Лесная нимфа - Елена Арсеньева

…Вечером наконец-то позвонил Никита.

– Наташка! – произнес он очень серьезным голосом. – Привет.

– Никитка! – таким же тоном ответила Наталья. – Привет.

Было время, когда эта интонация ее обманывала и она ждала: ну вот сейчас ему надоест болтать и ерничать, и он наконец скажет ей… Теперь уж больше не ждала.

– Это не ты подняла трезвон позавчера ночью? – спросил Никита глуховато, и Наталья представила, как он, зажав трубку плечом, пытается подтянуть к себе кресло, чтобы усесться поудобнее.

– Когда? Позавчера? Среди ночи? Да бог с тобой! С какой бы это радости? – пожала плечами Наталья, и голос ее прозвучал вполне убедительно: вот удивилась, вот подняла брови, вот пожала плечами…

– Ты извини, слушай, я только сейчас вспомнил, что мы как раз позавчера договорились созвониться, – с некоторой виноватостью сказал Никита.

– Ну, у тебя совершенно замечательная память! Я даже и не помню, чтобы мы сговаривались.

– Значит, не ты звонила? – печально повторил Никита. – А я-то подумал… Даже на душе легче стало.

Год назад в ответ на такие слова Наталья разразилась бы потоком слез и нежностей, но сейчас – не год назад, к тому же она отлично помнила отнюдь не угнетенный, а просто сонный голос Никиты, а поэтому опять легко соврала:

– Нет, мне и в голову не пришло. Извини, что разочаровала. – И, словно доиграв обязательное вступление, спросила наконец о том, что волновало: – У тебя что-то произошло?

– Мы нашли ту женщину… помнишь, я тебе говорил? Катерина Долинина, на станции Садовая.

– Санитарка из областной? Конечно, помню. В мае, кажется, было заявление об исчезновении?

– Да, в мае. Так вот, нашли ее.

– Ее? Или…

– Или. Это что-то ужасное. Почти два месяца прошло, да и погода… Убили, судя по всему, ударами по голове, а потом закрыли труп кочками. Кочки, знаешь, аккуратно так срезали метров за сто оттуда, носили, закладывали… Место там вроде обжитое: дачные участки недалеко, а этот ложок нехоженый. Или заманили туда, или затащили уже мертвой. Теперь чесать частым гребнем по станции.

– Что-нибудь уже есть?

– Да есть кое-что… Может, я ошибаюсь, но похоже, что там мелкие, как твоя Лариса говорит, орудовали. Так что, Наташка, не исключено, будем вместе работать.

– Ничего, переживем и это.

– А ты молодец! – с язвительным одобрением сказал Никита. – Прогрессируешь. Голос абсолютно чужой. Даже мурашки бегут.

– У тебя?! – на этот раз Наталья воскликнула с искренним изумлением. – Мурашки?!

– Ну ладно, – с хрупким спокойствием произнес он. – Прекратим этот детский лепет. Как работа?

– Ну, на работе у меня именно детский лепет! Новое дело, причем абсолютно без проблем. Кража. Потерпевший с ходу назвал предполагаемого преступника: шестнадцать лет, недавно из колонии. Тот мигом во всем сознается, называет двоих соучастников, иди и бери их…

– Ну и чем ты недовольна? – В голосе Никиты холодок, его не смягчить показным интересом. Наталья чувствовала, что сейчас волнует его только убийство в том станционном поселке и, как ни странно, ее равнодушие. Именно равнодушие! Прозвучи в голосе Натальи хоть нотка тоски, задрожи он от накопившихся слез – и Никита мгновенно изменится, прибавится у него уверенности в себе, опять сможет неделями не звонить, не встречаться.

– Чем недовольна? Ну, например, тем, что Дима Анненский… этот герой моего романа, ты понял?

– Я понял, – ответил Никита. – Так что Дима Анненский?

– Парень был в колонии, уму-разуму его там хоть немного, но обучили. Верно? И он идет на кражу в свой же дом! В другой, правда, подъезд, но все же. Неосторожно.

– А может быть, ты переоцениваешь его интеллект? Уж этим-то юноша не блещет, так?

– Не блещет. Но…

– Но и на старуху бывает проруха. А какие у нашего Димы отношения с пострадавшим?

– Плохие отношения. Хуже некуда. У того четкая уверенность: раз человек оступился – охромел на всю жизнь.

– Ну а Дима твой мог решиться насолить этому типу?

Наталья вспомнила затравленный взгляд юноши, его острые локти, сжатые в кулаки пальцы…

– Не знаю. Он напуганный какой-то.

– Понятно, с комплексами. От таких только и жди. Ну, с этим пунктом покончили? Дальше?

– Дальше. Соучастники – младше Димы один на два, другой на три года. Причем по его рассказу получается, что они ему просто так сказали: «Пойдем ограбим квартиру» – и он пошел. Кстати, вопреки твоей отмстительной теории, не знал, в какую квартиру пойдут.

– Он такой слабовольный, что ли?

– Да сама не пойму, – повторила Наталья. – Разговаривали пока только один раз, а он такой, говорю тебе, замкнутый… как замок!

– Очень оригинально, – восхитился Никита. – Браво! Сама придумала?.. Ты с его родителями-то встречалась?

– Хотела сегодня вечером, но мать на дежурстве, она на две ставки работает, придется, видимо, прямо в больницу к ней идти. Она санитарка в областной.

– Да? Скажи-ка мне ее имя. Катерина-то моя Долинина тоже из областной. Вот видишь, Наташка, наше сотрудничество уже началось. А теперь расскажи, как там моя подруга Лидочка в своем шестом отряде?

Наши дни

– Не хочется уходить…

– Но надо.

– Все-то ты знаешь!

– Не все.

– Да и ладно. Зачем тебе все? Меньше знаешь – крепче спишь.

– Иначе говоря, во многом знании многая печаль.

– Как красиво… Я слышал это выражение, но чаще говорят – во многом знании много печали. Совсем другое дело.

– Да, совсем другой вкус слова.

– Черт! Вкус слова! Ну почему только ты так говоришь?!

– Да как – так?

– Ну так… я даже просто от этих слов завожусь, хотя и сил больше нет, и времени.

– Это потому, что ты – мыслящее существо. Только мыслящее существо может заводиться оттого, что женщина говорит – во многом знании многая печаль, а не – много печали. Нормальный мужик завелся бы оттого, что его рука лежит у нее на самом неприличном месте, и оно все мокрое от его… пота, скажем так.

– Издеваешься, да? Никакой нормальный мужик не завелся бы вообще ни от чего после того, что ты с ним только что проделала. А если бы завелся, то не раньше чем через час крепкого, здорового сна. Но надо идти.

– Твое полотенце желтое. Желтое! Ты способен отличить желтое от оранжевого?

– А что, в прошлый раз я опять что-то от чего-то не отличил?

– Ну да. Синее от зеленого.

– Тебе нужно вешать в ванной полотенца контрастных цветов. Если твое – синее, то мое должно быть желтое. Если твое – оранжевое, то мое – зеленое. А так… синее-зеленое, желтое-оранжевое… очень просто перепутать. У меня вообще в глазах темно, я ничего не вижу, а ты мне тесты какие-то цветовые устраиваешь.

– Это у тебя не в глазах темно. Это в комнате темно. Вот сейчас включу свет, и…

– Нет, не нужно, из коридора достаточно света, не включай. Слушай, а если я снова перепутаю полотенца, ты что, рассердишься?

– Да нет, но… почему ты их перепутаешь-то?

– Ну ты понимаешь… мне приятно твоим полотенцем вытираться. Как будто ты меня еще обнимаешь… Нет, погоди, не трогай меня, не целуй, я больше ничего не могу… Или могу?..

Дракончег ушел поздно. Или рано – это уж как посмотреть. Летом в эту пору уже начало бы светать. Хорошо, что зима. Кажется, что ночь будет длиться еще долго-долго и на самом деле не так уж и рано. В смысле, поздно.

Алена немножко постояла у двери, глядя, как он спускается, подняв к ней лицо и сонно, блаженно улыбаясь, а потом, когда он скрылся внизу, тихонько заперла дверь. И сразу ринулась в спальню – посмотреть, как Дракончег будет уезжать. Она обычно ждала его у окна – любила смотреть, как медленно, бесшумно, таинственно черная «Хонда» прокрадывается во двор. Сразу начинало ощутимо потряхивать, аж мурашки по коже бежали, и ощущение счастья, обычного, такого примитивного и такого возвышенного плотского счастья, начинало играть в теле, как пузырьки в шампанском. По аналогии, она должна была ощущать глубокую печаль, глядя, как он уходит, однако ничего такого не ощущала: слишком устала и ужасно, просто неодолимо хотела спать. Ее аж пошатывало, когда она, спотыкаясь о раскиданные подушки и сползшее с постели одеяло, скользя на покрывале и своих валявшихся там и сям одежках (медленно раздеваться и аккуратно разбирать постель отчего-то никогда не получалось, с порога начиналась яростная любовная битва, отчего после ухода Дракончега Аленина спальня сильно напоминала поле боя), пыталась пробраться к окну. Пришлось включить бра у изголовья кровати. То, что происходит на улице, хуже видно не стало, а если Дракончег разглядит ее силуэт в окне, может, ему будет приятно: вот, мол, любимая женщина (ну ладно, просто любовница, но это те самые несущественные детали, которыми, строго говоря, можно и пренебречь) смотрит ему вслед, не в силах с ним расстаться… Ох уж эти прелестные мелочи, все эти тонкости, оттенки чувств и отношений, какое же в них очарование скрыто, сколько утонченной радости они доставляют, как много значат для сердца влюбленного – и какой пустотой никчемушной кажутся для остывшей души…