Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

дам, не сохранили благоразумия. Они теряли головы от страха за собственную жизнь, за жизнь своих детей. Эта же…

— Госпожа, — проговорил он, подойдя к ней. Она тут же притянула ближе к себе детей. На нее он не смотрел, — мне необходимо уехать. Вы останетесь здесь.

— Мои дети?

— Вместе с детьми вы переждете день или два, мне необходимо заполучить…, — тут капитан запнулся.

— Права на нас? — усмехнулась она.

И тогда он поднял глаза. В этот предрассветный час, когда небо едва начинало светлеть, в ее глазах, казавшихся совсем черными, не было благодарности. Не было страха. Не было чего-то, за что Соджун мог бы зацепиться. Весь ее вид словно говорил: да, ты нас спас, но все это произошло из-за тебя, собака, будь ты проклят!

Соджун вновь отвел глаза, как же тяжко было на душе!

— Да, мне нужны бирки на вас и детей, тогда я смогу вас забрать в свой дом, как… — но тут он опять запнулся.

— Рабов, — бросила она, как камень.

И тут у Соджуна лопнуло терпение. Он поднял на нее холодный взгляд.

— Да, как рабов. Вы меня хотите обвинить еще и в этом? Я лишь выполнял свой долг перед Его величеством! Обязательства, обстоятельства и причины меня не волнуют. Я … я рад, что мне удалось спасти вам жизни, но я так же знаю, что это пока! Как там получится дальше, я не знаю.

— Ждете от меня благодарности? — процедила сквозь зубы она.

Соджун посмотрел на нее в упор и, ничего не ответив, ушел. Она не видела, как он, что-то сказав капитану Сон, вскочил в седло и умчался с разгромленного подворья бывшего советника Пак Шиу.

Елень с детьми отвели в конюшню. Лошадей здесь уже не было. Всех увели. Дом и прилегающие к нему постройки разграбили, выметя все подчистую: все, что можно унести — унесли или увезли. Остались просто сами строения.

Елень завели в последнее стойло, кинули в угол соломы, какие-то тряпки (на дворе стоял конец октября) и бросили ведро для нужды. Женщина ничего не сказала. Даже слова не проронила, глядя на все эти обустройства. Хуже, чем есть, уже не будет. Дети живы — это главное! Участь рабыни ее не пугала. Думать о ней сейчас было бессмысленно. Заступиться за нее некому. Был заступник… любимый, самый надежный человек в мире. Она даже оплакать его сейчас не могла. И потом не сможет… как и похоронить достойно. Не первый день живет в Чосоне, знает, что будет с телами мальчиков и мужа. Сейчас слабость — роскошь, которую она не могла себе позволить: снизу вверх на нее внимательно смотрели две пары напуганных глаз. Не время стенать. Может это и хорошо, что капитан Ким помог ей. Умереть она всегда успеет, спасти бы детей. Положа руку на сердце, она признавала, что от самого Соджуна никогда зла не видела. Может он и спасет от позорной участи Сонъи и Хванге. Большего ей не надо. Черт с ним, что за это она до конца своей жизни на кухне врага будет горшки мыть.

Она прижала к себе две темные головки.

— Мы живы, пока это главное, остальное не важно, — проговорила она.

— Ну, смотря как на это поглядеть, — раздалось у женщины за спиной.

Елень развернулась, заводя детей себе за спину. Перед ней с факелом в руке стоял, ухмыляясь, капитан Сон, тот самый человек, который вторгся в ее дом, а рядом с ним два солдата, и хоть лиц их не разглядеть, посматривают они недобро. Она не увидела это — почувствовала. Забившись в угол, она не сводила со своих палачей глаз. И она понимала, что они, эти трое, пришли поглумиться.

— Ох, смотрите, как глядит! Того гляди — цапнет! — усмехнулся капитан Сон. — Что ж не спрашиваешь, зачем мы пришли, что нам нужно.

— А она знает, господин капитан, знает, что мы развлечься пришли, — хмыкнул один солдат с красной мордой.

— Ну-ну, вы тут не очень, товарный вид не испортите, — приказал начальник, — за ее охрану вам деньги уплачены.

— Да эта стерва, моего брата серпом! — взвизгнул второй, щуплый солдат, потрясая факелом перед Елень.

— Тише ты, а то спалишь все! — прикрикнул капитан. — В общем, оставляю ее вам.

Сказав это, он пошел к двери. И тут же щуплый ударил Елень по лицу. На звук оплеухи капитан вернулся обратно. Он сгреб солдата и тряхнул. Даже руки больной своей не пожалел.

— Что хотите, то и делайте, только чтоб следов не было. По лицу не бить, глаза не жечь. Чтоб потом она смогла отсюда уйти. Сама, на своих двоих, ясно вам? — зашипел он, разозлившись. — Детей не трогать! Если девку все ж решат продать в дом кисэн, с вас шкуру спустят, если порченная будет!

Он выпустил своего подчиненного, даже поправил на нем одежду. Усмехнулся, глаза блеснули огоньком азарта.

— А если бить хотите, то бейте так, — и, развернувшись, он что есть силы ударил женщину кулаком под дых.

Елень знала, что они не будут говорить вечно, да и не говорить они сюда пришли. Поиздеваться. Упиться своей победой над женщиной.

«Лишь бы детей не тронули,— мелькнуло у нее в голове, —а я сильная».

От первой оплеухи зазвенело в ушах, но она знала, что это только начало. Сонъи за ее спиной вскрикнула, и Хванге вцепился в юбку обеими ручонками. Она же подальше затолкала их в угол, закрывая собой, отдышалась и приготовилась к новому удару. Боль от удара под дых пронзила все тело. Из легких будто вышибло воздух, и она, скрючившись, хватала его раскрытым ртом, но он словно не мог найти дороги. Слезы навернулись на глаза. Чувствуя, что ноги ее не держат, она попыталась дотянуться до стены рукой, но мучители, с наслаждением наблюдая за ней, ударили по руке, и женщина упала на колени.

Хванге крикнул и кинулся, сжав кулачки, на выручку матери. Мальчишку перехватили, даже не дав ударить, и оттолкнули к стене. Елень закричала, но подхватить сына не успела. Мальчонка приложился затылком о доски, упал на пол, да так и остался лежать. Мать, наступая на юбку, бросилась к сыну. Сонъи ринулась с кулаками на мучителей, но ее отшвырнули назад.

Когда до Хванге уже можно было дотянуться рукой, чья-то жесткая пятерня вцепилась в волосы, и рычащую, вырывающуюся несчастную