Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

не отказывался, если организационной комиссией он будет приглашен открыть съезд, ибо нет никого (раз Плеханов отсутствует), кто бы был с таким партийным революционным стажем. Хотя, быть может, в среде делегатов есть и старше по возрасту.

В почтенные старики ему слишком рано — без считанных дней сорок лет. Разве что по делам и скитаниям…

Высший духовный пастырь — экзарх Грузии лично позаботился, чтобы юноша Миха, исключенный из семинарии с «волчьим билетом», не оставался без надзора. Полиции, конечно. Затем воспитания ради пусть победствует, поголодает на чужбине, авось и станет верноподданным — выслан на пять лет из пределов Кавказа. Пенза… Екатеринослав… В городе на берегу Днепра приказано жить.

Агенты охранки доносят:

«Сей Цхакая вступил в преступное сообщество с Иваном Бабушкиным, вторым после Ульянова лицом в ликвидированном в Петербурге «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». Бабушкин, Цхакая и местный екатеринославский мастеровой Григорий Петровский учредили тайный революционный комитет и ладят издание подпольной газеты для южных губерний России».

Все правда. Только газета уже печатается. Нелегальная, социал-демократическая. «Южный рабочий»!

Тюрьма в Екатеринославе. Изолятор в харьковском тюремном замке. Рекомендация министерства внутренних дел: «Особенно беспокойный заключенный Цхакая Михаил Григорьев нуждается в полной изоляции и усиленном конвое».

С весны девятьсот второго года Миха Цхакая снова в родных краях — в Кутаисе, Тифлисе. Всюду нелегально. Бодрый, твердый, действенный.

Двенадцатого апреля 1905 года Миха, представленный делегатам по законам строгой конспирации под фамилиями Барсова и Леонова, открывает съезд Российской социал-демократической рабочей партии.

Кавказ сразу в центре внимания. Цхакая сообщает:

«…Тысячами распространялись наши листовки на трех языках: грузинском, армянском и русском… Наш молодой товарищ социал-демократ повел всю толпу из десяти тысяч человек по главной улице города, и неожиданно для полиции была устроена самая интересная демонстрация.

С импровизированным красным знаменем на конце длинного шеста он шел впереди толпы из разных наций и различных слоев… Останавливаясь в нескольких местах, обращался к народу с призывом сплотиться под красным знаменем пролетариата и бороться с самодержавием, благодаря которому происходят такие бесчинства, как бакинская резня[14]. Оратор критиковал… речи духовенства и либералов, называя их лицемерами, такими же эксплуататорами народа, как правительство. Указывал на то, что либералы только под охраной полиции способны говорить шумные речи, а на улицу выходить, стать во главе народа боятся».

Остальное с глазу на глаз. Ничего, если беседа за-. тянется дольше обычного. По шутливому замечанию Ильича, оба они — Ленин, Цхакая — принадлежат к «партии прогулистов», любителей долгих прогулок, когда ничто не мешает душевному разговору.

— Нуте-с, Михаил Григорьевич, выкладывайте, кто это такой «наш молодой товарищ социал-демократ»?

— Гм! Вам, Владимир Ильич, он небезызвестен. Грешны, славили в «Искре» его художества — в театре с галерки запустил пачки прокламаций… на центральном проспекте поднял красное знамя… испортил карьеру тифлисскому полицеймейстеру…

Ильич весело, заразительно смеется.

— Отличный малый!.. — Тут же с некоторой долей упрека: — Будет вам, неисправимый конспиратор, называйте его фамилию!

— Не могу! Не знаю! Мы его зовем Камо. Для нас это всё — имя, фамилия, сословие, национальность, безграничное доверие. Когда положение представляется совершенно безнадежным, когда по всем резонам ничего нельзя придумать, сделать, произносится одно магическое слово: Камо!

— Я правильно уловил — ударение на о? Камó! — осведомляется Ленин.

О нем же, о Камо, в Москве у Горького. Через небольшой промежуток времени.

Алексея Максимовича навещает его давний тифлисский знакомый Н. Н. Флеров. Человек немолодой, утомленный испытаниями, отнюдь не восторженный. Сейчас он весьма неожиданно для Горького принимается горячо убеждать: «У нас, батенька, начинается социальная революция. Понимаете? Начинается и будет потому, что началось снизу, из почвы».

Доказательства ради эпизоды из жизни «одного удивительного революционера». Очень похоже на то, что Горький слышал от другого тифлисца, артиста грузинской драмы и руководителя боевой дружины Васо Арабидзе. Почти не сомневаясь в ответе, спрашивает: «Его зовут Камо? — Вы знаете? — Ага, только по рассказам…»

Флеров, по словам Алексея Максимовича, «крепко потер свой высокий лоб и седые кудри на лысоватом черепе, подумал и сказал, напомнив мне скептика и рационалиста, каким был он за тринадцать лет до этой встречи:

— Когда о человеке говорят много, — значит, это редкий человек и, может быть, та «одна ласточка», которая «не делает весны».

Но, отдав этой оговоркой дань прошлому, он подтвердил мне рассказы Арабидзе и, в свою очередь, рассказал:

В Баку на вокзале, куда Флеров пришел встречать знакомую, его сильно толкнул рабочий и сказал вполголоса:

— Пожалуйста, ругай меня!

Флеров понял, что надобно ругать, и пока он ругал, — рабочий, виновато сняв шапку, бормотал ему:

— Ты — Флеров, я тебя знаю За мной следят. Придет человек с повязанной щекой в клетчатом пальто, скажи ему: «Квартира провалилась, — засада». Возьми его себе. Понял?

Затем рабочий, надев шапку, сам дерзко крикнул:

— Довольно орать! Что ты? Я тебе ребро сломал?

Флеров засмеялся:

— Ловко сыграл? После я долго соображал: почему он не возбудил у меня никаких подозрений, и я так легко подчинился ему? Вероятно, меня поразило приказывающее выражение его лица; провокатор, шпион попросил бы, а не догадался приказать. Потом я встречал его еще раза два-три, а однажды он ночевал у меня, и мы долго беседовали… Он революционер по всем эмоциям, революционер непоколебимый, навсегда…»

6

На последних страницах оборванной автобиографии:

«В 1905 году я имел типографию в Сололаках[15], на Бебутовской улице. Как-то во время работы, после нескольких бессонных ночей, я вышел в другую комнату, чтобы принести бумагу. Вернулся — вижу, наборщик Павел Урушадзе заснул, положив руку на машину. Меня это очень обидело, я захлопнул машину и ущемил ему руку. Павел стал упрекать меня в злости. Я сказал ему, что, когда много дела, человек не спит, человек работает!»

Заказ совершенно неотложный. Деловая услуга недавно назначенному директору департамента полиции господину Лопухину. Перевод для кавказцев его секретного доклада комитету министров:

«Все оказалось негодным… с тех пор, как революционное движение настоящим образом проникло в народ… Ослабли пружины полицейских механизмов, недостаточны одни только военные силы. Надо разжигать национальную, расовую вражду, надо организовывать «черные сотни»… надо превращать борьбу полиции с кружками в борьбу одной части народа против другой части народа». А в империи Российской — от Тихого океана до Черного моря, от Памира до Варшавы и Балтики — пятьдесят семь процентов населения национальные меньшинства!..

На документе в правом верхнем углу двумя черными линейками отбито: «Составлен исключительно для высших государственных установлений». Камо этим нисколько не пренебрегает. Напротив, преисполнен уважения. По-хорошему завидует тому, кто сумел известить Ленина.