Таинственные расследования Салли Локхарт. Рубин во мгле. Тень «Полярной звезды» - Филип Пулман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассказ Бедвелла имел самое непосредственное касательство к делу Локхарта и Шелби, агентов по снабжению судов. Уши миссис Холланд мгновенно сделали стойку, едва она услышала имя Локхарта; у нее был свой интерес к этой семье, и такое совпадение немало ее удивило. Но как только она узнала всю историю, она поняла, что это новый поворот ее дела: пропажа шхуны «Лавиния», смерть ее владельца, резкое увеличение прибыли с их китайских рынков и еще сотни мелочей. И миссис Холланд, женщина совершенно неверующая, благословила руку Провидения.
Бедвелл был еще слишком слаб, чтобы двигаться. Миссис Холланд не была абсолютно уверена, что выжала все знания из его обкуренных мозгов, – вот почему она продолжала держать его при себе и сохраняла ему жизнь, если, конечно, его существование можно было назвать жизнью. Но реши она, что задняя комната нужна для других надобностей, Смерть и Бедвелл, разминувшиеся было в Южно-Китайском море, воссоединились бы прямо в Темзе. Гиблая Пристань была самым подходящим для этого местом.
А пока Аделаида, с миской теплой жирной похлебки и грубо отрезанным ломтем хлеба, поднималась по лестнице в заднюю комнату. Внутри было совсем тихо; она надеялась, что больной спит. Приоткрыв дверь, она поневоле задержала дыхание от тяжелого спертого воздуха внутри, тело ее задрожало от холодной сырости, мгновенно пробравшей ее до костей.
Мужчина лежал на матрасе под грубым одеялом, закрывавшим его по грудь, и не спал. Его глаза неотступно двигались за ней с той секунды, когда она вошла и поставила миску на стул.
– Аделаида, – прошептал он.
– Да, сэр?
– Что у тебя тут?
– Похлебка, сэр. Миссис Холланд велела вам ее съесть, потому что это вам поможет.
– Ты принесла мне трубку?
– После похлебки, сэр.
Она не смотрела на него; оба говорили шепотом. Он приподнялся на локте, затем, превозмогая боль, оперся о спинку кровати. Тем временем Аделаида неподвижно встала у стены, и только ее огромные глаза казались живыми.
– Давай сюда, – сказал он.
Аделаида поднесла ему миску, покрошила туда хлеб, а затем снова отошла к стене. У Бедвелла не было никакого аппетита, и он оттолкнул это варево после нескольких ложек.
– Не хочу. Нет в ней ничего доброго. Где трубка?
– Вам надо поесть, сэр, не то миссис Холланд прибьет меня. Пожалуйста…
– Сама ешь. Если в тебя это полезет, – проворчал он. – Ну же, Аделаида! Трубку, скорее.
Она неохотно растворила шкаф – единственный предмет обстановки в комнате, кроме кровати и стула, – и вынула оттуда длинную тяжелую трубку, состоявшую из трех отдельных секций.
Он не отрываясь смотрел, как она составила их вместе, положила трубку возле него, отрезала маленький кусочек от большого куска коричневого смолистого вещества, тоже вынутого из шкафа.
– Ложитесь, – сказала она. – Оно же быстро действует. Еще свалитесь.
Бедвелл сделал, как ему велела эта девочка, и расслабленно растянулся. Промозглый серый свет увядающего дня, едва пробиваясь сквозь многолетние наросты грязи на крошечном окне, придавал этой сцене мрачный оттенок старинной гравюры на стали. Огонек спички высветил на подушке медленно ползущего клопа. Аделаида поднесла зажженную спичку к кусочку опиума. Затем, нанизав его на длинную булавку, она стала водить им взад-вперед над огнем, пока он не начал пузыриться и не повалил дым. Бедвелл втягивал его через мундштук, Аделаида держала опиум над чашечкой трубки, куда непрерывно всасывался сладкий дурманящий дым.
Когда опиум перестал куриться, Аделаида зажгла еще одну спичку и повторила операцию снова. Она люто ненавидела все это. Она ненавидела то, что происходило с Бедвеллом после, потому что тогда ей начинало казаться, что под каждым человеческим лицом таится личина слюнявого несчастного идиота, глядящего в пустоту.
– Еще, – пробормотал он.
– Больше нет, – прошептала она.
– Ну же, Аделаида, – хныкнул он. – Еще!
– Последний раз.
Еще раз она чиркнула о коробок, еще раз опиум запузырился и задымил. Дым повалил в чашечку трубки, будто река, впадающая в землю и исчезающая под ней. Аделаида подула на огонек и бросила спичку на пол.
Он глубоко вздохнул. Но дыма в комнате было так много, что Аделаиде стало плохо.
– Ты знаешь, что я не могу встать и убраться отсюда?
– Да, сэр, – прошептала она.
Странная вещь происходила с его голосом, когда Бедвелл был в опиумном трансе; он терял всю свою матросскую грубость и неожиданно приобретал какие-то благородные и мягкие оттенки.
– И все же я думаю об этом. День и ночь. О Аделаида… Семь блаженств! Нет, нет! Вы, демоны и дьяволы, оставьте меня!
У него начался бред. Аделаида села как можно дальше от него. Она не смела уйти, так как миссис Холланд всякий раз выспрашивала ее, о чем он говорил; но не менее того она боялась оставаться, потому что всякий раз после этого ей снились кошмары. Еще дважды Бедвелл произнес эти слова, и оба раза с ужасом.
И тут он неожиданно остановился на середине предложения. Его взгляд прояснился и стал мягче.
– Локхарт, – произнес он. – Теперь я вспомнил. Аделаида, ты здесь?
– Да, сэр.
– Постарайся кое-что запомнить ради меня. Сможешь?
– Да, сэр.
– Человек, его звали Локхарт… он попросил найти его дочь, ее зовут Салли. У меня для нее послание. Очень важное… Найдешь ее?
– Не знаю, сэр.
– Лондон очень большой. Может, тебе не удастся.
– Я могу попробовать, сэр.
– Хорошо. Боже мой, что я делаю? – продолжал он жалостно. – Посмотри на меня. Я слаб, как дитя… Что сказал бы мой брат?
– У вас есть брат, сэр?
Уже совсем стемнело, и Аделаида, едва видимая сквозь опиумную дымку, казалась матерью у постели больного ребенка. Она повернула его лицо к себе и утерла краем грязной простыни. Он благодарно сжал ее руку.
– Мой брат – славный парень. Мы близнецы. Тела одинаковые, но у него душа вся светлая, Аделаида, а моя гнилая и черная. Он священник. Николас. Его преподобие Николас Бедвелл… У тебя есть братья или сестры?
– Нет, сэр. Ни тех, ни других.
– А мать у тебя есть? Отец?
– Матери нет. Зато отец есть. Он сержант-вербовщик.
Это была неправда. Отец Аделаиды был неизвестен даже ее матери, которая сама исчезла две недели спустя после рождения дочери; и Аделаида придумала себе отца, одарив его достоинствами самых блестящих и доблестных людей, каких только она видела в жизни или могла выдумать. Один из этих прообразов, лихой гуляка в шляпе набекрень и со стаканом в руке, однажды подмигнул ей, стоя с приятелями у входа в паб и громко хохоча над какой-то непристойной шуткой. Она не слышала ее. Единственным, что она запомнила, был исполненный благородства образ мужчины, словно лучом прорезавший тьму ее жизни. В это мгновение дочь родила себе
