Дата Туташхиа - Чабуа Амирэджиби

Хасан повернулся и пошел прочь. Маруда бросился за ним.

– Ладно, по рукам. Иди забирай его. Рассчитаемся после.

– Ищи дураков. – Хасан опять повернулся к Маруде спиной.

Делать было нечего. Маруда вытащил деньги.

– Бери! Пять рублей за мной.

Хасан поглядел по сторонам, прикрикнул на кого-то… Маруда сунул в карман ему червонец. Рука Хасана скользнула следом – проверить золотой на ощупь.

– Кто он и где его брать?

– Сперва приведи полицейских.

У полицейского участка мы не прождали и пяти минут, как Хасан вывел трех полицейских, пошептался с Марудой – я ни слова не разобрал, – втолковывал что-то и полицейским уже на ходу. Мы с Марудой остались возле мастерской кинжальщиков. Хасан с полицейскими ворвались в трактир Папчука, быстро вывели оттуда связанного по рукам Луку и повели в участок.

– Ну, денежки теперь будут, – радовался Маруда, глядя им вслед. – Пять тысяч – меньше не возьму. Шевелихину – половину, больше пусть и не просит. Две с половиной тысячи получу – тебе пять червонцев. Заработал. Без тебя не состряпать мне это дельце. Теперь – к полицмейстеру. Пропустят! День-то воскресный. Пошли.

Я нехотя побрел за ним. Сначала старался не отставать, но потом в толпе потерял Маруду. Искать его не стал. Был как в дурмане. Стою, ноги не несут: один толкнет плечом, другой, кидают из стороны в сторону, а мне все ни к чему; не вижу ничего, не слышу, и стало мне мерещиться, что жизнь где-то далеко-далеко, а я один, вокруг – ни души, только в глазах все мельтешит. Не знаю уж и как, очнулся я у шапочников. В мастерской все было по-старому. Гедеван кроил каракулевые шкурки и кидал их подмастерьям. В дальнем углу комнаты слышался стук костей – играли в нарды.

– Дядя Гедеван, – сказал я как во сне, – Луку арестовали.

Гедеван поднял на меня глаза, долго разглядывал, поманил поближе, расспросил и сообщил новость игрокам в нарды. Одним из игроков был Махмуд. Им я опять рассказал, как все выло.

– Прав был Селим, – сказал второй игрок в наступившей тишине. – Не нравится ему белый свет, переделывать собрался! Говорил я ему – отстань от Маруды. Добром это не кончится… Кидай кости!..

– Кидать кости, говоришь? Раз мир таким дерьмом, как ты, забит, так и солнцу не светить?! Не твоего куриного ума поступки благородного человека обсуждать. Убирайся!

Партнер Махмуда хотел было возразить, да передумал, оттолкнул нарды и вышел.

И опять тишина. «Если столько взрослых думают о том, как спасти Луку, может, и впрямь можно его выручить», – обрадовался я.

– Значит, Хасан-городовой не знает, кого и зачем арестовал? – нарушил молчание Махмуд.

– Нет, не знает, – быстро ответил я. – Твой хозяин сказал ему, что не его это дело.

– Маруда к Шевелихину пошел?

– К Шевелихину. Сказал, что его к нему пустят.

– Зови его Марудой-дураком, а он вон какую свинью подложить сумел. – Махмуд хрустнул пальцами. – Я сейчас такое устрою, внукам до могилы смеяться хватит.

Гедеван протянул Махмуду деньги.

– Не надо. Столько и не понадобится. В нашем государстве закон – самый что ни на есть дешевый товар. Цена этому товару – от рюмки водки до десяти червонцев. За то и люблю свое отечество, что доброе дело сделать в нем не дорого стоит. А то бы переселился куда-нибудь подальше.

Махмуд вышел из мастерской, я старался не отставать от него. У гурьяновского дома, что напротив полицейского участка, он остановился, велел мне зайти со двора и поглядеть, что творится в участке. Я подкрался к зарешеченному окну и быстро вернулся к Махмуду.

– В левой комнате трое полицейских: двое спят, третий махрой чадит. В правой Хасан-городовой сидит за столом, а Лука – на лавке. Больше никого нет.

– Теперь поди позови Хасана. Скажи ему, что я жду его по срочному делу. Только чтобы никто не слышал.

Я прошел мимо полицейских и вызвал Хасана, как велел Махмуд. Услышав имя Махмуда, городовой насторожился и молча кивнул.

Я выбежал из участка, перепрыгнул обратно через гурьяновский забор и притаился.

Озираясь по сторонам, Хасан приблизился к Махмуду.

– Чего тебе?

– За сколько того человека выпустишь?

– Какого еще человека?

– Тише. Которого по просьбе Маруды арестовали.

Хасан молча вперился в Махмуда.

– Вчера Шевелихин спрашивал меня, не знаю ли я, куда девались лошади Бастанова, – как бы между прочим проронил Махмуд, – он готов сам их выкупить, на собственные деньги, бог с ними, говорит, с ворами, не до них.

– А ты ему что? – Голос городового задрожал, но он тотчас овладел собой и деланно зевнул.

– Не мог же я ему сказать, что Хасан-городовой отнял лошадей у воров и продал их в Пашковской землемерам за семьдесят рублей каждую, – дружелюбно сказал Махмуд.

– Подружились вы с моим начальником, ничего не скажешь! Это после того, как ты помог ему место пристава продать? – Хасан скорбно покачал головой. – Эхма, добрый человек, и не стыдно тебе? Взял с Гашокова за место пристава семьсот пятьдесят рублей, а Шевелихину отдал только двести пятьдесят? Остальные где?

– О том знаем я и Шевелихин. Не суй свое рыло в дела благородных людей. Скажи лучше, сколько возьмешь за того человека, – и по рукам.

– Не могу его выпустить! – отрезал Хасан.

– Это почему же?

– Маруда за Шевелихиным пошел.

– А ты другого посади.

– Кого?

– Мало людей? Вон сколько шляется! – Махмуд вынул из кармана четвертную.

У Хасана вспыхнули глаза, он оглянулся, – вверх по улице, отирая плетни и заборы, тащился пьяный казак.

– Поди сюда! – грозно окликнул его Хасан.

Казак не понял, что зовут его, и стал карабкаться дальше. Хасан окликнул еще раз, и казак приволокся к участку.

– Фамилия?

– Чертков.

– Ступай, куда шел.

– Зачем отпустил? – разозлился Махмуд.

– Это двоюродный брат есаула Черткова, не видишь, что ли?

– Ну и что?

– Кричать будет.

– Кричать будет всякий. Дураков нет.

– Шевелихин спросит, почему кричит.

– А ты найди такого, чтобы не кричал. Деньги за что берешь?

– Некогда искать. Шевелихина жду. Сам найди и приведи такого, чтобы не кричал, да побыстрей, – Хасан протянул руку к деньгам.

– И человека самому привести, и двадцать пять рублей тебе, кабану, – запрашиваешь, как министр.

Настроение у Хасана явно упало.

– Черт с тобой, бери и гони червонец сдачи! – приказал Махмуд. – Да поживее.

Без всякой охоты Хасан достал золотой.

– Давай веди кого-нибудь, – сказал он вяло и поплелся в участок.

– Погоди, – закричал ему вслед Махмуд.

– Ну?

– Сам пойду.

Хасан рта не успел раскрыть, Махмуд взял его под руку, и они скрылись в участке.

Я вылез из засады. Ждал недолго. На крыльце участка появился Лука. Он подозвал меня, расспросил обо всем подробно, щелкнул по носу и отправился в сторону базара.

Я завернул во двор участка и, подтянувшись, заглянул в окно. Махмуд расположился на той лавке, где только что сидел Лука. Хасан-городовой, сидя за столом, листал толстую тетрадь. Трое полицейских клевали носами, держа на коленях по растрепанной книге.

Едва послышался шум шевелихинского фаэтона, как Хасан вскочил и несколькими тумаками растолкал заснувших полицейских. Махмуд лег на лавку, спиной к дверям, и прикинулся спящим. Полицейские одернули мундиры, подкрутили усы и, снова усевшись на лавку, с заметным усердием уставились в свои книги.

Фаэтон остановился у полицейского участка, откормленные на казенном овсе лошади разгоряченно били копытом. Слышно было, как полицмейстер спрыгнул на мостовую, и вслед за этим из раскрытых дверей участка раздалось зычное «сми-рна-а-а». Хасан-городовой вытянулся перед вошедшим Шевелихиным и, откозыряв, заорал: «Вольно!»

– Как дела, орлы? – Шевелихин повернулся к заспанным полицейским.

У «орлов» носы были по фунту, красные и пухлые. В один голос они доложили, что служат царю и отечеству. Полицмейстер поинтересовался, что они читают, и, выяснив, что его подчиненные в свободное время читают Евангелие, высказал одобрение и даже устроил на скорую руку экзамен. Первый полицейский промямлил его благородию – «не убий», второй – «не прелюбодействуй», третий – «возлюби ближнего своего»… Пока Шевелихин был поглощен экзаменом, Маруда, проскользнувший вслед за ним, пытался разглядеть через раскрытые двери того, что лежал на лавке, но их благородие, потрясенный образованностью своих полицейских, раскачивался из стороны в сторону и мешал. Завершив экзамен, он направился в комнату, где лежал Махмуд. Хасан и Маруда последовали за ним. Свой вопрошающий взгляд полицмейстер обратил наконец на Маруду, и тот ткнул пальцем в спящего Махмуда. «Встать!» – рявкнул его благородие столь громко, что портрет императора, висевший на стене, дрогнул и чуть не сорвался. Махмуд сладко потянулся, лениво повернулся на другой бок, поглядел на стоявших перед ним и с трудом заставил себя подняться.