Чисто семейное убийство - Елена Юрская

— Сюрприз, сюрприз. К вам пришел сюрприз.

Ларочка схватилась за щечки и скорчилась от смеха.

— На аукционе все продается. Все можно купить по сходной цене. Сто пятнадцать поцелуев — стартовая.

Гена сдернул с головы буденовку и запел что-то о красных кавалеристах. Столь внезапно проснувшийся в нем актерский талант потребовал лошадки. Вспомнив молодые годы, Геннадий Петрович, владелец крупного капитала, отец семейства и вообще, взгромоздился на тонкую турецкую швабру и лихо поскакал по коридору.

— У меня тоже сюрприз, — проворковала Лариса. — Я достала чудное возбуждающее средство. Называется «шпанская мушка». Я уже разлила. Выпьем и начнем!

Лошадь Геннадия Петровича резко затормозила и почти встала на дыбы.

— Мне не надо. Пей сама. Я же этот… Карлсон, у которого всегда есть крыша.

— Нет, вы все какие-то странные. То хлеба зимой не выпросишь, то в откровенность впадаете, — задумчиво выдохнула Ларочка. — Гена, ну перестань. Давай по-простому. Мне с тобой поговорить еще надо. Меня давно беспокоит один вопрос.

— Если бы меня беспокоил только один вопрос, я был бы самым счастливым человеком на свете, — обиделся Гена и решил отпустить лошадку. Черт знает что — ведь хотел удивить. Нет, с разговорами своими… — Сядь! — выкрикнул он. — Сейчас будет для нашей девочки стриптиз.

Лариса послушно села и налилась красной обидой. Гена аккуратно потянул за веревочку фартука и смешно качнул животом, из-под оборочки показался атласный бантик. От восторга Ларочка дернула головой и выпучила глаза. Геночка деликатно отвернулся и услышал, как она хрипло и надрывно, прямо до истерики, смеется. Наконец-то.

— А вот и я!

Он оголился до валенок и предстал перед Ларочкой во всей красе.

На ее лице застыла какая-то странная гримаса: то ли восторг, то ли недоумение. Гена даже удивился. Что она, в первый раз видит его в первозданном состоянии или это великая сила искусства?

— Не надо аплодисментов. Здесь все твое. — Он галантно поклонился и потянулся к дамской ручке, чтобы запечатлеть поцелуй.

Ларочка не двинулась с места, рука осталась вялой, безжизненной и плетью повисла вдоль тела. Гена занервничал: уж не довел ли он женщину до обморока? Слегка ущипнул Ларочку за щечку. Она не реагировала. Сидела, точнее, держалась на стуле, полуприкрыв глаза.

— Что-то ты бледненькая, — забеспокоился Гена и не нашел лучшего выхода, как плеснуть на девушку сырой водой с палочками Коха, вирусами гепатита и прочей ерундой, которая расползалась по городу. — Ты только не слизывай, — опомнился Гена.

Девушка не шелохнулась. Она, наверное, все перепутала — это не возбуждающее средство, а снотворное. Во дает! Гена искренне огорчился и присел прямо на пол, рядом с Ларочкой.

В кухне было тихо и совсем темно. Время от времени урчал холодильник «Днепр», оставленный в наследство от перевыполненного плана семилетки, тикали ходики. Гена замер и затаил дыхание. Его концерт по не зависящим от него причинам провалился. Вдруг ему стало страшно — по всему выходило, что минуту назад в этом помещении дышал только он один. Значит, Ларочка не спала? Он встал и навис над девушкой, подсунув ухо к самому кончику ее длинного носа. Оттуда раздавалась тишина. И ничего больше.

— Ой, Лариса, ты что? — прошептал Геннадий Петрович. — Ты, случайно, не это?.. Ну, это?.. Эй… Лариса. — Он осторожно взял ее за руку, пытаясь нащупать пульс.

Отсутствие медицинских навыков поначалу привело к тому, что вместо пульса девушки Геннадий Петрович бодро сосчитал свой и немного успокоился. Даже вздремнул полчасика в тишине. Когда он проснулся, девушка сидела все в том же положении и опять подозрительно тихо дышала. А вроде как и не дышала вовсе. Он осторожно положил ладошку под левую грудь и принялся ждать: заветных толчков не было. То есть абсолютно! Все небольшое, но ухоженное тело Геннадия Петровича покрыла испарина. С одной стороны, ему, несостоявшемуся кавээнщику, было лестно, что своим бенефисом он рассмешил человека до смерти, с другой, человек этот вроде бы не чужой, почти любимый и никаких желаний попасть в рай пока не высказывал. Выходило, что он, Геннадий Петрович Кривенцов, насильственным образом убил девушку, и теперь ему за это отвечать… Он почувствовал острую жалость: сначала к девушке, а потом к себе. Последняя разрослась до гигантских размеров. В голову с чудовищной скоростью полезли мысли о тундре, о широкой дороге, о паханах и шестерках, о продырявленных ложках, плохом питании и отсутствии женского пола в исправительно-трудовых учреждениях.

— Но я ее не убивал, — прошептал он, честно глядя на красную октябрьскую звездочку, которой была украшена его буденовка. — Я же ее не убивал. Даже не собирался. Это вот меня могли сто раз укокошить. И поделом, конечно, но я — никогда. Честно.

Геннадий Петрович смотрел на безжизненное тело Ларочки и чуть не плакал. Таких жутких ситуаций в его практике еще не было. Никогда. Что же делать? Что делать? Звонить в милицию и сдаваться? Сразу, без хорошего адвоката — в тундру? Нет, только не это. Только не тюрьма.

Геннадий Петрович начал лихорадочно давать себе и всем, кто мог его услышать, торжественное обещание взять повышенное обязательство и никогда больше не задирать чужих подолов. Он клялся быть верным мужем, идеальным отцом, примерным налогоплательщиком… Мысли о налогах как-то вдруг отрезвили его. И представили смерть (если, конечно, это была она, а не летаргический сон) в совершенно ином свете. В Кривенцове пробудились криминальные наклонности, приобретенные им в ходе борьбы за выживание и при просмотре американских боевиков. Светлая мысль о вывозе и расчленении тела, промелькнувшая было в мозгу, была отвергнута как неконструктивная и нелепая.

А вот идея о том, что его здесь не было… Вот не было, и все… Кривенцов окинул взглядом семиметровую кухню и определил для себя фронт работ. Необходимо стереть отпечатки пальцев со всех предметов, к которым прикасалась его рука. В список были включены чашки, ложки, вилки, мыльница, зубная щетка, турецкая швабра, выключатели, двери и их ручки, телевизор и еще сто мелочей, которые когда-то продавались в одноименном магазине. Кто мог бы подумать, что он здесь так наследил. После двух часов напряженной чистки посуды Геннадий Петрович притомился и вспомнил Людочку, которая заменяла ему не только спарринг-партнера, по боксу, но также и кухонный комбайн, пылесос, химчистку и прачечную. Злобная мысль о том, что жена разбаловала его специально, завершилась вдруг неприятным открытием. Кривенцов похолодел и с ужасом посмотрел на тело некогда любимой Ларочки. А ведь ее смерть могла быть неестественной, то есть искусственной, то есть созданной по чьему-то злому умыслу. Конечно, это убийство. И все было сделано так, чтобы он, Геннадий Петрович, стал сначала подозреваемым, а потом обвиняемым в этом страшном преступлении.

Или жертвой?.. В маленькой квартире было уже совсем темно, но Геннадий Петрович не решался трогать любовно протертый выключатель, а уж тем более искать свечи. Вот если бы он тогда не выгнал представителя канадской оптовой фирмы, сейчас в его дипломате, кроме глупого сценария, лежал бы фонарь, а к нему — бесплатно — щеточка для мытья окон. То есть все, что нужно в его скорбном положении…

Жертвой?! На кухонном столе уютно расположились два прибора, две чашки для кофе и маленькие мензурки, из которых даже коту водку лакать было бы стыдно. Ларочкина мензурка была пуста. А та, что предназначалась Кривенцову, притягивала взгляд мутным содержимым. Он протянул руку, взял рюмочку и осторожно нюхнул. Запах оказался неизвестным и чуть спиртовым. Попробовать Кривенцов не решился. Он не спешил последовать за Ларочкой. Что-то она там говорила о шпанской мушке? Неужели побочный эффект? Или все же… покушение? Красиво и тщательно спланированное и не воплощенное в жизнь только по причине актерского таланта, долго дремавшего, а вот теперь спасшего его от смерти. Кривенцову стало страшно. Он закрыл лицо руками, снова затаил дыхание и попытался сосредоточиться. Кажется, на площадке послышались шаги. Сюда? Уже пришли? За трупами, чтобы сделать контрольный выстрел, или за убийцей, чтобы сразу в тюрьму…

Так! Еще раз и медленно. Уши уже болели от напряжения. То казалось, что на площадке топчется стадо диких буйволов, то слышались мертвые шаги привидения, то глухая, звонкая тишина. Гена тихо, но внятно завыл.

Если бы Николай Гаврилович Чернышевский слышал, сколько раз Геннадий Петрович Кривенцов повторил про себя название его бессмертного произведения, того самого, что «перепахало» Ленина, он понял бы, что жизнь прожита не зря. После внезапно отпустившего ступора наступила новая фаза активных действий. Кривенцов взялся за пылесос, мысленно проклиная всех соседей, которые потом, при опросе свидетелей, всенепременно скажут, что накануне смерти Ларочка занималась уборкой.