Дантон - Ромен Роллан

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Робеспьер, Сен-Жюст, Билло-Варенн, Вадье. Входят Билло-Варенн, понурив голову, мрачный, изнемогающий от усталости, с блуждающим взглядом, и Вадье, насмешливый, желчный, с поджатыми губами. Робеспьер и Сен-Жюст с подчеркнуто холодным видом встают. Все приветствуют друг друга сухим и коротким кивком головы, без рукопожатий.

Билло-Варенн. Братский привет!

Вадье (увидев Сен-Жюста). А, Сен-Жюст!.. Значит, дело пойдет. Теперь мы наверстаем.

Билло и Вадье, не дожидаясь приглашений, садятся. Сен-Жюст ходит по комнате. Робеспьер стоит, прислонившись к косяку окна. Молчание.

Билло. На гильотину! Ты слишком долго выжидал, Робеспьер, — мы в опасности. Если Дантон доживет до завтра, Свобода погибла.

Робеспьер. Есть новости?

Билло (показывает ему бумаги). Посмотри. Изменник не унимается.

Робеспьер. Кто?

Вадье. Твой друг, Максимилиан, Камилл, твой дорогой Камилл.

Робеспьер. Опять что-нибудь написал?

Билло. Только что перехвачена корректура. Прочти.

Вадье (потирая руки). Седьмой номер «Старого кордельера». Продолжение «Символа веры доброго пастыря».

Робеспьер. Безумец! Когда же он замолчит?

Билло (преследуемый навязчивой идеей). На гильотину!

Сен-Жюст (читает вместе с Робеспьером). Демулен — это распутная девка. Он не может себя не бесчестить.

Робеспьер. А Дантон?

Билло. Дантон рвет и мечет. Разглагольствует в Пале-Рояле. Поносит Вадье, меня, всех патриотов. Демулен с ним заодно. Сидят за одним столиком с Вестерманом и непотребными девками и осыпают Комитет непечатной бранью. Вокруг них гогочет толпа.

Сен-Жюст. Слышишь, Робеспьер?

Робеспьер (презрительно). Это не опасно. Пока Дантон пьянствует, мы успеем все спокойно обдумать. (Просматривает корректуру.) Итак, этот сумасшедший сам себе подписывает приговор!

Вадье. Да уж, мой дорогой, на сей раз демагог Демулен отрезал себе все пути к отступлению.

Билло. Теперь не сносить ему головы!

Сен-Жюст (читая). Он сравнивает Комитет с Нероном и Тиверием.

Билло (читая). Он осмеливается утверждать, что мы преследовали Кюстина по указке Питта, — и не за то, что Кюстин изменил, а за то, что он изменил не до конца.

Вадье(читает). «Национальное собрание превратилось в подчиненный Комитету бесправный парламент, непокорных членов которого бросают в тюрьмы».

Робеспьер (проверяет). Тут написано «превратится», а не «превратилось».

Вадье. Это все равно.

Билло (читает). «Почему бы Комитету окончательно не упразднить Республику, если депутатов, которых нельзя подкупить, он сажает в Люксембургскую тюрьму?»

Робеспьер (проверяя). «Способен посадить», а не «сажает».

Билло (с досадой). Не придирайся!

Сен-Жюст (читая). Он имеет наглость заявлять, что «чиновники военного министерства назначают на ответственные посты в армии братьев своих содержанок — актрис».

Вадье. У него язык без костей, и когда он его развязывает, то уж ни перед чем не останавливается: ни перед тем, чтобы дезорганизовать оборону, ни перед тем, чтобы унизить Францию в глазах заграницы.

Билло. И все это он прикрывает призывами к милосердию, красивыми фразами о человечности!..

Вадье. Сахарные слезы, кондитерское красноречие!

Сен-Жюст. Лучше все казни египетские, только не эти чувствительные люди! Ни один тиран не причинял человечеству столько горя... Изменники жирондисты, всюду во Франции разжигавшие пламя мятежа, тоже ведь именовали себя чувствительными людьми.

Робеспьер. Демулен слабоволен, ребячлив, но он не заговорщик. Это мой друг детства, я хорошо его знаю.

Билло (подозрительно). Разве друзья Робеспьера пользуются льготами?

Вадье(читает номер «Старого кордельера»; насмешливо). Слушай, слушай, Максимилиан, это уж прямо о тебе. Оказывается, закрывая дома разврата, обнаруживая необычайное рвение по части очищения нравов и разгоняя проституток, ты действуешь по указаниям Питта, ибо «тем самым ты подрываешь один из наиболее надежных устоев государственной власти: распущенность нравов». Слышишь, Неподкупный? Как тебе это нравится?

Сен-Жюст. Низкая, лицемерная душонка!

Билло (в бешенстве). На гильотину! (Валится ничком на стол, точно раненый бык.)

Робеспьер. Ему дурно?

Вадье (равнодушно). Голова закружилась.

Сен-Жюст отворяет окно. Билло приходит в себя.

Сен-Жюст. Ты нездоров, Билло?

Билло (хрипло). Ты кто такой?.. Мерзавцы! Я больше не могу. Я десять ночей не спал.

Вадье. Ночью он в Комитете, днем в Национальном собрании.

Робеспьер. Ты слишком много работаешь. Хочешь, тебя кто-нибудь заменит на несколько дней?

Билло. Меня никем нельзя заменить. Вести переписку со всеми департаментами, держать в руках все нити Франции — это только я могу. Если я сделаю передышку, весь моток спутается. Нет, я не уйду со своего поста, пока не сдохну.

Сен-Жюст. Мы все умрем на посту.

Билло. О природа, ты создала меня не для бурь! Мою душу избороздили смертоносные вихри пустыни. О мое чувствительное сердце, ты рождено для уединения, для дружбы, для умилительных и тихих семейных радостей!

Вадье (ехидно). Ты что-то уж слишком расчувствовался, Билло.

Билло (с прежним ожесточением). Очистим воздух! Демулена — на гильотину.

Робеспьер. Я должен подать пример. Я отрекаюсь от Демулена.

Вадье (с оттенком насмешки). О Брут, великодушный, доблестный, я знал, что ты без колебаний отступишься от своего друга!

Робеспьер. Судьба Демулена связана с судьбой еще одного человека.

Билло. Ты боишься назвать Дантона?

Робеспьер. Я боюсь разбить талисман Республики...

Вадье. Который дан ей на счастье.

Робеспьер. Дантон — мой враг, но если мы не принимаем во внимание моих дружеских привязанностей, то мои враждебные чувства еще меньше должны влиять на мои мнения. Прежде чем давать бой, обсудим хладнокровно, какой риск связан с уничтожением этой крепости Революции.

Билло. Крепость, которая отдается внаймы!

Вадье. Дантон — пугало Революции! Когда стране приходилось плохо, то, чтобы обратить неприятеля в бегство, таскали какое-нибудь чудище, но оно больше пугало тех, кто его носил. Так и мерзкая харя Дантона наводит страх на Свободу.

Робеспьер. Не подлежит, однако, сомнению, что его черты знакомы Европе и что она их страшится.

Вадье (шутовским тоном). Разумеется, как истинный санкюлот, он охотно показывает всему свету то самое,

Что Цезарь без стыдливости являлВ дни пылкой юности пред Никомедом,То, чем в былые дни, в пути к победам,Героя Греции пленял ГефестионИ чем сам Адриан прославил Пантеон.

Сен-Жюст (резко). Оставь ты свои неприличные шутки! Ты что же, борешься против оскорбления нравственности, а сам ее оскорбляешь?

Вадье. Цитировать Руссо ты меня не заставишь.

Робеспьер (старается казаться беспристрастным, но в его тоне не чувствуется убежденности). Я полагаю, что следует принять во внимание прежние заслуги Дантона.

Сен-Жюст. Чем больше человек сделал добра, тем больше он обязан делать его и впредь. Горе тому, кто прежде защищал народное дело, а теперь от него отходит! Он еще преступнее тех, кто всегда шел против народа, ибо он познал, что есть благо, и все же от него отрекся.

Робеспьер. Казнь Эбера всколыхнула общественное мнение. Из поступивших ко мне донесений полиции явствует, что наши враги пользуются растерянностью народа, его внезапным разочарованием, дабы подорвать в нем доверие к истинным друзьям его. Теперь все внушает подозрение, вплоть до памяти Марата. Мы должны действовать осторожно — наши внутренние распри могут только усилить подозрительность.

Сен-Жюст. Так покончим же с подозрениями, казнив подозрительных!

Вадье (нюхает табак и поглядывает на Робеспьера; про себя). Подлец! Боится тронуть своих любимых аристократов! Кромвель старается сохранить за собой большинство. Ну погоди, если так и дальше будет продолжаться, я заставлю тебя послать на гильотину не меньше сотни жаб из твоего Болота.