Жажда - Ассия Джебар

Она продемонстрировала мне свои новые платья, позлословила насчет своих подруг, посудачила о тех, кому пора замуж, и наконец дошла до меня. Я ей рассказала, с кем приехала. Она расспросила меня о Джедле, о ее муже. Но когда узнала, что Джедла живет затворницей и не любит наряды, что стала худой, нелюдимой, казалось, потеряла к ней всякий интерес. Но я прибавила, что Джедла и ее муж приехали из Парижа и что Али работает в журналистике.

— Если он настоящий журналист, то тем лучше; а то все нынче хотят быть врачами или адвокатами…

Она любила прибегать к назидательному тону, всех поучать и полагала, что весьма оригинальна, повторяя изречения своего собственного мужа. Я же ограничилась тем, что передала мнение Хассейна об Али: он считал, что у такого журналиста есть будущее. Еще я добавила, сама не знаю почему, что Али очень любит свою жену. Но Лейла не страдала чувствительностью в отличие от Мирием, которая бы, наверное, услышав это, глубоко вздохнула и потребовала бы подробностей, скрывая свое жадное любопытство за милой безразличностью тона.

Лейла прямо-таки подпрыгнула, услышав имя Хассейна. Ведь она однажды во всеуслышание заявила, что Хассейн единственный, кто мог бы стать для меня настоящим мужем. «Это-мужчина!»- подчеркивала она для пущей убедительности. Я вообще-то доверяла ей в этом вопросе. Она, подобно нашим крепким старухам, обладала здравым смыслом.

— И давно ты с ним снова встречаешься?

Я сказала, что он отдыхает там же, где я.

— Я всегда думала, что Хассейн блестящая для тебя партия: прекрасно обеспечен, из хорошей семьи. Да и на вид он человек с твердым характером…

И, глядя в задумчивости на меня, она добавила: «И ему лучшего не пожелать…»

Она считала, что, вступив со мной в брак, Хассейн приобрел бы не только жену-красавицу, но и немалое состояние. Однако Лейла не была столь циничной, чтобы высказать мне все это вслух.

Я смотрела на нее с некоторым даже восхищением. Ее уверенность в себе, умение в любых обстоятельствах найти выход действовали на меня ободряюще. А ее ограниченность, не особенно широкий кругозор давали мне возможность чувствовать себя увереннее. Я считала, что в ней говорит кабильская кровь, которую она унаследовала от своей матери ведь Лейла, как и Мирием, была моей сводной сестрой. Их мать после развода с нашим отцом жила в своей деревне, откуда была родом. «На своей сторонке», как говорят у нас. Она почти никогда не приезжала в Алжир; говорила по-арабски с местным акцентом и одевалась в просторные галабеи, как истинные селянки. Я видела ее однажды, на какой-то свадьбе.

Когда жара немного спала, Лейла потащила меня за собой по магазинам. Я уже совсем отвыкла от праздной толпы, от молниеносных взглядов, которые бросали на меня прохожие мужчины, и неохотно следовала за Лейлой, с трудом входя в ритм городской жизни. Я едва поспевала за ней. Лейла вечно куда-то торопилась, вихрем врывалась то в одну, то в другую модную лавку и тоном, не терпящим возражений, просила показать ей сразу несколько вещей, а потом не знала, какую выбрать.

По ходу дела она рассказывала мне о неприятностях с ее новой служанкой, испанкой.

— Я плачу ее лишних десять тысяч франков за одно лишь удовольствие иметь прислугу европейского происхождения! — резко говорила она мне по-арабски.

В нашей семье она была единственной, кто со мной разговаривал на родном языке. И она была мне настоящей сестрой.

Из-за Лейлы я опоздала на свидание со своими спутниками. Когда я с ними встретилась, они о чем-то оживленно спорили. Хассейн улыбнулся мне. Я поняла, что возвращение наше обещало быть нескучным.

Мы отправились в путь около шести. Легкий ветерок омывал нас волнами морской свежести. Нам было хорошо. Я вела машину не торопясь, и она была мне послушна, как добрый зверь. С прибрежной дороги видно было, как затихает, засыпая, море. В наступившем вечере питало предпраздничное настроение. Когда при выезде из города Хассейн предложил нам зайти в казино, что располагалось невдалеке у обочины, я с удовольствием согласилась. Али тоже не возражал. Он казался спокойным, несколько даже безразличным, говорил мало. Хассейн ввел нас в казино, как к себе домой, словно был здесь завсегдатаем. Я видела его вновь таким же непринужденным, как и раньше, будто повстречала своего старого знакомого, и мне была приятна эта встреча.

Народу в зале было немного. Мы просидели по крайней мере час, приятно расслабившись. Казалось, что никуда дальше ехать не надо, что музыка будет звучать вечно. На дорожке между рядами столиков танцевало несколько пар. Я рассеянно смотрела на сильно накрашенные лица женщин. Ни одна из них не показалась мне красивой.

Али сидел с отсутствующим видом, в задумчивости. А Хассейн, как только мы вошли и сели, беспрерывно пил. И когда он пригласил меня потанцевать и прижал к себе, я почувствовала сильный запах алкоголя и увидела пьяный блеск его глаз. Я сказала ему об этом. Он молча улыбнулся. Танец окончился, и он оставил меня, шепнув на ухо, что пойдет играть: может быть, на этот раз он выиграет, если, конечно, я ему принесу удачу…

Пожав плечами, я вернулась к столику. Поняв, что Али наблюдал за нами, пока мы танцевали, я почувствовала, что краснею. Внезапно мне захотелось поговорить с ним, высказаться, освободиться от какого-то внутреннего отвращения, пробуждавшегося во мне, шевелившегося где-то в глубине души. И я стала говорить, вполне искренне:

— Временами мне становится тошно от всего, что я вижу, от этих людей, которые окружают меня. Как будто внутри меня пустота. И я ощущаю такую горечь, словно прожила на свете много лет и давно состарилась. Но сожаления бесплодны. А где выход, не знаю…

Я и в самом деле чувствовала себя усталой, но старалась не упустить из виду реакцию Али, мне было интересно, что он обо мне подумает после таких слов. Али сидел рядом со мной и слушал. А я говорила ему, что мечтаю о спокойной жизни, о тишине, о солнце, о забвении. Я говорила о том, что постоянно ищу настоящих людей, а не гоняюсь за призраками. Я говорила о тщете и суете, о том, что танцующие перед нами пары тешат себя пустым тщеславием, и, если ноги их еще движутся в такт музыке, то глаза давно потухли, словно они уже видели ад. Но все-таки нельзя забыть о том, как волнуется кровь, как трепетно бьется сердце, как сладостна лихорадка человеческих страстей и наслаждений. Жаль только, что все это недолговечно…

— Вот так я и живу, — продолжала я. — Обычно не замечаю, как быстро бегут дни. Но время от времени их бег замедляется. И тогда мне так тяжело просыпаться. Я предпочитаю спать и не ведать ни о чем. Однако знаю, что есть совсем другое…

Я понимала, что моя патетика попахивает дурным вкусом. И Али должен был бы испытывать неловкость. Вот почему я не ожидала от него никакого ответа. Но он слушал меня с глубоким вниманием! У меня было ощущение, что я заблудилась в огромной и холодной пещере, где меня забыли… Когда я перестала говорить, он посмотрел на меня своим прямым и ясным взглядом, который проник мне прямо в сердце, — будто протянул мне руку над этим столиком, где стояла бутылка из-под шампанского, выпитого Хассейном. Мне хотелось сказать Али спасибо, поблагодарить его от всей души.

Возвратился Хассейн. Вид у него был весьма сумрачный — он был похож на древнеарабского «князя пустыни». Глаза у него стали огромными, как две черные бездны. Я его никогда таким не видела.

Кивнув в сторону танцевальной дорожки, он пригласил меня на танец. Я хотела было отказаться: мне не нравилась его развязность, особенно теперь, в присутствии Али. Но уже с этого момента я начала побаиваться его. Его вид, его глаза были, несомненно, тому виной. И я, поколебавшись немного, пошла с ним танцевать, взглядом умоляя Али простить меня.

Хассейн крепко сжал меня. От него пахло вином еще больше. Я спросила его, много ли он проиграл, ведь я никогда не приносила удачи. В ответ он лишь неопределенно улыбнулся. А когда заговорил, то его глухой и низкий голос поразил меня, как рокот моря в часы отлива. Он обращался ко мне на «ты»:

— У тебя такой вид, словно ты хочешь понравиться Али Мулаю. Я наблюдал за вами. Ты долго разглагольствовала.

— Али Мулай умеет слушать и не бросает меня одну. И не пьет и не играет в карты.

— Али Мулай женат.

— Простите, не понимаю что-то…

— Все ты прекрасно понимаешь. Я повторяю, что Али Мулай женат, что он любит свою жену и что его жена была твоей подругой. Это, правда, остается для меня загадкой, потому что ты не стоишь ее, она куда лучше, чем ты.

Я попыталась высказать ему свое презрение:

— Вы слишком много выпили!

— Нет!

— Нет, выпили! Вы сами не знаете, что говорите!

— Нет. Я все прекрасно вижу, говорю тебе. И я среди вас единственный, кто все прекрасно видит. Али Мулай — наивный человек, а его жена — порядочная, честная женщина. А тебя я хорошо знаю. Ты и бывшего жениха своего сумела увести от другой. Это тебе доставляет удовольствие.