Вожделенная награда - Кейтлин Крюс

— Конечно нет, — ответила Тристанна, удивленная тем, как тихо прозвучал ее голос, словно она боялась породить громовое эхо, которое сотни раз повторит ее ложь.

Она нахмурилась, глядя на свои туфли на каблуке, пытаясь убедить себя, что только в них причина того, как неуютно, неустойчиво она чувствует себя. Лучше бы она не наряжалась для него или хотя бы не осознавала четко и ясно, что наряжается. Сначала она не поняла, как на ней оказалось это платье, сверкающее, как глаза Никоса, на тонких бретельках, струящееся вокруг ног. Не поняла и того, почему распустила волосы, волнами упавшие на ее обнаженную спину и плечи, почему так аккуратно подвела глаза. А потом она вышла на палубу, увидела его и поняла, что делала и почему. Все это она делала, чтобы увидеть этот блеск в его глазах, когда он повернулся и заметил ее, и вспыхнувший на мгновение золотой огонь. Что же она делает? Ей следовало одеться в рубище, в лохмотья, во что угодно, лишь бы отпугнуть его.

Но делать этого ей не хотелось вовсе. Она нахмурилась и плотнее запахнула накидку, глядя под ноги, пока они шли по набережной к центру деревушки.

— И тебе больше нечего сказать? — напряженно спросил Никос.

Тристанна посмотрела на него: в полумраке итальянской ночи он был не менее внушительным, чем при свете дня.

— По-твоему, я должна защищать свою семью? — ответила она вопросом на вопрос. — В каждой семье случаются ссоры, разве не так?

— Я не специалист в этом вопросе, но уверен, что большинство семей не практикуют проявления жестокости.

— Не нужно прикладывать большие усилия, чтобы у меня появились синяки, — пробормотала Тристанна.

Лучше бы Питер вымещал свой гнев на ней, а не на Вивьен, как он обычно делал. Ей не хотелось вспоминать, как его пальцы впились в ее тело, какие слова он бросил ей, его лицо, искаженное гневом, и уж тем более не хотелось говорить об этом, особенно с Никосом. Не важно, о чем она мечтала в семнадцать лет. Этот человек не такой.

Он вдруг остановился, и она подозрительно повернулась к нему. Бриз, долетавший с моря, ерошил его густые темные волосы, взгляд был тяжелый.

— Что за человек твой брат, что считает возможным поднимать на тебя руку? — осуждающе спросил он. — Наверняка твой отец не одобрил бы такого поведения, будь он жив.

Наверно, Тристанна сорвалась из-за уверенности, звучавшей в его голосе. Она вспыхнула от стыда и гнева, направленного на этого человека, стоящего перед ней в свете окон ресторанов. Он во всем виноват! Ей было противно от мысли, что он знал, какого нелестного мнения о ней ее брат, какой бесполезной считает ее. И как характеризовало ее саму то, что ее волновали мысли Никоса о ней, хотя не должны были значить ровным счетом ничего?

— Что Питер за человек? — спросила она, чувствуя, как гнев рвется наружу. Что ж, это лучше, чем слезы, что угодно лучше, чем слезы. — Я не знаю, что сказать. Обычный мужчина! Они ведь все в той или иной степени одинаковые, разве нет?

Он изогнул бровь:

— Осторожнее, Тристанна. — Но она не желала быть осторожной.

— Они требуют, они хотят все держать под контролем. Они отдают приказы, нисколько не заботясь о чувствах и желаниях окружающих. — Она бросала слова ему в лицо, но он не двигался, молчал, и только его глаза становились все темнее. Однако ее уже было не остановить. — Они могут разрушить все вокруг себя, если им нужно. Что такое маленький синяк по сравнению с тем, на что способен мужчина? На что способен ты?

Мир словно застыл. Веселый уличный шум не пробивался сквозь плотную завесу, окружившую их, и Тристанна слышала только собственное тяжелое дыхание. Она не хотела, чтобы все получилось так, она правда хотела спокойно играть свою роль, как задумала. Может быть, она не могла себя контролировать, как контролировала всю жизнь, и гордилась этим умением, из-за Никоса? Ее жесткий самоконтроль помог ей выжить в бурном море семейной жизни, почему же он подводил ее сейчас?

Никос не шевелился и все равно заполнял собой все пространство вокруг нее. Она знала, что будет так, и боялась этого.

Он протянул к ней руку и убрал волосы с лица так нежно, что воздух между ними зазвенел от напряжения. Он хотел что-то сказать, но передумал, покачав головой.

Какая-то парочка прошла так близко, что чуть не врезалась в Тристанну, но Никос вовремя увел ее в сторону. Его прикосновение обожгло ее. Он молчал, не снимая руки с ее плеча. Тристанне казалось, что она видит исходящую от него силу, озаряющую ее, раскрывая все ее секреты.

Она не должна чувствовать ничего подобного, ни ярости, ни отчаяния, ни этого мягкого, пугающего, чему она не смела подобрать название.

— Это был риторический вопрос, разумеется, — хрипло сказала она.

— Разумеется.

Его глаза блеснули, а губы тронула эта его полуулыбка, и она с ужасом поняла, что страстно хотела увидеть ее.

— Пойдем, — тихо сказал он. — Мы пришли ужинать, а не драться.

Глава 6

Никос так и не смог понять, как посреди оживленной улицы оказался втянут в ссору с женщиной, которая должна была всего лишь согревать его постель. Это противоречило его почти сорокалетнему опыту и очень беспокоило его. Он никогда не принимал близко к сердцу эмоциональные сцены, участником которых был он сам или кто-то другой. Он не привык сдерживать гневные порывы или выступать в роли психотерапевта и давно закрыл сильным чувствам путь в свою жизнь. Уже давно он не отказывался от вызовов и не оставлял обвинения без ответа, предпочитая ударить в ответ как можно сильнее, смешать врага с пылью под ногами, убедиться, что его не станут пробовать на прочность повторно. Но этим вечером все изменилось.

Он сидел напротив Тристанны в своем любимом кафе, выходящем на воду, гадая, что за заклятье она наложила на него, заставив отступить от своих привычек. Отблеск свечей танцевал на ее очаровательном лице. Он даже не попробовал первоклассную еду, которую им принесли, думая об этом внезапном проявлении слабости, самой худшей слабости, и по отношению к кому — к Барбери! Может быть, именно этого она и добивалась? Хотела заставить его нарушить обещания, данные им самому себе? Если так, то он был шокирован тем, как легко она добилась своего. И что теперь? Он расплачется прямо на площади над своим униженным внутренним ребенком? Он лучше отрежет себе голову ножом для масла, лежащим перед ним на крахмальной скатерти.

— Без сомнения, ты самый загадочный член семьи, — сказал он.

Чтобы наверняка уничтожить Барбери, ему была нужна информация, к тому же он больше не мог выносить молчание, переполнившееся подводными течениями и смыслами, о которых ему не хотелось думать. Физическое влечение он понимал, даже провоцировал, но все остальное было под запретом. Он хотел соблазнить ее и сломать, а не утешать.