсолютно холерическом темпераменте! Я разложила ему все его вещи на нижнем ярусе кровати, включила мультик и сказала спускаться и одеваться.

Елисей радостно согласился. Его тоже разбудили радостные вопли брата в пять утра…ну или обращение к солнышку. Уж не знаю. Но мой старший сын совсем недавно перестал вставать в те же самые предрассветные часы, так что особо не обижался на брата.

Вдохновленная обещанием сына, я покакала намывать полы. Вымыв трехкомнатную квартиру, я вернулась в детскую.

Татаро-монгольский след вновь всплыл в моей голове, когда я увидела, что мой старшенький не только не спустился вниз, не натянул на себя трусы и термобелье, не почистил зубы и не умылся.

Елисей, приоткрыв один глаз. Вяло наблюдал за прыгающими на экране малышариками сквозь импровизированный люк своей кровати-корабля.

Я стащила его с кровати с приоткрытым глазом, показала. Где трусы и где то место, на которое их нужно натянуть.

Пригрозив вернуться через пять минут с проверкой. Ушла кормить Степана. му потом гулять пару часов. Голодным он гулять не согласится.

Раскидав кашу по всей кухне, закидав мою бедную голову ошметками каши, ложками, пультом и телефоном, тепа в принципе закончил первый прием пищи и готов был к одеваниям.

Отмыв кухню