Хорошее поведение - Дональд Уэстлейк

«В жестоком мире, нужно быть жестоким».

Примером жестокости Фрэнка Риттера является такой наглядный пример: в одной из записных книжек на столе Фрэнка Риттера, для привлечения внимания посетителей и повергнуть их в трепет, было просто написано «Ты никогда не будешь работать в этом городе снова, не будет адресата и адреса, если только этого пожелает Фрэнк Риттер. Фрэнк Риттер (A) не раздает пустых угроз и (B) он занимает такую позицию в обществе, которую ты никогда не сможешь достичь.

В мире полно одушевленных и неодушевленных предметов, но единственным объектом, который он не мог ни купить, ни уничтожить была его собственная младшая дочь Элейн. «Самые острые шипы на ваших собственных розах» прочитал он еще один афоризм из своей книги, что относилось, безусловно, к Элейн.

Когда лифт плавно остановился, и дверь готовилась открыться, лицо Риттера стало еще более жестоким и каменным чем прежде и более неумолимым, чем обычно, а мышцы еще более напряглись. Створки двери открылись – вот он и на месте.

Она была в бешенстве, шагая взад и вперед перед упитанным депрограммистом Хендриксоном, который стоял со сложенными руками и дружелюбной улыбкой на лице, словно терпеливый отец, наблюдающий как его чадо поет "On the Good Ship Lollipop." Глаза Риттера были полузакрыты, как будто он не слышал пронзительных криков, которые издавала его дочь.

Конечно, было бы проще не встречаться с этой чертовой девочкой в течение двух часов каждого четверга, когда ее, так называемый обет молчания, позволял говорить. И в такие его минуты слабости, когда он на самом деле не был слабым, Риттер склонялся к простому пути. Но если он будет избегать этих коротких промежутков времени, когда она могла говорить, то это будет означать, что она пленница, что ее просто заперли здесь, а это не было правдой. Риттер сказал себе в миллионный раз, что она здесь, она в безопасности, избавлена от детской глупости и ложный чувств. Она находиться здесь, потому что он любит ее, черт, возьми ее в ад и обратно, и именно поэтому по четвергам он всегда был поблизости Нью-Йорка. Он приходил сюда специально, чтобы слушать упрямую, глупую, неблагодарную, раздраженную любимую девочку. Если бы она не была его дочерью, и он не любил ее как собственную плоть и кровь, какой она и была, конечно, если бы его чувства к ней не были такими по-отечески нежными, то эта чертова девушка оказалась бы в самом черно списке.

Она была на половине своей речи к Хендриксону о жизни грешников, до того как Бог протянул им Свою Руку, а затем, (когда она почувствовала новую цель для своей злобы и раздражительности, не очень праведные вещи, э?) она развернулась и закричала:

- Ты сейчас бросил вызов! В средневековье магнаты думали, что они могут бросить вызов Богу, они полагали, что их ничтожная светская власть сделала их равными Богу, выше Бога, что они могут бить, оскорблять и пытать эмиссаров Бога. И где теперь они?

- Как бы то ни было, Элейн, они уже мертвы.

- Они в Аду! Пылают и горят бесконечно в Аду! Их глаза закипают в глазницах их черепа, обугленное мясо будет отторгаться век за веком от их плавящихся костей, пламя будет цепляться и зажимать их кричащие языки, дыхание огня охватить их загнившие легкие…

Ах, всякий раз, когда девчонка начинало такое злорадное описание Ада, желудок Риттера подвергался жесткому спазму. Но он умел хорошо абсорбироваться от действительности. Мысленно отключив резкий голос девушки, он прекратил ее обличительную речь словами:

- Хендриксон, Хендриксон, когда же все это закончится?

- Да Бог его знает, г-н Риттер.

Тот «огонь» ее переключился на Хендриксона:

- Как смеешь ты упоминать имя Господа Бога всуе…

И так далее. Риттер вздохнул и сказал Хендриксону:

- Как ты думаешь, насколько мы продвинулись вперед?

- Честно говоря, абсолютно нет прогресса,- ответил Хендриксона без смущения.

- Ты заверил меня, что являешься лучшим.

- Поскольку никто не делает это лучше меня, значит я лучший. Если вы желаете нанять других людей, то, г-н Риттер, они могут взять у вас деньги, незаметно притаиться за вашей спиной, изнасиловать вашу дочь и заявить, что это была просто секс терапия…

- Нет, нет, нет, нет и еще раз нет,- заволновался Риттер, тряся головой и руками.- Я просто хочу увидеть некоторые признаки прогресса.

- Как я уже говорил,- начал Хендриксона,- на сегодняшний день это самый трудный случай в моей практике.

Элейн стояла напротив отца, уперев руки в бедра, слегка наклонившись, вытянув свое разгоряченное лицо к его лицу, и громко произнесла:

- Когда же ты откажешься от этой затеи?

- Никогда!

- Когда ты позволишь мне жить своей собственной жизнью?

Риттер очень удивился:

- Именно это я и пытаюсь сделать,- ответил он абсолютно искренне.- Это ведь не твоя жизнь, там с теми неряшливыми монахинями! Твоя жизнь – это мех летом! Твоя жизнь – это Гштаад и Палм-Бич! Твоя жизнь – это быть женой сильного, хорошо образованного мужчины и матерью для его детей!

- Как моя мама?- спросила она.- И так должна выглядеть моя жизнь?

- Берегись,- пригрозил Риттер, поднимая палец кверху.- Никогда не говори ничего плохого о матери.

- Ты уничтожил ее!

- Она живет полноценной жизнью. Она активный и деятельный член общества, чего мы не можем сказать о тебе. Если бы ты проявила немного интереса к окружающему тебя миру, то увидела бы фотографию своей матери в New York Times с прошлого понедельника, где говориться об одной из ее бесчисленных благотворительных пожертвований. Пожертвования, которые я могу назвать куда более реальными и полезными действиями, чем этот эгоцентричный и эгоистичный уход и изолирование от мира, которые ты утверждаешь…

- Моя мать алкоголичка!

Риттер снова поднял палец, но он был спокоен, и в его голосе почти слышалось раскаяние:

- И это было грехом, нарушением четвертой заповеди, а также против идеалов милосердия. Недуг твоей матери не должен обсуждаться нами, несмотря на все, она заслуживает нашего понимания.

Дело в том, что мать Элейн Гвен имела проблемы с алкоголем. Вторая жена Риттера была похожа на первую. Такая же высокая, стройная и пепельная блондинка. Их двоих он выбрал из одной «чистокровной» породы, из которой получаются отличные домохозяйки и спутники жизни для наших лучших политиков и финансовых магнатов.

«Если бы это был только один недостаток, то можно было бы что-то предпринять….»,- так думал Риттер.- «Но с двумя инбридингами… Это была уже тенденция, ведущая к алкоголизму». Как правило, они остаются внешне привлекательными и полезными в течение двадцати лет прежде чем возникает потребность их замены, но даже после этого большинство из них продолжают быть послушными. Не нужно винить этих бедных созданий, каким оказалась Элейн. Это было связано с чем-то в крови, как правило, алкоголь. Теперь же, пристыженная словами отца о грехе, Элейн выглядела жалко и это подсказало ему, что его слова достигли цели. Однако Риттер решил добить ее, произнеся грустно:

- Самые острые шипы на ваших собственных розах.

Она бросила на него взгляд полный презрения:

- Роза растет из навозной кучи.

Если этот беспокойный ребенок и унаследовал хоть что-то от своего отца, то это талант к афоризмам. Но, несмотря на это, так или иначе, она никогда не поддерживала ни один из его афоризмов, которые он счел достойными увековечивания в своей книге.

- Элейн,- начал он.

- СЕСТРА МЭРИ ГРЕЙС!

- ЭЛЕЙН! Когда ты, наконец, откажешься от этой глупости?

- Никогда!

- Тогда ты никогда не выйдешь из этой квартиры,- заверил он ее, уже спокойнее.

Она тоже немного остыла:

- О, да, я выйду.

Ее твердая уверенность лишь вызвала у него улыбку, и он произнес:

- Ждешь, что Сам Бог спуститься с Небес и будет сопровождать тебя в тот жалкий устарелый монастырь?

- В некотором смысле,- ответила она.

- И он потратит на это свое драгоценное время, не так ли?

Она сложила руки. Ее взгляд был дерзкий, самодовольный и неистовый. Фрэнк Риттер назвал бы его далеко не святым.

- Посмотрим,- произнесла она.

11

- А ты не говорил мне, что они разводят птиц,- вспомнила Мэй.

Дортмундер прислушался к щебетанию, доносящемуся внутри низкой каменной постройки женского монастыря.

- В тот раз я не заметил их.

- Ну, это должно быть неплохое занятие для них,- размышляла Мэй.- Птицы становятся хорошими домашними животными.

Дортмундер потянул толстую старую веревку, висящую рядом с тяжелой деревянной дверью, и вдалеке раздался глубокий звук «бинг-бонг». Щебетанье сразу же прекратилось, а затем с удвоенной силой началось снова. Мгновение спустя дверь раскрылась и перед ними предстала полногрудая улыбающаяся монахиня во всей своей униформе, но не одна из тех, которых Дортмундеру довелось встретить ранее.