Тот, кто скрывается во мне - Андрей Дышев

— Слушаю! — ответил я, прижав трубку к уху, и по долгой паузе и шумному дыханию понял, что это снова «друг».

— Представь ситуацию, — шепотом говорил незнакомец. — Ученый совет принимает защиту, все аплодируют и поздравляют тебя. И вдруг кто-то громко говорит: «Он лжец! Он тупица и негодяй! Он присвоил чужой труд!»

— Послушай, ты, моралист, — произнес я, мысленно проклиная изобретателя телефонов. — Представляешь, как тебе будет больно, когда я тебя найду?

— А зачем меня искать? Я рядом. Можно сказать, что я сижу в тебе. Я твоя совесть…

— Тритон ты болотный, а не совесть, — ответил я. — Чего ты добиваешься? Денег хочешь?

— Ты думаешь, совесть продается за денежки?

Мне показалось, что я уловил знакомые нотки Чемоданова. Неужели это он? И тотчас у меня родилась азартная идея поймать этого засранца с поличным. Я уже подъезжал к поселку, уже видел в тумане абрис его дома. Надо было любой ценой удержать «друга» на связи.

— Давай поговорим по-хорошему, — мягким голосом сказал я. — Почему ты считаешь, что я не имею права купить продукт чужого труда?

— Не-е-ет, — с укоризной прошептал «друг». — Ты его не просто купил. Ты объявил себя его создателем. И потому боишься разоблачения. Ибо это стыдно — неучу рядиться в мантию ученого…

Я въехал во двор, заглушил мотор и, стараясь не производить лишнего шума, вышел из машины. Сигнализация тихо пискнула, но мой оппонент, по-моему, не обратил на этот звук внимания.

— Мне кажется, — сказал я, зайдя в подъезд, — что ты все слишком драматизируешь. В цивилизованном мире так все делают. Например, Япония скупает лицензии на высокие технологии, потом производит телевизоры или магнитофоны, но все по праву считают их японскими.

— Ты подменяешь термин, — с иронией произнес «друг». — При чем здесь производство? Если бы ты был производителем! Но ты хочешь купить себе ученую степень. Абсурд! Ее можно только заработать, заслужить, все равно как воинское звание, орден или титул…

Я уже не отвечал и быстро поднимался по зловонной лестнице, словно на ринг. Третий этаж, четвертый, пятый… Я уже не слушал, о чем бормочет мой собеседник. Жажда расправы над Чемодановым сделала меня глухим и слепым. Не осталось никаких сомнений, что это он играл со мной. Что ж, мы сейчас продолжим нашу дискуссию на тему нравственности.

Отключив телефон, я сунул его в карман и с разбегу обрушился на дверь.

— Чемоданов! — крикнул я. — Открывай, моралист!

Со второй попытки я выломал замок и ввалился в квартиру. В коридоре Витьки нет… В «узбекской» комнате нет…

Я кинулся в захламленную комнатушку, в которой Чемоданов принимал нас с Настей. Вот он, лежит на диване, вытаращив на меня дурные глаза, и подтягивает одеяло к подбородку.

— Что?! Не ждал?! — дрожа от восторга, крикнул я и сорвал с него одеяло.

Чемоданов был в одних трусах. Никакого телефона в его руках не было. У него вообще ничего не было в руках.

— Ты чего?.. Ты чего?.. — бормотал он, в ужасе забиваясь в угол.

— Телефон где?! — рявкнул я, действуя по классическим правилам оперативной работы: не дать преступнику опомниться и уничтожить улики; выбить из него признание здесь и сейчас.

— К-к-какой телефон? — заикаясь, пробормотал Чемоданов. — Нет у меня никакого телефона.

— Не ври, Чемодан, не ври! — не сдавался я, хотя воинственный пыл начал угасать. — Ты попался! Бесполезно отпираться!

У него было явно заспанное лицо. Сыграть помятую от подушки физиономию было невозможно. Я не мог поверить, что ошибся.

— Где я попался? Чего я сделал-то? — потихоньку приходил в себя Чемоданов.

Я скинул на пол подушку, заглянул под диван, раздвинул шторы, пробежал взглядом по книжным рядам.

— Ты че, Серёнька! — пробормотал Чемоданов. — Какой телефон? У меня отродясь телефона не было.

Я продолжал обыск уже просто от отчаяния. Посмотрел на кухне, в пустой комнате, потом заглянул в ванную и туалет. Я не нашел даже телефонной проводки.

Я выглядел круглым идиотом. Толкнув ногой дверь, чтобы не сквозило, я вернулся к Чемоданову. Он напяливал на себя свои пионерские шорты.

— Ты ж меня заикой так сделаешь! — пожаловался Чемоданов. — Я сплю. Вдруг грохот… Представляешь, что я подумал?

— Я заплачу тебе за новый замок, — сказал я, опускаясь на стул и расстегивая пальто.

Пришло состояние отупения. Я зачем-то вынул из кармана мобильник, нажал без разбору на клавиши и сунул его обратно. Чемоданова не на шутку взволновало мое странное поведение.

— Что с тобой? — допытывался он, натягивая на свои узкие плечи нелепую розовую водолазку. — Может, тебе приготовить кофе?

— Ты кому-нибудь говорил про диссертацию? — спросил я.

— В каком смысле? — заморгал глазами Чемоданов, что мне очень не понравилось.

— В прямом смысле! — злобно проворчал я. — Ты говорил кому-нибудь, что продал мне диссертацию?

— Да что ты, Серёнька! — перекрестился Чемоданов. — Типун тебе на язык! Кому я скажу? Зачем? У нас с тобой мужской договор…

— Какая-то сволочь пронюхала, что диссертация не моя, — оборвал я его. — И теперь достает меня телефонными звонками… Нашел бы — убил!

Чемоданов покачал головой и стал теребить свои мясистые влажные губы.

— Богом клянусь, я никому не говорил, — произнес он. — И под пытками не скажу. Ты на меня не думай. Моя совесть чиста…

— Что это ты про совесть вспомнил? — с подозрением сказал я, с прищуром глядя на Чемоданова.

Я не знал, верить ему или нет. В самом деле, какой ему резон кому-либо рассказывать про диссертацию? И без того трясется над деньгами. Наверняка думает, что если моя идея с защитой провалится, то я нагряну к нему за баксами. Пусть так думает и впредь.

— Ладно, — подвел я черту. — Я к тебе, в общем-то, по другому делу. Диссертация-то у тебя слабенькая!

Чемоданов молча пожал плечами, мол, ничего поделать не могу, другой нет и не предвидится. Но мне понравилось выражение его лица — как у двоечника, которого отчитывает учитель. Значит, верит мне безоговорочно, возражать не пытается.

— Умные люди прочитали, — продолжал я, внимательно наблюдая за реакцией Чемоданова, — и за голову схватились. Наковыряли огромное количество недостатков.

Чемоданов вздохнул и развел руками.

— Но самый главный недостаток — вот! — С этими словами я вынул из кармана листок с замечаниями Календулова и протянул его Чемоданову.

Тот взял, развернул и уставился в формулы и цифры.

— М-да, — протянул он нечто неопределенное и почесал затылок.

— В общем, так, — сказал я требовательным голосом, чтобы Чемоданов не вздумал отнекиваться. — Даю тебе два дня на то, чтобы халтуру исправить. Допиши необходимые выводы, и я от тебя отстану.

К моему негодованию, Чемоданов вдруг сложил лист и протянул его мне.

— Не, Серёнька, — покачал он головой. — Не буду. Я завязал.

— Что значит «завязал»?! — вспылил я.

— Я с физикой больше дел не имею, — пояснил Чемоданов. — Она у меня уже в печенках сидит. Тошнить начинает, только о ней подумаю.

Я от негодования даже вскочил со стула.

— Вот что, непризнанный гений! — крикнул я, размахивая у лица Чемоданова кулаком. — Ты что меня под монастырь подводишь? Сплавил мне черт-те что — и в кусты! Да если бы я знал, что в диссертации нет главных выводов, я бы ни за что у тебя ее не купил!

— Да пойми ты! — сдавленным голосом оправдывался Чемоданов. — Это вчерашний день! Поезд ушел! Я к физике больше не возвращаюсь! Все! Точка! Амба!

— Хорошо, — произнес я, снимая пальто. От избытка эмоций мне даже жарко стало. — Я все понимаю. Тебе надоела физика. Ты давно не открывал учебники. Ты завязал. Но я прошу тебя! Надо собраться, взять волю в кулак и заставить себя довести работу до конца!

— …да пойми ты меня! — пытался вставить слово Чемоданов, прикладывая руку к сердцу.

— Ты хочешь денег? Черт с тобой, я дам тебе денег! Сколько ты хочешь за две-три странички? Десять баксов?

— Не, Серёнька, не могу.

— Двадцать? — допытывался я.

— Даже за сто не буду, и не проси!

Я обалдел от такой наглости. Он отказывается от ста долларов, за которые рабочий месяц на заводе горбатится!

— Слушай, — произнес я, — ты меня лучше не зли. Мне отступать некуда. Коль я заварил кашу с твоей диссертацией, то расхлебывать ее будем вдвоем. Даю двести баксов — и ты немедленно приступаешь к работе!

Но негодяй Чемоданов опять отрицательно покачал головой. Я не мог поверить, чтобы этот немытый и небритый клоп проявлял столь необычное упрямство.

— Сколько же ты хочешь?! — рявкнул я.

Чемоданов не без удовольствия снова развернул листок, долго смотрел в него, морщил лоб, шевелил губами, будто считал количество символов и букв, и наконец выдал:

— Пятьсот долларов!