Лето с чужими - Таити Ямада

– Извините, – решившись, начал я, – за странный вопрос…

– Какой?

– Фамилию… вашу не знаю – нигде нет бирки.

– Ты чего такое говоришь? Разумеется, Харада, – как ни в чем не бывало произнесла женщина мою фамилию и улыбнулась. – Ты поди перегрелся. Покажи мне еще детей, которые спрашивают фамилию у собственных родителей.

Повисла пауза – не больше мгновения, необходимого, чтобы занесенная огромная кувалда ухнула по даже не пытающейся уклониться голове. И уже в следующий миг она меня сразила.

– Да, хе-хе, действительно… – Казалось, я задохнулся. Но уже не оборачивался. – Ну, ладно.

– Мы тебя ждем.

– Ага.

– Береги себя.

– До свидания.

Я старался идти обычной походкой, но меня стремительно охватил ужас. Ступив на железную лестницу, я с каждой ступенькой принялся ускоряться и, выскакивая из переулка на дорогу, уже бежал. Из всех клеток моего тела, казалось, фонтанами били страх и волнение.

«Боже! О боже!» – кричал внутренний голос. Я – атеист, но в этот момент хотелось молиться хоть кому.

Я поймал такси.

Но тут же извинился и выскочил из машины.

Страшно оказаться в замкнутом пространстве наедине с таксистом. Тот тронулся и обернулся – мне показалось, что у него лицо отца.

– Что, ужастиков насмотрелся?

Я понял, что на меня смотрят. И показывают пальцами.

Я поспешил к метро Таварамати. На бегу тревожно обернулся – вдруг меня догоняет мать.

Но ничего такого, разумеется, не произошло.

Глава 7

Смеркалось, лил проливной дождь.

Я сидел в баре на верхнем этаже высотной гостиницы и разглядывал отблески молний. Дождь как из ведра, и если бы не сверкавшие за окном молнии, казалось бы, что стекло непрозрачно. Меня слегка раздражало, что вспышки расплывчатые: хотелось разбить это гигантское стекло и насладиться яркостью света, жалящего небеса. Хотелось держаться подальше от мрака непрозрачности и неопределенности. Хотелось светлого и чистого, отчетливо сфокусированного мира. Я избегал подземных баров, баров без окон, и сюда пришел в поисках просвета. Но и здесь меня с каждой минутой все больше окутывал мрак надвигавшейся ночной грозы.

При этом страшно было возвращаться в одинокую квартиру. Хотя квартира здесь ни при чем. Бояться нужно не ее, а себя. И я это понимал.

Но не мог с собой ничего поделать: я не хотел, чтобы галлюцинация – появление тех давно умерших двоих в их прижизненном облике – рассеялась.

Хотя у меня не было ощущения, что это галлюцинация. Мать словно перевоплотилась в другого – реального, как стоящий передо мной бокал, – живого человека. Ну как после этого считать ее галлюцинацией? А то пиво? Его хмель не сразу выветрился из моей головы.

Я не мог просто вычеркнуть галлюцинацию из сознания, излечиться от нее. И только под селезенкой блуждало ощущение собственного бессилия. Нечего и говорить: то, что я в двенадцать лет остался круглым сиротой, не могло не повлиять на мой характер. Но даже при живых и здоровых родителях дети обрастают недостатками, и в этом смысле, считал я, все равны. Разница лишь в том, как человек, повзрослев, с ними справляется. Для меня вопрос этот был давно решенным, а потому я не подозревал, что меня застигнут врасплох, да еще таким образом. Эта иллюзия, пожалуй, восполняет все, чего не хватало мне после утраты родителей, но я мысленно старался себя убедить, что в этом смысле не голоден. Однако с ними на меня спускался покой, и я четко понимал – подсознательно такая любовь мне очень необходима. И она воплотилась в иллюзию на фоне вереницы одиноких дней после развода. Вполне реалистичное объяснение, соответствует нынешнему здравому смыслу. Но если честно, я не ощущаю ни единой капли пролитого света.

Неужели бывают такие галлюцинации? Если да, то мне примстилось все: и бар, и гостиница, и гром, и молния, и ливень. И мать в тот день, и отец той ночью однозначно были рядом со мной – абсолютно так же, как окружающие меня сейчас интерьеры и люди. Уничтожить в себе их присутствие я не мог.

Нужно успокоиться и подойти ко всему хладнокровно.

Не хочется себе признаваться, но это, скорее всего, – признак крушения судьбы по моей собственной слабости. Раз так, нужно положить этому конец.

Больше не пить, вернуться домой и заняться работой. Вдруг показалось, что заживи я как обычно – и борьба с галлюцинациями закончится победой.

Такси вернуло меня домой.

Когда я выходил из машины, дождь уже закончился, и луна ярко освещала площадку перед зданием.

Пока ехал в лифте, я решил с порога включить во всей квартире свет. Весь свет: от торшера до ночника и лампы в туалете.

Затем нужно побороть страх. Слова матери глубоко впились в мое сознание: «Покажи мне еще детей, которые спрашивают фамилию у собственных родителей».

Открыв дверь в темную квартиру, я сразу же включил свет в гостиной. Затем в спальне, маленький ночник у кровати, свет в туалете и торшер.

И тут меня охватила паника.

В ванной свет не включался. Я несколько раз щелкнул выключателем, но светлее не стало. Вдруг мне почудилось в ванной нечто странное. Вдруг из ванны сейчас покажется корявая рука, вылезет по локоть, потом появится морда, а затем – и само тело в полный рост.

Я раскрыл рот, набрал в грудь воздуху и, еле сдерживаясь, чтобы не заорать, что есть силы захлопнул дверь ванной комнаты.

«Идиот. Просто перегорела лампочка. И только. Чего я боюсь?» – пронеслось в голове, но я стоял, не шелохнувшись. К чему-то прислушиваясь. Звук! Что за звук?

Звонок. Звонок в дверь. Ничего особенного. Кто-то пришел. И давит на звонок. Ничего странного. Постой, кто это может быть? Вдруг отец – что делать? А если мать? Я побрел к домофону. Я безропотно тонул в собственном страхе и ненавидел себя за это. «Так, хватит», – едва слышно произнес я и поднял трубку.

– Это я – Кей.

Вот радость.

Я открыл дверь. Одетая в светло-зеленую блузку и желтую юбку, Кей, наклонив голову, спросила:

– Можно?

Я не стал рассказывать ей о своем приключении.

Как правило, в такие минуты человек вообще не знает, как поступить. Может, все дело просто в моей давней привычке – тотальной осторожности. Раскаиваюсь, но всякий раз, пытаясь заговорить, я себя сдерживал.

В конце концов, это же не признание в соучастии при грабеже.

Галлюцинация, возможно, – мой недостаток, но не хотелось, чтобы Кей узнала о моем страхе перед непонятными вещами.

Кей сказала, что видела меня на крыльце из окна. Я был мертвенно-бледный и очень усталый.

Я возразил, что бледность – из-за света луны, а сам я свеж и бодр. Абсурд – будто сорокавосьмилетний мужчина скрывает усталость перед женщиной моложе его на пятнадцать лет.

– Вот как? – сказала Кей уже в моих объятьях. – Что-то тут не так.

– Что, дурное предчувствие?

Попытавшись превратить свои слова в шутку, вопрос я задал наполовину всерьез. Есть такое понятие – «женская проницательность».

– Именно, – ответила она. – Не пойми меня неверно, но такое ощущение, словно ты – в другом измерении.

– Вроде галлюцинации?

– Да, что-то вроде. Я давила на звонок, а у самой не было уверенности, что ты вообще дома.

– Может, как раз это и есть галлюцинация?

– Ничуть. Что, испугался?

И мы оба рассмеялись.

С единственным условием – не прикасаться и даже не пытаться увидеть грудь – я любил Кей, я прижимался к ее белым ягодицам с единственной родинкой.

Оказалось, что она работает в финансовом отделе пищевой компании, а родом из небольшой деревушки в часе езды автобусом от Тоямы.

Следующий день я с обеда и до поздней ночи провел в бильярдном баре, где накануне собирал материал для работы. Проект еще не одобрили, но писать после того, как все уладится, времени уже не будет, и мне дали команду заранее подготовить сценарий первой серии.

Продюсер был уверен в проекте, реализация которого не вызывала сомнений до тех пор, пока не возникало сомнений у спонсоров. Даже по виду верные предложения от так называемых «субподрядных студий» нередко разбиваются о мнение киностудии, и я никогда не начинал писать до принятия окончательного официального решения. Однако на этот раз проектом занималось подразделение самой киностудии, все отделы которой: производственный, редакционный и коммерческий – уже дали согласие. Оставалось собрать последний материал перед началом работы.

Я принялся писать на следующее утро.

В десятом часу вечера позвонила Кей и предложила выпить под жареный хребет угря.

В этот день я исписал пятьдесят три страницы черновика по двести знаков на каждой – работа спорилась. До одиннадцати мы выпивали у меня и расстались, ограничившись лишь поцелуем. Я жаждал продолжения, но Кей отказалась:

– Не хочу, чтобы ты требовал близости после каждого моего звонка.