Пределы зримого - Роберт Ирвин

Мне нечего ответить. Я вдруг ошеломленно проникаюсь всей неожиданностью и даже нелепостью этого урока катехизиса здесь, посреди Гоби. К тому же мне не дает сосредоточиться на богословской дискуссии предмет, лежащий у меня в руках. Он излучает какую-то смутную, неясно выраженную угрозу… deja vu?

Не замечая моего беспокойства, Тейяр продолжает развивать свою мысль:

— Нет, разумеется, дело не в этом. Просто «добро» кажется нам добром потому, что о нем хочется и нравится думать. Покупая вещи и пользуясь ими, мы интернализуем их — превращаем в часть нашего мира. Да-да, наша личность, наше самосознание строится из кирпичиков обладания «добром». Ты понимаешь, к чему я клоню? Нет? Ну что ж, ничего страшного, ты сама придешь к этому. Я верю в тебя, Марсия. Твой талант домохозяйки оказал экспедиции неоценимую помощь. Кто-то — кажется, Эмерсон — сказал, что гениальность заключается в безграничной способности взваливать на себя труды и заботы. Твоя гениальность, Марсия, — именно такого рода. — Тейяр вздыхает. — Тебе обязательно нужно почитать Эмерсона. Но сейчас я хотел подвести тебя к другому: вещь, которая лежит у тебя на ладони, не относится к «добру». Это «зло». Зло — даже думать о нем.

Священник подозрительно косится на комок, постепенно обретающий форму под кисточкой и тряпочкой.

— Честно говоря, я уже жалею, что показал тебе эту штуку, — сообщает он мне. — Глупо было с моей стороны вообще приглашать тебя в экспедицию. Ты же чувствуешь зло в этом предмете?

Я не знаю, что ответить.

— Я… не стала бы утверждать… может быть, я вообще… — Мои мысли спутываются в беспорядочный клубок. Вполне возможно, что даже думать об этой вещи не стоит. Мое сознание напоминает сейчас застывающее желе — мысли текут медленно, останавливаясь и возвращаясь назад. Сегодняшняя находка чем-то напоминает это состояние. Предмет не тяжел. Его поверхность бугриста и липка. Он мягок — подается под моими настойчивыми пальцами и обволакивает их. Когда я вытаскиваю пальцы обратно, они кажутся жирными на ощупь. Ощущение такое, словно, играя в жмурки, неожиданно сунула руку в мусорное ведро. Пластичность перегноя, податливость большого комка плесени в сочетании с долей сладко-жирной липкости меда, смешанного с маслом. Фразы с трудом рождаются в моей голове, даже границы между словами не столь отчетливы, как обычно. Тем не менее я знаю, что это за вещь, более того — я знаю, зачем я нахожусь там, где нахожусь. Я никогда не забывала о противнике, с которым сошлась лицом к лицу. Просто когда сознание абсолютно ясно, я опасливо предпочитаю не думать об этом. Все время, что мы находимся здесь, в палатке, это знание сидело в одном из дальних, наглухо запертых чуланов моего мозга. Очень скоро оно вырвется на свободу.

— Есть мусор материальный, а есть интеллектуальный. В руках ты держишь образец первого, твои же мысли — воплощение второго. — Священник по-отечески улыбается мне. — Я вижу, что тебе страшно. Марсия, с моей стороны было не столько глупо тащить тебя в экспедицию, сколько эгоистично. Понимаешь, ты была нам так нужна. Кто, кроме Марсии, смог бы вдохновить наших кули прокопаться сквозь столько слоев пыли, земли и просто грязи? Кто, как не Марсия, добился того, что раскоп поддерживался в идеальной чистоте и порядке? Кто другой мог так ловко и бережно придать первозданный вид нашим находкам, да еще и сделать этот клочок пустыни уютным, как родной дом? И при всем этом я очень виноват перед тобой, Марсия, ибо женщине здесь не место.

Я отвечу. Я не могу не сказать того, о чем думаю:

— Это не вы убедили меня ехать в экспедицию, святой отец. Я была сюда призвана.

— Призвана — в эту жизнь? Как? И кем?

— Не знаю, как вы называете его, святой отец. Я зову его Мукором. Это… возможно, это Дух Нечистоплотности.

Тейяр крестится.

— Да смилостивятся над тобой небеса, дитя мое! Неужели ты видела этого Духа?

— Да, и боюсь, мне еще предстоит встретиться с ним. Вот почему я была послана сюда. Посмотрите на то, что лежит у меня на ладони.

Крупинки земли еще остаются на поверхности мягкого комка, вздрагивающего у меня в руках. На его поверхности вздуваются и лопаются крохотные пузырьки. Среди пузырьков я замечаю появляющиеся нити плесени. Ужас охватывает меня, я едва не теряю сознание. Вот я уже слышу шипение Мукора. Мне с трудом удается сфокусировать взгляд на лице Тейяра: выдубленная ветрами, изрезанная морщинами кожа сливается со складками коричневого брезента палатки. Голос священника доносится до меня еле слышно — словно издалека. Я с трудом могу узнать его в хоре других голосов; да, на меня обрушивается поток других голосов…

— …источник изначального зла, родник грязи, резиденция нашего Принца. Это отсюда заколдованная нашим Принцем Черная Смерть ринулась в мир, всадница, скачущая на спинах крыс и блох. Отсюда им был отдан приказ отравлять колодцы кочевников-скотоводов, что мгновенно перенесло брюшной тиф на не ведавшие гигиены кухни Запада…

— Нечистый дух, приказываю тебе: изыди из этой женщины…

— …Количество людей растет из поколения в поколение в геометрической прогрессии. Но скорость, с которой человек плодится, никогда не сравнится со скоростью роста порождаемого им мусора. Почва состоит из его отходов, моря наполнены его выделениями. Человек живет, размножается и умирает на отходах своей деятельности — как насекомое.

— …Изыди из нее! Приказываю тебе: изыди!

— …а я всегда обжариваю на сливочном…

— …походы по музеям и выставкам представляют собой не столько эстетический опыт, сколько момент развития сознания…

— Марсия, немедленно уезжай! Уезжай домой. Я узнаю противника. Борьба с ним — дело и долг Церкви, но не домохозяйки…

— Наш Повелитель — везде… Только разреши — и он погребет тебя в энтропии… Давай же, порадуй себя, приласкай, дай себе отдохнуть… Ты заслужила передышку… Пришло время отдыха… Распусти волосы, ляг, расслабься… Удобно? Под тобой растут трюфели… Уже трудно сказать, где кончаешься ты и начинается земля, на которой ты лежишь. Расслабляясь, тело становится мягким, податливым, оно чуть-чуть напоминает плавленый сыр. Согласись — потекли слюнки?

Силуэт Тейяра почти растворился во мраке, но его голос упрямо прорывается ко мне еще раз:

— Изыди, изыди! Она — одна из нас, и я, я буду говорить с нею!.. Марсия, ты меня слышишь? Я отправляю тебя домой. Молись за меня там, ладно? А теперь слушай внимательно. Представь себе дорогу. Слышишь меня, женщина? Представь дорогу. Сосредоточься. Напряги воображение. Возьми себя в руки, не теряй человеческий облик. Именно этого добивается Мукор. Вообрази дорогу. Ты идешь по дороге. По левую руку стоит дом. Остановись и рассмотри его. Видишь крохотный садик? Через него к крыльцу ведет асфальтовая дорожка. Видишь? Точно? Хорошо. Этот дом — твой. Не забывай об этом. Толкни калитку. Всего четыре шага отделяют тебя от входной двери. Сделай эти четыре шага. Дверь зеленая. Краска свежая — еще блестит. Не заперто. Открой дверь и войди в дом. Ну вот, ты в прихожей…

— Да.

Я вижу себя в прихожей, я иду как лунатик. Что-то белое и блестящее шипит с ковра и хватает меня за ноги.

— Не обращай внимания. Иди, иди вперед. Не останавливайся, чего бы это ни стоило. Ты в холле. Все вокруг сверкает чистотой. Семь шагов — и ты у двери гостиной. Войди туда.

Я колеблюсь — из-за двери доносятся какие-то голоса, — но все же вхожу. Шепот у моих ног наконец прекращается. Я оборачиваюсь, мне нужно поговорить со священником, поспорить с ним. Я должна высказать то, что у меня накопилось.

— Нет, я выскажусь! — кричу я.

— Эй, Марсия, что случилось? Сидела-сидела себе, мрачная такая, — и вдруг! Высказаться-то о чем собралась?

Это Стефани: она смотрит на меня, ей явно весело и любопытно.

Не знаю даже, удастся ли мне поговорить с ними вежливо. Вот они сидят тут у меня в гостиной и перебрасываются обрывками прописных истин, которыми напичкали их газеты, мужья или новый викарий, а мне тем временем — в одиночку вести беспощадную войну против грязи, войну, идущую всегда и везде — во времени и в пространстве.

Вот-вот, уселись тут поудобнее — с ногами на диван — и забыли об истинном своем деле. А болтают-то — ни дать ни взять компания этих бездельников, китайских кули. Раскоп уже наполовину засыпало песком, верблюды до сих пор не развьючены. Пейзаж вокруг лагеря становится все омерзительнее. Пока меня не было, насекомые на палочке перестали драться, и одно из них мирно влезло на другое. Сделавший самую большую ставку на результат этого боя старший погонщик выхватывает из-за пазухи нож. Отец Тейяр видит меня и знаком приказывает мне уходить. Опять — дорога, дорожка через садик, свежевыкрашенная дверь.

— Ну, Марсия, в чем дело? Ну скажи!

Приходится симулировать растерянность и робость, которых я вовсе не испытываю. Наконец я начинаю говорить — вдохнув поглубже, чтобы воздуха хватало на длинные предложения: