Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Анатольевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Только не учи меня, щенок! - огрызнулся рыцарь на мой разумный совет, помянув еще одно животное, не столь мерзкое, как предыдущее.
Он отступил в сторону и огляделся в пустом застенке, будто надеясь увидеть здесь то ли еще одного пленника, с которым забыл поговорить, то л саму бессмертную душу рыцаря Эйдана.
Больше у него в тот день просчетов не было. Все пленные рыцари, к которым он входил, сначала столбенели и широко раскрывали глаза, а потом, принимали предложение, от которого всякому разумному человеку, оказавшемуся на их месте, было трудно отказаться.
Привожу здесь разом все имена этих воинов, ибо их не найти ни в каких летописях ни на Востоке, ни на Западе, а они достойны упоминания, и - не только в заупокойных молитвах, но и в преданиях о славных героях:
Джон Фитц-Рауф, второй сын эрла Рауфа Хэмлорта,
Вильям Лонгхед, крестоносец, вместе с рыцарем Джоном служивший иерусалимскому королю Ги Лузиньянскому,
а также из франков - рыцари Эсташ д'Авьен по прозвищу Вепрь
и
Эсташ де Маншикур по прозвищу Лысый, потому как носил плешь на темени с двадцати лет и называл ее "небесной отметиной" (такие отметины - тонзуры - носят христианские монахи),
Ренье де Фрувиль, которого остальные называли между собой Красавчиком, но никогда - в лицо, потому как он был пригож лицом, моложе всех и по молодости не в меру вспыльчив,
Жан де Брас,
Виллен де Нантийоль,
Пейре д'Аламон
и Ангеран де Буи, получивший прозвище Анги Добряк, поскольку во время осады Иерусалима один из самых молодых воинов султана повис на стене, удержавшись за выступ одной рукой, и вскрикнул от ужаса, а рыцарь Ангеран, уже сбросивший вниз несколько врагов, схватил его за руку, поднял и оставил на забороле*, отняв у него саблю но не убив. Молодой воин Пророка так и остался в живых по воле Всемогущего Аллаха. Сразу после сдачи Иерусалима великий султан, узнав о поступке франка, отпустил его на все четыре стороны, но тот отказался уйти, настояв на том, что желает разделить участь самых обездоленных пленников и тем послужить Иисусу Христу. Ему выделили одну из лучших комнат в доме рядом с темницей.
Слуги-оруженосцы были набраны из полукровок, родившихся в Аль-Кудсе в пору христианского владычества и говоривших на франкском наречии. До этого дня они служили во дворце султана и были из числа тех, что заслуживал доверия.
Только оруженосец самого рыцаря Джона вышел из пленников, и о нем стоит сказать особо.
Это был рус, родившийся на славянских землях, так далеко на севере, что лето там длится всего одну неделю и напоминает погожий зимний день на Галилейских равнинах.
Других русов я ни видел в своей жизни и, поскольку всегда испытывал сильное желание осваивать чужие наречия, то не раз посещал его в темнице и пытался узнать как можно больше о его языке и обычаях его народа, исповедывавшего ту же веру, что и ромеи, которых франки считают еретиками*.
Рус называл себя именем Иван и мог, хотя и ломано, говорить на нескольких наречиях, которые он слышал на долгой дороге к Иерусалиму и в самом Священном Городе. Он заваривал "похлебку" из слов всех языков, однако изъяснялся понятно для всякого неглупого собеседника, повидавшего свет. Со слов руса выходило, что его отец - князь из Нового Города и что сам отец настоял на паломничестве своего младшего сына к святым местам ради благополучия рода и благословил его в дорогу. По виду русу можно было дать около двадцати лет, то есть он приходился мне ровесником.
История его пленения была такова. Оказавшись в Аль-Кудсе незадолго до осады, он без всякой выгоды для себя и не служа никаким королям, сам, по своей воле, принялся усердно оборонять город и очень метко бросал камни в воинов султана. Случилось так, что он наверняка уберег от смерти рыцаря Джона, ловко перехватив пущенное в того копье. Затем, когда рыцарь был сильно ранен, он пытался оттащить его от бреши в стене в более безопасное место. Это было куда труднее, чем кидать камни, и наши воины успели окружить руса и англичанина. Тогда рус стал громко кричать по-арабски и по-турецки, что он знатного рода и за него можно получить немалый выкуп. Видя его поношенные и залатанные одежды из простого полотна, нелегко было поверить его горячим уверениям. Быть бы ему убитым на месте или, в лучшем случае, проданным в рабство (ибо никаких денег при нем не нашлось), но только воинов Ислама изумили его чудесно сиявшие на солнце золотистые волосы, а особенно - глаза цвета ясного утреннего неба. Поэтому все поверили, что он - благородных кровей и одет в рубище как то подобает истинному паломнику, сознающему свою ничтожность пред Всемогущим Богом.
Все эти годы он в спокойном, если не сказать легкомысленном, смирении дожидался своего выкупа, порой весело говоря, что "кого Бог любит, того и наказует", а порой вздыхая и сокрушаясь о том, что дорога до его дома слишком далека и весть о пленении сына дойдет до отца "не раньше Второго Пришествия". Его, впрочем, уже собрались продать одному богатому магрибинцу, которому очень нравились славянские рабы и готовому отдать за руса сотню динаров, однако пухлую руку с кошельком опередила мощная рука рыцаря Джона, отворившая дверь клети.
- Однажды ты спас мне жизнь, Айвен, и сегодня я могу вернуть тебе старый долг, - сказал он русу.
Рыцарь называл руса Айвеном в память о своем давнем дружке, оставшемся в Англии. Когда-то юный Джон Фитц-Рауф служил пажом в замке одного графа, более знатного, чем его отец. За год до окончания его службы и посвящения в рыцари в замок был принят новенький мальчишка-паж, которого звали Айвенго. В первый же день он, несмотря на разницу в годах и силах, затеял потасовку со старшими, был крепко бит, но держался отважно и не проронил ни одной слезы. Следующим утром Джон взял его