Ковчег - Андрей Ливадный

Насколько понимал Рогман, рабы его профессии существовали всегда, наверное, с тех незапамятных пор, когда падение Мрачных Богов превратило в руины огромный участок Мира.

Предания говорят, что это были воистину страшные времена, оттого, наверное, и исчезнувших Богов всякий называет по-разному, кто Падшими, а кто и Мрачными… Сам Рогман, будь ему дана воля решать, назвал бы их немного иначе — Яростными, ведь кому, как не Ищущему-В-Темноте, знать о том, что скрывают в себе вставшие на дыбы руины Мира. По его мнению, они источали именно ярость. Боги, уходя, сжали эту часть Мира в своем могучем кулаке и бросили под ноги неблагодарным выкормышам, дерзнувшим поднять на них руку, — нате, живите, самонадеянные твари!..

…Не обнаружив опасности, он наконец выпрямился, легко и бесшумно соскользнув по наклонной стенке приютившего его контейнера. Пружинисто приземлившись, еще раз огляделся и только после этого позволил свой ладони расслабиться, не так крепко сжимать теплую рукоять самодельного клинка.

Видимо, ему приснился обыкновенный кошмар… Обрывки сна все еще заполняли часть его сознания. Он силился, но не мог понять ускользающего смысла полуосознанных картин. В душе осталась лишь сладкая, кусающая сердце боль, рожденная звуком далекого, нереального голоса…

Присев на корточки, Рогман сунул левую руку за пазуху подпоясанной ремнем туники и достал соевый брикет. Фляга на поясе была пуста, но об этом можно позаботиться позже — звук срывающихся капель по-прежнему звучал где-то поблизости, монотонно и отчетливо. Если вода не отравлена Невидимой Смертью, то он сможет не только напиться, но и пополнить запас.

За те два года, что прошли после памятного полета в трубу, он изменился, возмужал, окреп.

Сейчас на вид ему можно было дать лет девятнадцать-двадцать. Одет просто: кусок грубой ткани, обернутый вокруг тела и скрепленный на правом плече неким подобием броши, составлял весь его гардероб. Светлые волосы перехвачены по лбу тонким нейлоновым шнурком, концы которого свисали от левого виска. На концах шнурка крепились маленькие, но увесистые шарики, — шнур являлся не только деталью скудного гардероба, но и оружием, которое в отсутствие карманов было принято носить таким образом.

Пояс на тунике резко отличался от остальных деталей одежды. Кожаный шнур с хитрым замком не только держал узкую петлю, что чуть отвисала, отягченная голубовато-серым клинком из невиданного материала, еще к нему был приторочен мешок из плотной ткани, который, хотя и оказался наполовину набит разного рода добычей, не мешал при ходьбе и не ощущался Рогманом как груз.

Постепенно его мысли, растревоженные странным сновидением, переместились в более практическую плоскость. Тщательно пережевывая безвкусную, отдающую травой массу, он покосился на притороченный к поясу полупустой мешок, прикидывая, сколько времени еще осталось в его распоряжении.

Получалось — немного. Сухость во рту, неестественное напряжение мышц лица, легкий зуд под коленями — верные признаки приближающегося предела… Однажды он задержался, решив пренебречь этими ненавязчивыми симптомами, и узнал, что такое ломка…

От непрошеных воспоминаний сразу расхотелось есть, а сухость во рту стала такой, что кусок соевой галеты едва не застрял в горле.

«Поганые боги!..» Рогман едва не поддался абсурдному желанию зашвырнуть подальше кусок недоеденного брикета.

«Предел… Вот и снится всякая чушь…» — зло и тоскливо подумал он.

Спрятав еду, он приподнялся, выглянув поверх хаотичного нагромождения порожних пластиковых ящиков.

А заветная цель-то, вот она, близко… Так близко, что кажется — рукой подать…

Рогман уже не в первый раз наблюдал раскинувшийся в сумраке пейзаж, но все равно терялся, изнывая от подспудного желания плюнуть на все и хотя бы раз достичь невозможного…

Перед ним во всей своей мрачной красе лежал Перевал Тьмы — место, где издревле обитали мечты всех рабов, неисчислимого количества их поколений… Вот только цепь, на которую посажен каждый из них, коротка — не дотянешься до мечты, только взвоешь, корчась в ломке, там, где застанет срок, а потом, если не хватит сил повернуть, доползти назад, чтобы валяться в ногах насупленного хозяина, то умрешь в страшных муках и судорогах, глядя издалека на сумеречные вершины и ущелья, за которыми, по преданиям, лежала та самая страна Богов…

Рогман вздрогнул, отгоняя наваждение. Он-то знал самого себя — мог часами смотреть на чудовищный зев провала, который вобрал в себя пространство нескольких обвалившихся уровней древнего Мира. Серая, исковерканная, испещренная прихотливыми разломами ущелий и нагромождениями покореженных конструкций наклонная плоскость уходила вверх, так далеко, что ее верхняя грань, то есть сам перевал, терялась не столько в сумраке, сколько в дымке испарений. Отчего-то воздух там уплотнялся, завиваясь плотным, но невесомым кружевом…

«КИМПС!!!» — внезапно полыхнул в его голове знакомый по сновидению голос.

Это уже не походило на кошмар, рожденный нездоровым, беспокойным забытьем. Да и на зовущий стон тоже… То, что прозвучало в сознании Рогмана, исходило оттуда, из-за сумеречных вершин, и звучало как полный отчаяния, но изрядно приглушенный расстоянием вопль!..

Кто-то звал его из-за Перевала Тьмы?!

Он вздрогнул, опять окаменев от внутреннего напряжения, но вокруг стояла прежняя звонкая тишина…

Нет… Рогман тряхнул головой, отгоняя наваждение проклятых мест, потому как отлично знал, что посмотрит на перевал и повернет назад. И никакие зовущие, потусторонние голоса не заставят его сделать роковую ошибку, вторично поддавшись жестокому искушению, которое, наверное, и рождало эти галлюцинации… «Не время еще…» — успокаивая сам себя, подумал он.

Цепь была коротка, но если ее не порвать, то растянуть хотя бы можно? — этим вопросом задавался не он один, но не у всех Ищущих-В-Темноте мечта заглянуть за сумеречный перевал была так сильна, как у него.

Мечта…

На лицо Рогмана набежала новая тень непрошеных воспоминаний.

Он слишком хорошо помнил, что родилось в нем раньше мечты о невиданных землях, лежащих за Перевалом Тьмы.

Прежде он обрел свою цепь, а уж потом начал рваться с нее, словно ополоумевший лимминг…

Сюда, в Пустые Сектора, он попал несколько лет назад…

…Рогман все же заставил себя сунуть руку за пазуху и достать оттуда недоеденный брикет. Как бы ни было скверно на душе, а кормить себя он обязан: путь назад предстоял неблизкий, и мало ли чего не хочется…

Откусывая отдающую травой соевую массу, он продолжал настороженно шарить взглядом по сторонам, а мысли текли, облекаясь в форму воспоминаний, таких ненужных сейчас, непрошеных, незваных…

…Процесс обучения блайтеров протекал весьма незамысловато и болезненно.

Рогмана посадили в клетку. Рядом с ним стояло еще несколько неказистых металлических узилищ, в одном из которых сидел незнакомый ему сентал, другое занимал пойманный где-то дикий, и еще несколько клеток поменьше делили между собой крыса-переросток, подслеповатый кнурт с нижних уровней, — полуразумное, похожее на собаку существо с рыжей, свалявшейся клоками шерстью, и два нетопыря с широкими кожистыми крыльями, которые достигали в своем размахе почти что метра.

Обучение сводилось к тому, что в центре помещения между клетками раб-сентал устанавливал стол, на котором Хозяин, которого звали Ургун, бережно раскладывал принесенные из хранилища вещи.

Узникам предписывалось подойти вплотную к прутьям клетки и внимательно смотреть на разложенные предметы, стараясь накрепко запомнить их очертания. При этом все помещение оставалось погружено в плотный сумрак. Раб-сентал ходил между клетками. В одной его руке была зажата дубинка, от прикосновения которой между телом и наконечником проскакивала яркая голубая искра, вызывая адскую боль в пораженном месте, а в другой он держал плошку с бледно-синими гранулами. Их полагалось вложить в рот, под язык, и смотреть на сумеречные очертания разместившихся на столе предметов.

Рогман не знал, что такое наркотик. Его первое знакомство с бледно-голубым веществом прошло вполне спокойно, доза оказалась достаточно слабой, и в первый момент он действительно почувствовал странный, прямо-таки эйфорический прилив сил — его зрение обострилось, разум, казалось, сам потянулся к разложенным на столе предметам, накрепко впитывая в память их контуры, но это достаточно быстро прошло, состояние упоенной ободренности длилось не больше десяти-пятнадцати минут, и вслед за ним на удивленного юношу вдруг обрушились такие апатия и слабость, что он, не удержавшись на ногах, медленно ополз на пол своей клетки.

Раб-сентал понимающе усмехнулся и протянул ему миску с голубоватыми гранулами.