Святая Грусть - Николай Гайдук

Заскрипела деревянная лестница. Шаги по ступеням.

– Будимир, Будисвет, за работу пора, – слышится ласковый голос.

Утренняя Башня оборудована специальной площадкой для петуха. Будимир, Будисвет – так его прозвали мудрецы. Будет мир на земле, значит, будет и свет.

Здешний петух – птица важная, крупная. Имеет луженое горло, богатые шпоры на лакированных лапах. Гребень красного бархата с боку на бок валится; Будимир башкою вертит, стоя на площадке, внимательно слушая перезвоны часов. Поднимает когтистую лапу, красную бороду чешет.

Горделиво, ревниво он глядит на петушиный гребешок восхода. Кажется, где-то в горах за туманами ходит-бродит кочет, белые перья отрясает на реки, на долы.

Будимиру давно охота с тем петухом потягаться, голосами помериться. Кто кого перепоёт? Кто царь-петух?

– Кто, кто? – ворчит он. – Кто?

Звездочёт глядит на петуха и понимающе улыбается.

Да кто же, как не ты? Конечно, ты наш царь-петух.

Петух доволен, но ворчит ещё для порядку:

То-то… то-то!

Солнечный блик попадает на золотую колокольню с крестом – самую высокую в городе. Это знак. Пора, иначе прозеваешь.

Расправляя цветистые крылья, петух взлетает на площадку, ждёт последнего звона часов. Глаза начинают калиться огнём вдохновенья. Перья поднимаются «ёжиком» на шее. Он хватает побольше воздуху, шея гнётся белым коромыслом, гнётся под ведёрком буйной головы – дерзко и отчаянно плещется петушиная побудка, озорными радужными брызгами рассыпается по земле, по небесам Святогрустного Царства.

Звездочёт Звездомирович Соколинский.

Будем знакомы.

Пращур Соколинского заработал фамилию эту за своё пристрастие ко всевозможным соколам и соколикам. Чеглоки, сапсаны, балабаны, кречеты побывали в руках у него, пожили в клетках. Дурная молва утверждала, будто пращур у самых крупных соколов – у кречетов, стало быть, – живые глаза выколупывал, приготавливая из них что-то наподобие глазуньи, посыпанной колдовским порошком. Правда это, нет ли, только зрение у Соколинских в роду всегда отличалось потрясающей дальнобойностью.

Вот какие фокусы, к примеру, вытворял прапрадед Соколинского.

…Человек на коне поскакал по дороге – отмахал вёрсты четыре, если не пять. Остановился. Берёт колоду карт, перетасовывает. И – наугад показывает Соколинскому, стоящему на крыше или на береговой скале.

Простому человеку эту карту вообще не видно с такого расстояния, а Соколинский улыбается и говорит товарищам:

Прошу записывать.

Готовы, – отвечают. – Какая карта первая?

Туз бубновый.

Хорошо. Отметили. Вторая?

Король крестовый.

Третья? Что? В чем дело? Соколинский посмеивается.

А третью карту он перевернул. Рубашку мне показывает, хочет обмануть. Но я и сквозь рубашку вижу!

Так? Ну и что это?

Дама… Я, господа, простите за фривольность, любую даму сквозь рубашку вижу.

Вы зубы-то не заговаривайте. Какая третья карта? Проспорили? Так и скажите.

Третья карта – пиковая дама.

Отлично. Проверим сейчас.

«Секунданты» необычного такого «поединка» через несколько минут собирались за столом и передавали свои записи – один другому.

И никогда ошибки не случалось.

По этой причине с Соколинским никто не решался играть. Да он и сам за карты не садился.

– Во-первых, – говорил он, – это будет нечестно с моей стороны. А во-вторых – неинтересно, господа. Видно всю колоду, как сквозь воду.

Такой был пращур.

Звездочёту Соколинскому передалось по наследству не только острое зрение, ничуть не притупившееся на восьмом десятке. Передалось не только содержание, но и форма зрачков.

В нормальных человеческих глазах у Звездочёта Звездомировича – соколиные зрачки. Маленькие, да удаленькие. Даже в самое жаркое солнцестояние Соколинский наблюдает за жизнью созвездий, а при необходимости может на солнце смотреть, сколько хочет. Но – не смотрит, побаивается. У него на этот счет свое мнение:

– Древние сказали неспроста: «Смотреть в глаза солнцу и смерти – нельзя!» К чему судьбу испытывать?

Петух протрубил – на хозяина глазом косит, когтями искру выдирает из камня, розоватого кварцита.

Искра отлетает под ноги Звездочёта Звездомировича.

Он выходит из мечтательного оцепенения. Берет искру, подносит к губам и при помощи легкого дуновения отправляет в небеса. Искра превращается в золотистый огонёк-мотылек, долго мотыляющийся в воздухе.

– Будимирушка, ты молодчина! – Звездочёт Звездомирович поглаживает красный бархат петушиной бороды. – Бриться пора. Вон какую бородищу отпустил. Шучу, шучу… Спел ты нынче на славу. Царь-петух, спору нет.

Похвала течет по сердцу медом. Глаза у петуха замаслились (точнее, замедовились), белой плёнкой подергиваются. Будимир понимает слово человечье – выгибает горделивую грудь, как будто подставляет под медаль.

– Заслужил, заслужил! – Соколинский обнимет петуха, посмеивается. – Надо будет замолвить словечко царю. Без тебя, соколик, мы бы тут пропали.

– Ко-ко… – с важностью отвечает петух. – Ко-конечно.

Гляди, что ты наделал! А-а… Забегали, черти! Засуетилась, нечистая силушка! Так вам и надо! Нечего здесь делать!

После третьей звонкоголосой побудки вся тёмная жизнь – со скрипом, с писком, с визгом – нехотя, но неумолимо отрывается от великой святогрустной земли… Тёмная жизнь отступает в норы, в горы, под кусты, под мосты…

Гляди, гляди и радуйся, милый святогрустный человек.

Чёрный цветок на перевале посветлел, как будто молоком облили. Чёрная росинка в сердцевине цветка обернулась крупной скатною жемчужиной – скатилась на траву, зазвонисто ударилась о прибрежный камень, булькнула в ручей и оказалась в розоватых ладонях раскрытой раковины: то-то будет счастье жемчуголовцу, бродящему по рекам в поисках подобного добра! Тёмная жизнь уходит… Удивительное дело! Антрацитовая жила перебелилась вдруг – превратилась в мраморную залежь на крутояре, отвесно отколотом в ревущую реку. Нынче утром придут сюда люди, будут белый камень добывать для своих колоколен.

Тёмная вода светлеет в глубоких угрюмых уловах, улавливающих мусор, ветки, бревна, остатки разбитых плотов и лодок.

Вот нырковая утка синьга – самец её раскрашен страшнее самой страшной черной ноченьки. И что же теперь? Нырнул под берегом проворный «чертяка», а на середине Светлотайного Озера… самец выныривает вдруг, переодетый в белое перо, излучающее сиянье. Плывёт – луна как будто в воде отражается. Послышалось недоуменное кряканье. Самец не может узнать себя. Воду крыльями стал кипятить, забушевал, забегал… А потом, довольный, успокоился. Важностью налился, белым лебедем себя вообразил, то и дело поглядывая в озёрное зеркало.

А вот ещё одно чудесное преображение.

Крутая горная дорога. Тёмная скала – Чёрный камень на вершине. Камень похож на рогатую чертячью голову. Дождевые потоки подмыли эту голову, заставили «закручиниться» – камень наклонился над крутизной, над кручиной. Теперь только чуть-чуть подтолкни его – может свалиться… А внизу – дорога, между прочим.

В памяти у наших старожилов сохранилась вот такая история, связанная с нашим легендарным Будимиром, с чёрным камнем на краю скалы и с одним юродивым странником – Оглашенным Устей.

У нас тут спиртоносы ходят по горам, таскают спирт в глухие деревеньки, на золотые прииски. Устя Оглашенный – юродивый старик – с недавних пор стал главною помехой на пути спиртоносов. Стал молитвы людям разносить – «от пристрастия к вину молитва священномученику Вонифатию Милостивому». Стал разыскивать в горах какой-то «камень трезвости» (аметист).

В общем, спиртоносы порешили грохнуть этого придурка. И выбрали ту самую скалу, где чёрный камень, похожий на рогатую чертячью голову. Точнее говоря, не сами выбрали. Устя Оглашенный сам себя «приговорил» под той скалой… Переночевать улегся на мягкой травке…

Спиртоносы рано утром поглядели сверху – лучше не придумаешь.

– Давай, – зашептались, – раскачивай «рогатую голову»!

– Хорошая получится надгробная плита!

– Не говори. И сам бы под такой лежал.

– Цельный памятник, а не плита!

– Тихо, просыпается!

Сверху посыпалась гранитная крошка… Щелкнула по уху Оглашенному… Он спросонья подскочил – будто оглашенный. Подумал, зверь когтистой лапою царапнул.

Посидел на траве. Огляделся. Блаженно зевнул.

Спиртоносы вверху поднатужились. Три-четыре секундочки оставалось до смертоубийства.

И вдруг петух запел в далёком Царь-Городе.

Рогатый чёрный камень полетел с вершины, только и самое последнее мгновенье что-то с ним приключилось. Он стал очень быстро белеть; чернокаменное сердце у него сделалось мягким, податливым.

Падая на голову Усти Оглашенного, камень рассыпался прохладным снежным серебром.

– О! Привет, архангелы! Вы что там? Очумели? – юродивый тихонько засмеялся, поднимая голову, пальцем пригрозил наверх. – Лето на дворе. Откуда снег у вас?