Спецназ всегда Спецназ. Прорыв диверсанта - Юрий Корчевский

– Где рубашка твоя?

– Сушится.

Олеся подошла к веревке, на которой сушились штаны и рубашка. Брюки только осмотрела, а рубашку тут же сорвала с веревки.

– Кровь на ней и рукав рваный. Выкинуть надо!

– Нет, лучше в печке сожги, чтобы следов не осталось.

Олеся усмехнулась, но перечить не стала и ушла в избу. А вернувшись, повесила на веревку сухую и чистую рубашку.

– Этак, пока отец вернется, у него одежды не останется. Почему одежда сырая? Дождя вроде не было, – Олеся испытующе смотрела Саше в глаза.

– По ручью шел, собак со следа сбивал, – вынужден был признаться Саша.

– Так за тобой немцы гнались?

– Именно.

– И где же они?

– Я быстрее бежал, – пошутил Саша.

– Ты чего-то не договариваешь!

– Что ты ко мне пристала, как банный лист? Ты что, следователем работаешь? – Саша едва удержался, чтобы не добавить «в НКВД».

– Ладно, не хочешь – не говори. Все равно сама все узнаю. Вставай, снедать будем.

– О, хорошее дело! А то – ружье сразу на меня. Да «где был, что делал»? Как сварливая жена…

– А ты женат?

– Нет, если тебе это интересно. И детей у меня пока нет.

Ели молча. Саша уплетал за обе щеки суп с клецками, потом – картофельные оладьи. Все с пылу, с жару, вкусное. Эх, сейчас бы мясца кусочек да стопку водочки!

Подхарчившись, он почувствовал, как неудержимо потянуло в сон. И то сказать, за последние трое суток он едва ли десять часов спал, а уж пешком отмахал! Веки закрывались сами собой.

Глядя на Сашу, Олеся почувствовала к нему жалость и какое-то необъяснимое пока доверие. Заметив, что он клюет носом, она сказала:

– Ложись, ты что-то совсем квелый.

Саша направился к двери.

– В избе ложись, на отцовой кровати.

Она проводила его в комнатку, указала на кровать. Была кровать сделана своими руками, грубовато, но даже не скрипнула, когда он лег. «Добротно сработана», – про себя похвалил мастера Саша. Перина пуховая, мягкая, давно не спал на такой, Сон навалился мгновенно.

Проснулся он от громкого стука в дверь.

– Да что такое, выспаться не дадут!

На стук пошла открывать дверь Олеся. Саша же лихорадочно одевался: не хватало, чтобы соседи увидели его в избе девушки раздетым.

Но это оказалась не соседка. Грубый мужской голос интересовался у Олеси, не видела ли она чужих.

– Нет, пан Василий!

– А чего ты меня в горницу не приглашаешь? Могла бы первачом угостить!

– Нет у меня первача.

– А у батьки твоего был, я знаю. И не называй меня Василием! Я нынче на службе Великой Германии. Потому называй «пан полицейский».

– Хорошо, пан полицейский.

– Вот, другое дело. Пошли в избу, осмотреть велено.

– Не прибрано у меня…

– Ничего.

Олеся и полицейский вошли в избу.

Саша лихорадочно раздумывал, что делать. Сигануть в открытое окно? Заметит ведь. А если этот полицейский не один? Вот ведь попал в переплет!

Саша замер в ожидании какой-то развязки ситуации. Дверей между комнатками не было, лишь ситцевая занавеска. И сквозь щелочку в ней Александр видел, как по-хозяйски вошел в избу полицай – рыжий мужчина лет сорока с белой повязкой на рукаве и надписью «ПОЛИЦАЙ» на ней. Он уселся на лавку возле стола и поставил рядом с собой снятую с плеча винтовку, советскую трехлинейку, видимо, захваченную немцами в качестве трофея.

– Давай-ка, Олеся, налей, встреть гостя как положено.

Олеся фыркнула, однако нагнулась к люку подпола – видимо, самогон хранился в подвале.

Полицай среагировал мгновенно: он схватил Олесю лапищами за бедра и задрал на ней платье. Олеся взвизгнула и сделала отчаянную попытку освободиться.

Этого Саша уже стерпеть не смог. В два прыжка он оказался рядом с полицаем и заученным движением свернул ему голову. Раздался хруст шейных позвонков, детина обмяк и завалился на скамье.

Прикрыв ладошкой рот, Олеся смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, в которых плескался нескрываемый ужас.

– Ты что сделал? – наконец произнесла она.

– Гада прищучил!

– Как очнется, что говорить будем? Ой, мамочки!

– Он уже не очнется.

– Ты его… убил? – прошептала она.

– Натурально убил.

Саша потирал руку. Рана заныла от физической нагрузки.

– Это же Василий Пасюк, из Борков!

– Был Василий, стал полицай. Туда ему и дорога!

– Он до войны в тюрьме сидел, за разбой.

– Наверное, немцы освободили.

– Ой, что же теперь будет?

Было видно, что Олеся паникует и уже находится на грани истерики. Конечно, не каждый день на глазах человека убивают, хоть он этого и заслужил своей паскудной жизнью.

– Труп я ночью уберу, – спокойно сказал Саша.

– Он до ночи в избе будет? Я боюсь мертвых, я в избу не войду!

– Живых бояться надо, чего он тебе мертвый сделает? Ты, когда открывала, других полицаев не видела?

– Вроде нет.

– Вроде! Где твои глаза?

Саша осторожно подвинул край занавески на окне.

Деревня была пустынной – никакого движения. Хорошо, если никто не видел, как Пасюк этот к Олесе зашел.

– Тихо, не видно никого.

– Зачем его убивать было? – спросила девушка.

– А зачем ты орала? Я же думал, что он тебя изнасиловать хочет.

– Отбилась бы, – как-то неуверенно ответила девушка.

– Теперь поздно об этом говорить.

Олеся ушла в другую комнату.

– Не могу я вместе с этим… – она не договорила.

Александр в раздумье присел на лавку перед лежащим на полу трупом. «Черт, не оставлять же его на кухне. Не ровен час, зайдет кто-нибудь. Может, в подпол его сбросить? Так ведь трупное окоченение наступит, потом его оттуда не вытащишь».

– У тебя большой мешок есть? – окликнул он Олесю.

– Есть.

– Неси.

Олеся опасливо, сторонкой, по-над стенкой обошла мертвого полицая и вскоре вернулась с большим мешком.

– Теперь веревку принеси.

Когда Олеся принесла веревку, он попросил ее выйти, а сам притянул и связал руки и ноги полицейского, сложив его тело вдвое. С превеликим трудом он затолкал труп в мешок, завязал горловину и, перетащив мешок в коридорчик, положил его в темный угол. Так он хоть в глаза бросаться не будет. А тяжел, собака! Ночью этого гада еще вытаскивать придется.

Саша оглядел кухню. Е-мое, кепка полицейского на полу валяется, и винтовка у стола стоит. Не помогла она хозяину.

Саша открыл крышку магазина, и ему на ладонь вывалилось три патрона. Он даже рассмеялся. Не густо немцы полицаев снабжают! Карманы-то у полицая пустые – ощупал, пока в мешок заталкивал.

Винтовку с дробовиком в ручье утопить придется. Полицейский мог сказать, куда направился, а если еще его винтовку найдут, не отвертеться будет.

До темноты они сидели, как на иголках.

Едва стемнело, Саша взял винтовку полицая, дробовик Олеси и задами направился к ручью. Пройдя подальше вдоль берега, он закинул оружие в воду. А вернувшись домой, сказал Олесе:

– Помогай!

Вдвоем они едва дотащили мешок с трупом до ручья.

– Все, – обернувшись к Олесе, сиплым от натуги голосом сказал Саша, – иди домой, дальше я сам.

По земле тащить труп в одиночку тяжело, а вот по воде – в самый раз.

Александр столкнул мешок с трупом в воду и увидел, что тот до конца не тонет и хоть немного, самую малость, но из воды выглядывает. Тогда он ухватил мешок за горловину и потащил его вниз по течению. Хорошо хоть туфли не надевал. Они и так размокли, а другой обуви у него нет.

Километра через два-три – разве определишь расстояние ночью, в кромешной тьме – он наткнулся на корягу. Под нее мешок и затолкал. Глядишь, сожрут раки, они мертвечину любят.

По ручью же он вернулся в Богдановку. Дно у ручья песчаное, мягкое, ногам даже приятно. А про битые бутылки и другой мусор, о который пораниться можно, здесь даже не слыхали.

Заявившись во двор, он повесил брюки сушиться в сарае. В избу зашел в рубашке и трусах. Олеся всплеснула руками:

– Где штаны оставил?

– Представляешь, дождя нет, а брюки снова сырые. Не везет мне что-то. В сарае висят, сушатся. Спать пора. Надоели мне сегодня водные процедуры.

Саша снял рубашку, улегся на постель и еще раз вспомнил все происшедшее с полицейским. Вроде все предусмотрел, следов нигде не оставил. С тем и уснул.

Проснулся он в полночь от чьего-то прикосновения.

– Саша, это я, Олеся. Уснуть не могу, страшно. Так и кажется, что мертвый Василий сюда вернется. Можно я с тобой полежу?

– Ложись, места много.

Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной.

– Все не решался тебя спросить – а где же мама твоя?

– От тифа умерла, еще за три года до войны.

– Прости, Олеся, не знал.

Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала:

– Только без рук!

– Как знаешь.

Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул.

Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да еще и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку.