Чеченская рапсодия - Юрий Иванов-Милюхин

Стало слышно, как хозяин кабинета усердно засопел, пытаясь осмыслить сказанное племянником. Он не переживал за Буало и был уверен в его способностях. Герцог и сам занялся делами весьма поздно, до зрелого возраста находясь на обеспечении родителей, получавших доходы с крепкого родового имения, состоявшего из нескольких деревень. И сейчас он искал лишь повод, способный заинтересовать молодого повесу и оторвать его от бесцельного времяпрепровождения.

Судя по хитроватой улыбке, изредка появлявшейся на его губах, можно было предположить и нечто более интересное, например, сговор между ним и братом в отношении дальнейшей судьбы Буало, давно уже вошедшего в пору зрелости. Если дело было поставлено так, то приобретал совершенно другой оттенок и вызов племянника из Парижа на закрепление помолвки, объявленной много лет назад между потомком галльских рыцарей Огня и Меча, наследником древнего дворянского рода Ростиньяк и принцессой голубых кровей, прекрасной мадемуазель Сильвией д'Эстель, имевшей родственные связи с некоторыми коронованными особами Европы. Тогда все становилось на привычные места, потому что было в духе принципов всей семьи.

Между тем племянник продолжал внимательно осматривать кабинет, в котором не был несколько лет. Все здесь оставалось по-прежнему, если не считать обюссонского ковра, разместившегося на стене позади дядиного кресла, и того, что картин в помещении заметно добавилось. Рафаэль, Рембрандт, Джотто, Боттичелли. И вдруг в одном ряду с небожителями объявился какой-то русский Иванов с картиной "Аполлон, Гиацинт и Кипарис", другой Иванов, написавший "Подвиг молодого киевлянина", неведомый Васильев с рыцарем в русских доспехах, написанным сочными красками, какой-то Кузнецов с зеленой опушкой березового леса, на которой заигрались дети с лукошками, полными грибов. Отточенное письмо гениев разительно отличалось от русской живописи, их даже сравнивать не имело смысла. И все-таки на русских полотнах ощущалось куда больше правдивой жизненности. У кого дядюшка умудрился выторговать эти картины, спрашивать не имело смысла — он бы все равно не проговорился — но они появились в просторном кабинете и привнесли с собой некую толику светлого образного бытия. Видимо, долгое присутствие в стране представителей русской нации наложило отпечаток и на галльский характер истинного француза, патриота своей родины, каковым всегда считал себя дядя, мэр опрятного городка в довольно самостоятельном округе Витри-ле-Франсуа.

Тем временем хозяин кабинета тоже скользил по помещению рассеянным взглядом, не замечая, что все чаще задерживает внимание на коллекции изделий из драгоценных металлов, занимавшей один из углов. Наконец зрачки его остановились на витрине под толстым стеклом, в которой покоились сокровища, когда-то выкупленные у девушки, столь странной на первый взгляд. В глазах старика появился смысл, дядя вспомнил, о чем следует вести разговор с племянником.

Он вскинул голову и развернулся к собеседнику, задумавшемуся о чем-то своем.

— Я хочу у тебя спросить, Буало, ты помнишь что-нибудь из своего детства?

— Если ты имеешь в виду мои приезды сюда, то да, конечно. Мне всегда было у вас хорошо, и картины прошлого до сих пор стоят у меня перед глазами, — встрепенулся племянник. — Признаюсь, вы с тетушкой относились ко мне лучше, нежели мои домашние.

— Характер своего брата я знаю прекрасно, — усмехнулся в усы хозяин кабинета. — Но разговор пойдет не об этом. Покопайся в памяти и верни к жизни сцену, когда тебе было лет пять-шесть. Ты вбежал в кабинет и увидел сидящую напротив меня молодую красивую женщину, предложившую купить у нее несколько драгоценных вещей. Среди них оказались раритеты, принадлежащие высшему духовенству Франции, в частности цепь с медальоном. Помнится, у вас еще произошел коротенький диалог по поводу того, что воровать нехорошо, и ты, как настоящий патриот своей родины, сказал, что нельзя торговать кардинальскими знаками отличия.

— Кажется, я начинаю припоминать тот давний случай, — наморщил высокий лоб племянник. — Вскоре после ухода женщины ты еще обратил мое внимание на то, что она является нашей дальней родственницей, и если бы не это обстоятельство, ты позвал бы жандармов.

— Именно так и было. Тогда ты был белокурым мальчиком в ботиночках с бантиками, а под подбородком у тебя был повязан шейный платок, заодно исполнявший роль слюнявчика, — прищурился хозяин кабинета. — Да, время неумолимо, оно летит вне зависимости от наших желаний, и останавливать его — бесполезное занятие.

— А что сталось с кардинальской цепью, дядя? Та женщина исчезла с ней навсегда? — прервал его воспоминания молодой мужчина. — И почему ты тогда не выкупил ее, если она представляла из себя раритет государственной важности?

— Ты прав, мой дорогой племянник. Эта реликвия была одним из символов могущества Франции, и я до сих пор не могу простить себе то, что посмел упустить шанс вернуть ее церкви. Разговоры о национальном достоянии до сих пор тревожат умы высшего руководства страны, — вельможа провел пальцами по седым вискам. — После ухода мадемуазель Софи — а это была именно она, дочь наших обнищавших родственников из семьи де Люссон — я немедленно собрал конный отряд под командой офицера, скандинава по происхождению, служившего тогда в нашей гвардии, и выслал его в погоню за нею и ее спутником. Ведь девушка пришла не одна, я успел заметить, как она выбежала во двор и бросилась в объятия русского казака, поджидавшего ее. Отряд шел за ними по пятам до самой границы с Германией. Надо сказать, что мы сразу заявили о пропаже государственных реликвий в канцелярию русского царя, и Александр Первый дал указание о введении тотальных проверок на всех дорогах, вплоть до города Москвы, второй столицы наших победителей. Военная жандармерия русских вместе с французским отрядом едва не настигла беглецов уже на территории германских земель. Но там произошло непредвиденное, по непонятным причинам немцы встали на защиту грабителей, они пропустили их вглубь своей страны, и Софи с казаком вскоре затерялись, ускакав в неизвестном направлении.

— А почему ты решил, что это была именно Софи де Люссон? — задал вопрос племянник, внимательно слушавший рассказ дяди. — Я помню ту девушку, она была очень красивая, но одежда на ней ничем не отличалась от платья простолюдинок.

— На ее левой руке красовался перстень с крупным драгоценным камнем, а на шее — золотая цепочка с фамильным медальоном, — дядя вытащил из кармана платок и провел им по лицу. — Когда Софи предлагала мне выкупить драгоценности, то не заметила, как при очередном ее наклоне за свертком с сокровищами медальон с изображением святого Дионисия, покровителя Парижа и талисмана всей семьи де Люссон, выскочил у нее из-под ворота платья. Тогда она машинально запихнула его обратно. Я попытался разговорить ее, но девушка предпочла хранить инкогнито.