Мой желанный убийца - Михаил Рогожин

Юрик старался не дышать. Фигура переместилась вправо и со скрипом села на стул. Нелепое молчание наводило на сводника мистический ужас. А произнести хотя бы слово он не мог. Фигура не проявляла никаких признаков жизни. Даже стул перестал скрипеть. «Сон?» — пронеслось в голове у Юрика.

«Какой уж тут сон,» — подумал он безнадежно. Ясно. Его пришли убивать. В крайнем случае, грабить. «Валерка…» — почти простонал Юрик. Ответа не последовало. Старик с трудом поднялся на ноги, сдерживая руками дрожь в коленях, и потянулся к выключателю. Он был уверен, что свет ему включить не позволят. И напряженной спиной ждал выстрела из серого полумрака. Неожиданно для себя Юрик зажег верхний свет. Теперь оставалось повернуться. Усилием воли он заставил себя оглянуться. Перед ним сидел недавний спаситель Ольги. «Слава Богу, не Валерий», — подумал Юрик и чуть не упал в обморок от расслабления.

Добравшись до дивана, он сел на краешек и, растягивая слова, спросил:

— Как ты сюда попал?

— Никогда не оставляй ключи в прихожей, — тихо произнес пришелец и бросил на диван связку ключей.

— Сейчас я вызову милицию, — начал было оживать Юрик. Но незнакомец прервал его:

— Заткнись и слушай меня. Я к тебе не на кофе заглянул. И девочки твои меня не интересуют.

— Кто же ты? — снова насторожился Юрик.

— Я? Лимон.

После этих слов Юрик скорчился, будто его кто-то ударил в живот.

Он долго сидел неподвижно, сжимая рукой лицо.

— Ты все понял? — вопрос прозвучал так же тихо и буднично.

Юрик молчал. Лимон закурил. Потом продолжил:

— Ты мои правила должен знать. Если я пришел, отдавай все. Видит Бог, я к тебе не стремился. Сам накликал.

Сводник не разгибался. О Лимоне он слышал, но не верил в его существование. Слишком не правдоподобные слухи ходили. Его появление почти всегда связывалось чуть ли не со стихийными бедствиями. Дом сгорит, подвал взорвется, мост под чьим-нибудь «мерседесом» рухнет. Перепуганные языки сразу паникуют — Лимон сводит счеты! А недавно старинный знакомый рэкетир-пенсионер утверждал, что в Екатеринбурге балкон вместе с председателем правления коммерческого банка рухнул. Вся семья и даже теща костей не собрали. И, конечно же, дело рук Лимона. Как тут верить молве? Но Лимон сидел напротив.

— Откуда мне знать, что ты и есть тот самый Лимон? — недоверчиво, но робко спросил Юрик.

Лимон молча полез в карман, вытащил из него новенькую блестящую лимонку, взял тарелку с кусками хлеба, сбросил их на пол и аккуратно положил на нее свое доказательство. Юрик оцепенел.

— Я долго ждать не буду. Спать чертовски хочется. И нервы ни к черту. У тебя дверь бронированная?

— Бронированная, — эхом ответил Юрик.

— Вот и хорошо. Значит, за колечко дерну, а сам за дверь. Ты уж извини, я другими видами оружия не пользуюсь. От них всегда много следов остается.

Лимон крутанул лимонку, и она юлой завертелась в тарелке.

Юрик совсем раскис. "Как это — отдать все? То есть всего лишиться?

Но ведь это невозможно. Всю жизнь копил…" — думал он.

— Я старый человек, у меня ничего нет. Все прожил, — заскулил Юрик.

— Верю, — согласился Лимон. — В таком случае я пошел, — и протянул руку к лимонке.

Юрик вздрогнул. С ним не шутят. А вдруг поверит и просто уйдет? Ну зачем ему старика мочить?

— Оставь меня, Лимон. Я и так скоро умру. Вокруг столько богатых.

Могу адресочки подкинуть, — печально сообщил сводник.

— Адреса пригодятся. Понимаю. Но и ты пойми меня. Не могу нарушать традицию. В моем деле одна слабинка — и конец. Поторговаться можно. Ты мне адреса и валюту, а я тебя, так и быть, за дверь с собою заберу.

— Откуда валюта? Какая? В глаза не видел…

Лимон безразлично смотрел на старика. Юрика больше всего поразило это безразличие. Он мог бы еще долго причитать, каяться, врать, но каждый раз натыкался бы на непробиваемую стену безразличия. Вопрос был решен. Лимон, не задумываясь, смахнет его в небытие и наверняка никогда не вспомнит о случившемся. Юрик затих. Ему вдруг стало тоже все равно. Так они и сидели друг против друга. Сводник глубоко вздыхал и разводил руками. Потом выдавил из себя:

— Пятьсот долларов. Больше нет.

— Врешь.

— Ей-Богу!

— Десять тысяч — раз…

— Откуда? — Юрик в панике вскочил с дивана.

— Десять тысяч — два…

— Помилуй! — Юрик упал на колени и на четвереньках подполз к ногам Лимона.

— Десять тысяч — три!

— Нету! — взвыл Юрик и обхватил ногу Лимона. Тот резко встал и направился к выходу. При этом он тянул ногу с повисшим на ней стариком, даже не пытаясь его отбросить. У бронированной двери Лимон остановился, одной рукой поднял старика с пола и, все так же безразлично глядя ему в глаза, произнес:

— Ты прав, старый дурак, лучше умереть с валютой, чем жить без нее.

И, нагнувшись, катнул лимонку в комнату к дивану. Остальное произошло почти одновременно. Лимон исчез за входной дверью. Юрик, не вставая на ноги, боком умудрился закатиться в ванную комнату, а лимонка, весело шурша по линолеуму, коснулась ножки дивана, и дом содрогнулся от взрыва. Полстены вывалилось на улицу. Потолок треснул и осел. Оконные рамы вылетели. Перегородка в ванной рухнула, засыпав Юрика кирпичами, известкой и кусками кафельных плиток. Почти сразу же загорелось. Особенно быстро вспыхнули деньги, рассыпавшиеся по всему полу. Доллары, в отличие от рублей, тлели с особым достоинством.

Не знаю, понял ли Пат, чем я занимаюсь, но в данную минуту мне было безразлично. Я зарываюсь в одеяло с головой и проваливаюсь в тяжелый напряженный сон. И почему-то вижу себя на желтовато-бурой каменистой дороге.

Никакой растительности вокруг. Сплошные камни и замершие на них громадные лиловые птицы. Я знаю, что меня ждут. Но никак не могу сообразить, в какую сторону по этой дороге идти. Возникающие вдалеке клубы пыли приковывают мое внимание. Кто-то приближается. Странно, бегут люди и что-то несут на плечах…

Боже! Носилки! А в них под балдахином кто-то сидит. Как в цирке. Обалдеть можно. И все мужики — негры. Вернее, лица вроде нормальные, но абсолютно черные. Идут важно, высоко поднимая колени. Одеты по-идиотски. Просто замотаны в желтые материи, туго обтягивающие торс и заканчивающиеся чуть выше колен. На носилках изящный балдахин, задрапированный белым шелком. Легкий ветерок играет его складками. На всех четырех углах этого шелкового Домика возвышались огромные чайные розы с нежнейшими полупрозрачными лепестками. Из глубин этих роз выглядывают разноцветные райские птицы, похожие одновременно на канареек и попугаев. Негры идут прямо на меня и как будто не замечают. Перед моим носом вырастает еще один огромный мужик с опахалом из густых с яркими кругами страусиных перьев. Кричит: «С дороги! С дороги!» Невольно отступаю на несколько шагов. Но не убегаю, хотя очень страшно. Ужасно хочется заглянуть за занавески балдахина.

— Дайте же мне посмотреть! — кричу я, испугавшись, что они пройдут мимо.

Из прорези балдахина возникает женская рука, засверкавшая на солнце золотом и бриллиантами.

— Что она говорит? Что она говорит? — затараторил знакомый капризный голос.

— Не понимаю, госпожа. Она кричит на чужом языке. Наверное, беглая рабыня, — отвечает негр с опахалом.

— Какой ужас! Какой ужас! Скоро из дома будет опасно выходить, — вновь быстро и нервно зазвучал голос из-за занавесок.

Глупости! Какая же я рабыня? Но неважно. Пусть она меня увидит. Я уверена — мы знакомы. Устремляюсь за носилками:

— Подождите, давайте поговорим!

— Не подпускайте ее! Она обязательно больна какой-нибудь гадкой болезнью!

Негр пропустил вперед носилки и замахнулся на меня опахалом.

— Да как ты смеешь, урод?! — заорала я и бросилась на него.

Ох, как он испугался! Отмахиваясь опахалом, бросился бежать. Вслед за ним с невообразимой быстротой понеслись носильщики. Занавески балдахина развевались, точно легкие одежды танцовщицы. Женщина в желтых шелках надменно и вызывающе повернула свою рыжеволосую голову. Я увидела прекрасное лицо Наташки.

Боже! Она меня не узнает!

— Наташа! Наташа! Подожди!

— Что кричит эта девка? Я никогда не слышала такой грубой речи.

Наташка смотрела на меня колючим тревожным взглядом. Я бегу вслед за носилками. Спотыкаюсь, падаю. Больно ударяюсь коленкой о камень. Встаю и бегу дальше. Пыль, поднятая огромными ногами негров, застилает дорогу, режет глаза, Проникает в нос, горло. Мне нечем дышать. Но бегу — кашляю, рыдаю, кричу из последних сил:

— Это же я — Ольга… Подожди!

Но Наташкино лицо исчезает за клубами желтой искристой поджаренной солнцем пыли…

Пат специально гремит мебелью, чтобы разбудить меня. Я благодарна ему. Вытираю мокрые от слез глаза.

— Вставай, пора ехать в морг, — буднично сообщает Пат.

— В морг не поеду. Боюсь.