Вечерний Чарльстон - Дынин Максим

Четвертая же категория включала в себя земли, которые будут переданы Греции, а также Албания, Македония и Босния, которые получат независимость. Но тоже при условии гарантий для меньшинств, а также размещения русских баз на переходный период на случай, если эти гарантии будут нарушены.

Конечно, для России было бы желательно превратить и эти земли в русские протектораты, но нам и с теми территориями, которые числятся в первых трех категориях, забот полон рот. Поэтому, наверное, так будет действительно лучше.

И наконец, я обратил внимание на дату – 3 февраля 1855 года. Это, понятно, по юлианскому календарю – то есть завтра. Эх, подумал я, не надо было столько пить… Но ноги меня уже несли в мой кабинет – такую статью запороть мне ну уж никак нельзя.

14 (2) февраля 1855 года.

Российская империя.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Сергей Михайлович Горюнов,

капитан 2-го ранга, профессор

Елагиноостровского университета

На первом нашем заседании мне попросту не хватило времени рассказать всем участникам совещания о предполагаемой крестьянской реформе о самом больном вопросе – о помещичьих крестьянах. Хотя правильнее было бы назвать это земельным вопросом. Ведь крестьян освободить от крепостной зависимости можно было бы одномоментно – один царский указ, и они становятся лично свободными. А вот что делать с землей, на которой они живут и работают, и которая де-юре принадлежит помещику, который может распоряжаться ею по своему усмотрению?

Кстати, на варианте, чем-то напоминающем британское огораживание, настаивали господа декабристы. В Британии крестьяне получили личную свободу, но земля осталась во владении помещиков, для которых было выгоднее либо разводить на ней овец, либо отдать ее в аренду немногим. Большинство же крестьян теряло землю, с которой они кормились. И многим пришлось бродяжничать и побираться.

Когда к власти пришел Жирный Гарри[15], был попросту принят ряд законов по борьбе с бродяжничеством, согласно которому люди без постоянного места жительства сначала были биты кнутом, затем лишались уха, а в третий раз их попросту и без затей казнили. Исключение было сделано для тех, кто не мог работать из-за болезни либо старости – им местные судьи могли дозволить побираться. Но таковых было мало, и кровь лилась рекой. При этом десятки тысяч «счастливчиков», получивших свободу, просто умирали с голода.

Ненадолго пришедший к власти король Эдуард VI после достижения им совершеннолетия в 1547 году несколько ослабил этот закон, заменив казнь узаконенным рабством, но в 1550-м старые правила вновь вступили в силу, и кровавая вакханалия продолжалась вплоть до смерти «королевы-девственницы»[16].

Именно с этого момента я начал свой доклад. Впрочем, я мог и не напоминать царю и графу Киселеву о законах, принятых начиная с 1803 года, когда, согласно «Закону о вольных хлебопашцах», помещики получили право отпускать на волю своих крестьян вместе с землей. Они прекрасно их помнили, как и то, с какими трудностями и сопротивлением помещиков они встретились. Но на всякий случай я кратко напомнил о том, что уже было проделано до сегодняшнего дня.

С начало своего царствования Николай медленно, но верно облегчал положение крепостных. Например, он отменил натуральные поборы с крестьян. Теперь они не были обязаны отдавать просто так помещику мелкий скот, птицу, холсты и сукна. Барщина была ограничена сорока днями в году. Более того, своим личным указом от 1827 года царь запретил возвращать владельцам крестьян, которые бежали от помещиков в Новороссию. А в случае их обнаружения государство выплачивало бывшим владельцам таких крестьян денежную компенсацию.

Борясь с обезземеливанием крепостных, Николай в 1827 году разрешал отдавать в казенное заведывание имения, в которых, за продажей или залогом имения, на одну крестьянскую душу приходилось менее 4,5 десятины земли. А закон, принятый в 1833 году, запрещал продажу крестьян без земли, а также запрещал делать безземельных крестьян предметом долговых обязательств. Крестьяне, заложенные своими помещиками до издания этого закона, выкупались и переводились в разряд государственных. Крестьянская семья признавалась неразрывной юридической единицей. Земледельца же нельзя теперь было превратить в дворового человека.

Слушая меня, Николай улыбался, а Киселев лишь согласно кивал.

– Вот видите, граф, – с гордостью произнес император, когда я сделал паузу, чтобы перевести дух, – даже в будущем знают и помнят о наших трудах по облегчению положения народа.

– Помним, ваше величество, – ответил я, хотя далеко не был уверен в том, что хотя бы один из ста моих современников в XXI веке слышал о графе Киселеве и инициированных им законах.

– В 1847 году я выступил перед выборными от помещиков Смоленской и Витебской губерний, – сказал Николай, – и сообщил им о том, что время требует изменений. Надо избегать насильственных переворотов благоразумным предупреждением и уступками.

– Именно так, ваше величество, – подтвердил Киселев. – А чтобы помещики не тиранили своих крепостных, вами было разрешено им жаловаться на произвол своих хозяев не только губернскому прокурору, но и министру внутренних дел, и даже вам, государь.

Николай кивнул Киселеву.

– Вспомните, граф, сколько жестокосердных помещиков были лишены права владеть своими крестьянами, а их имения были взяты в опеку. Хотя я должен сказать с прискорбием, что у нас весьма мало хороших и попечительных помещиков, зато много посредственных и еще более худых. Кроме предписаний совести и закона, следует для собственного интереса господ помещиков заботиться о благосостоянии вверенных им людей и стараться всеми силами снискать их любовь и уважение. Ежели среди них окажутся безнравственные или жестокие люди, то их следует предать силе закона.

– Не стоит забывать, – осторожно добавил я, – что все эти законы привели к тому, что помещичьи хозяйства стали неуклонно терять доходность.

– Это так, – согласился Киселев. – Особенно в неурожайные годы. Ведь помещики были обязаны по закону кормить своих крепостных.

– Хочу напомнить, что общая сумма помещичьей задолженности выросла за последние десятилетия в несколько раз. – Я взглянул в свои записи и продолжил: – К 1850 году помещики империи должны были государственным кредитным учреждениям 425 миллионов рублей серебром.

– Сколько, сколько?! – Николай был ошеломлен озвученной мной цифрой. – Скажите, граф, все обстоит именно так?!

– Именно так, ваше величество, – удрученно произнес Киселев. – и именно потому две трети всех помещичьих имений в обеспечении долга находятся в залоге. К сему хочу добавить, что большинство должников владеют менее тысячей крестьянских душ.

– То есть, – сказал я, – подавляющая масса помещиков лишь номинально остаются собственниками своих поместий и крепостных. Так что отмена крепостного права – вполне закономерный процесс. К тому же следует помнить, что в центральных губерниях России больше половины крепостных работают не на барщине, а были отпущены своим помещиками на оброк.

– А в 1834 году было принято положение, запрещающее помещикам держать вотчинные фабрики, – усмехнулся Киселев. – Если в начале века на девяноста процентах всех суконных фабрик работали крепостные, то в 1850 году – лишь на четырех процентах.

– Сие означает… – осторожно произнес Николай.

– Сие означает, ваше величество, что кроме казенных заводов у нас остались лишь купеческие и крестьянские мануфактуры. На Нижегородской ярмарке крепостные совершают сделки на многие тысячи рублей. То есть они стали намного богаче своих хозяев. И они готовы стать основой русской промышленности.

– Именно так, – кивнул я. – Другие крестьяне, если их не обременять выкупными платежами, как это было в нашей истории, частично уйдут в города и сформируют новый рабочий класс, частично переселятся на новоприобретенные нами земли, а те, кто останется, резко повысят производительность труда, если у них будет земля. Во-первых, работать они будут на себя, а не на помещика. Во-вторых, мы им поможем с сельскохозяйственным инвентарем – начиная с железного плуга. В-третьих, нужно будет ограничить власть «мира», одновременно продвигая организации вроде тех, что в нашей истории именовались «машинно-тракторными станциями». Тракторы – это машины, которые могут тянуть за собой плуг либо телегу для сбора урожая. Для начала их можно будет заменить да хотя бы повозками с волами – но, главное, крестьянам не нужно будет самим их приобретать, для них вспашут поля за умеренную плату, а также помогут с уборкой урожая. Можно даже представить себе кооперативы по сбыту сельскохозяйственной продукции – такие в мое время существовали как на Западе, так и в России. Особый банк мог бы предоставлять ссуды на организации подобных станций и кооперативов при соблюдении определенных условий.