Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Константин Бальмонт
(1867–1942)В конце XIX – начале XX веков Константин Дмитриевич Бальмонт был едва ли не самым известным среди русских поэтов. В его ранних стихах слышны мотивы гражданской скорби и самоотречения, возникшие под влиянием народной поэзии. Вслед за этим он выступил как один из ранних представителей символизма.
Поэзию Бальмонта в значительной степени обесценивает некоторая экзальтированность, вычурность, манерность, крикливая напыщенность, а также нарочитый индивидуализм. Но многим его стихам присущи гибкость и музыкальность языка, неожиданные рифмы, сложные аллитерации, – они по-настоящему интересны.
Кроме того, Бальмонт известен как видный переводчик и страстный путешественник: он побывал на всех континентах. В 1920 году, преследуемый голодом и болезнями, поэт уехал во Францию. Всеми забытый и полубезумный, он умер в предместье Парижа.
Колокольный звон СонетКак нежный звук любовных словНа языке полупонятном,Твердит о счастьи необъятномДалекий звон колоколов.
В прозрачный час вечерних сновВ саду густом и ароматномЯ полон дум о невозвратном,О светлых днях иных годов.
Но меркнет вечер, догорая,Теснится тьма со всех сторон;И я напрасно возмущен
Мечтой утраченного рая;И в отдаленьи замирая,Смолкает звон колоколов.
(1894) * * *Я мечтою ловил уходящие тени,Уходящие тени погасавшего дня,Я на башню всходил, и дрожали ступени,И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,Тем ясней рисовались очертанья вдали,И какие-то звуки вдали раздавались,Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,И сияньем прощальным как будто ласкали,Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,Уже ночь наступила для уснувшей Земли,Для меня же блистало дневное светило,Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,Уходящие тени потускневшего дня,И все выше я шел, и дрожали ступени,И дрожали ступени под ногой у меня.
1894 Челн томленьяКнязю А. И. Урусову [31]
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.Величавый возглас волн.Близко буря. В берег бьетсяЧуждый чарам черный челн.
Чуждый чистым чарам счастья,Челн томленья, челн тревог,Бросил берег, бьется с бурей,Ищет светлых снов чертог.
Мчится взморьем, мчится морем,Отдаваясь воле волн.Месяц матовый взирает,Месяц горькой грусти полн.
Умер вечер. Ночь чернеет.Ропщет море. Мрак растет.Челн томленья тьмой охвачен.Буря воет в бездне вод.
1894 КамышиПолночной порою в болотной глушиЧуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.
О чем они шепчут? О чем говорят?Зачем огоньки между ними горят?
Мелькают, мигают – и снова их нет.И снова забрезжил блуждающий свет.
Полночной порой камыши шелестят.В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
В болоте дрожит умирающий лик.То месяц багровый печально поник.
И тиной запахло. И сырость ползет.Трясина заманит, сожмет, засосет.
“Кого? Для чего? – камыши говорят. —Зачем огоньки между нами горят?”
Но месяц печальный безмолвно поник.Не знает. Склоняет все ниже свой лик.
И, вздох повторяя погибшей души,Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.
(Июль 1895) БезглагольностьЕсть в русской природе усталая нежность,Безмолвная боль затаенной печали,Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, —Над зябкой рекою дымится прохлада,Чернеет громада застывшего бора,И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.Глубокая тишь. Безглагольность покоя.Луга убегают далёко-далёко.Во всем утомленье – глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,В прохладную глушь деревенского сада, —Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,И сделали ей незаслуженно больно.И сердце простило, но сердце застыло,И плачет, и плачет, и плачет невольно.
(1900) Меж подводных стеблейХорошо меж подводных стеблей.Бледный свет. Тишина. Глубина.Мы заметим лишь тень кораблей,И до нас не доходит волна.
Неподвижные стебли глядят,Неподвижные стебли растут.Как спокоен зеленый их взгляд,Как они бестревожно цветут.
Безглагольно глубокое дно,Без шуршанья морская трава.Мы любили, когда-то, давно,Мы забыли земные слова.
Самоцветные камни. Песок.Молчаливые призраки рыб.Мир страстей и страданий далек.Хорошо, что я в море погиб.
(1903) ОсеньПоспевает брусника,Стали дни холоднее,И от птичьего крикаВ сердце стало грустнее.
Стаи птиц улетаютПрочь, за синее море.Все деревья блистаютВ разноцветном уборе.
Солнце реже смеется,Нет в цветах благовонья.Скоро осень проснетсяИ заплачет спросонья.
Август 1905 Дурной сонМне кажется, что я не покидал России,И что не может быть в России перемен.И голуби в ней есть. И мудрые есть змии.И множество волков. И ряд тюремных стен.
Грязь “Ревизора” в ней. Весь гоголевский ужас.И Глеб Успенский[32] жив. И всюду жив Щедрин.Порой сверкнет пожар, внезапно обнаружась,И снова пал к земле земли убогий сын.
Там за окном стоят. Подайте. Погорели.У вас нежданный гость. То – голубой мундир.Учтивый человек. Любезный в самом деле.Из ваших дневников себе устроил пир.
И на сто верст идут неправда, тяжба, споры,На тысячу – пошла обида и беда.Жужжат напрасные, как мухи, разговоры.И кровь течет не в счет. И слезы – как вода.
(1913) Русский языкЯзык, великолепный наш язык.Речное и степное в нем раздолье,В нем клекоты орла и волчий рык,Напев и звон и ладан богомолья.
В нем воркованье голубя весной,Взлет жаворонка к солнцу – выше, выше.Березовая роща. Свет сквозной.Небесный дождь, просыпанный по крыше.
Журчание подземного ключа.Весенний луч, играющий по дверце.В нем Та, что приняла не взмах меча,А семь мечей – в провидящее сердце.
И снова ровный гул широких вод.Кукушка. У колодца молодицы.Зеленый луг. Веселый хоровод.Канун на небе. В черном – бег зарницы.
Костер бродяг за лесом, на горе,Про Соловья-разбойника былины.“Ау!” в лесу. Светляк в ночной поре.В саду осеннем красный грозд рябины.
Соха и серп с звенящею косой.Сто зим в зиме. Проворные салазки.Бежит савраска смирною рысцой.Летит рысак конем крылатой сказки.
Пастуший рог. Жалейка до зари.Родимый дом. Тоска острее стали.Здесь хорошо. А там – смотри, смотри.Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.
Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.Ярит борзых и гончих доезжачий.[33]Баю-баю. Мой милый! Ты заснул?Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.
Я снаряжу тебя в далекий путь.Из тесноты идут вразброд дороги.Как хорошо в чужих краях вздохнутьО нем – там, в синем – о родном пороге.
Подснежник наш всегда прорвет свой снег.В размах грозы сцепляются зарницы.К Царьграду не ходил ли наш Олег?[34]Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?
И ты пойдешь дорогой Ермака,[35]Пред недругом вскричишь: “Теснее, други!”Тебя потопит льдяная река,Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.
Поняв, что речь речного серебраНе удержать в окованном вертепе,[36]Пойдешь ты в путь дорогою Петра,Чтоб брызг морских добросить в лес и степи.
Гремучим сновиденьем наявуТы мысль и мощь сольешь в едином хоре,Венчая полноводную НевуС Янтарным морем[37] в вечном договоре.
Ты клад найдешь, которого искал,Зальешь и запоешь умы и страны.Не твой ли он, колдующий Байкал,Где в озере под дном не спят вулканы?
Добросил ты свой гулкий табор-стан,Свой говор златозвонкий, среброкрылый —До той черты, где Тихий океанЗаворожил подсолнечные силы.
Ты вскликнул: “Пушкин!” Вот он, светлый бог,Как радуга над нашим водоемом.Ты в черный час вместишься в малый вздох.Но Завтра – встанет! С молнией и громом!
3 июля 1924 ШатэлейонЗинаида Гиппиус
