Записки церковного сторожа - Алексей Котов

Если это так, то мне страшно, Господи… Лучше уж чистить снег темным утром, чем лежа в тепле на боку на клиросе, выдумывать какие-то доказательства Божьего бытия. Какими бы мудрыми они не казались, подлее их уже вряд ли что придумаешь. Ведь человек, будучи всесильным по своему внутреннему содержанию, не всесилен во внешнем мире. Не может, – не имеет он Божьего права! – переделывать ближнего по своему образу и подобию. Рай набитый придуманными клонами – хуже ада.

А реальный мир вот он – рядом – иди и живи. Если сможешь…

Лет пять тому назад на нашей церковной территории прижились кот и две кошки. Храм готовили к большой реконструкции – нужно было поднимать стены и купол – и на земле, рядом с церковью стоял огромный, защитный короб с новой, большой деревянной маковкой внутри. Этот короб и стал «домом» для бездомных животных.

Начиналась зима… По вечерам, когда я оставался один, кот и кошки часто (почти всегда) подходили ко мне или, по крайней мере, вертелись рядом. Я уже говорил, что территория храма проходная и на ней часто появляются бродячие собаки. Короче говоря, я был защитой кошачьего племени… Хотя и не очень хорошей. Когда я уходил в церковь (а чем холоднее была погода, тем это случалось раньше) у кошек оставалась только одно спасение – большой деревянный короб с маковкой внутри и толстый слой опилок в нем.

Кот мне не очень нравился… Он был черным, с белыми усами и белым «галстуком» на груди. Длинношерстный и какой-то мягкий, он был малоподвижен (может быть с силу возраста) и не очень умен. Несчастных животных подкармливали женщины из киоска и трапезной, понедельник, и вторник были не самыми сытыми днями в их нелегкой жизни, а неуклюжий Профессор частенько опаздывал на эту раздачу и оставался ни с чем. Кошки (судя по всему сестры) были более живучи и подвижны. Первая из них (сначала я называл ее про себя Старшей) была вполне обычной русской кошкой, но с характерным сиамским окрасом. Она ходила широко расставив лапки, то есть не быстро и деловито, иногда трясла головой (наверное, побаливали простуженные на холоде ушки) и была постоянно была занята поисками чего-то. Ее сестра – трехцветная кошка – отличалась удивительно игривым и легким характером. Если она не наскакивала на свою сестру, она могла играть со случайной бумажкой и даже со мной, но, не нападая на штанину или ботинок (это привилегия домашних кошек), а просто прогуливаясь рядом или следом за мной. «Трехцветка» не подходила только к черному Профессору, но играла даже со снегом. Снег выпал в конце ноября и «Трехцветка» – единственная из трех кошек – приняла его с обычной радостью, как принимала все в своей жизни.

Зима выдалась холодной, и когда мороз становился слишком сильным, я пускал кошек в колокольню. Там, у единственной батареи парового отопления, лежала горка старых ковров, и нужно было слышать то восторженное мурчание, с которым замерзшие животные приветствовали свое временное пристанище. Гора опилок на улице возле церковной маковки и неплотно сбитые деревянные щиты, продуваемые всеми ветрами, были не очень хорошей защитой от холода.

Кот и кошки никогда не оставляли после себя следов, которые мне проходилось бы за ними убирать. Когда я заходил в колокольню в шесть утра, черный Профессор, как правило, уже стоял у входной двери и ждал. Иногда мне казалось, что в его глазах был вопрос: «Простите, а я вас не очень побеспокоил своим присутствием?» Ах, интеллигент, ты несчастный!.. Когда я чистил снег, кот (судя по всему опять-таки из интеллигентской вежливости) какое-то время вертелся рядом со мной и уходил только после того, как во дворе появлялись люди.

«Две сестры» вставали позже – к семи – и шли на улицу куда менее охотно. Они спали вдвоем, и иногда мне приходилось поднимать их силой. Два почти слипшиеся в единое целое тельца были настолько теплыми, что мне поневоле становилось стыдно за свою негостеприимность.

Сиамская шла к двери неохотно и тяжело, как ходила всегда, а Трехцветная отказывалась покидать колокольню, пока ее сестра первой не выходила наружу. Там их ждал снег, ветер и мороз… Кошки спешили к трапезной, где (увы, но не всегда!) их ждал скудный завтрак.

Иногда, идя на дежурство, я забывал взять с собой еду кошкам и тогда (прости Господи!) скармливал им по паре печенья или куску булки с канона. Отказывались они крайне редко – сытость никогда не была у них правилом – и ели все, что им давали. Профессор кушал (именно кушал, а не ел или жрал) чуть в стороне от кошек и если какая-нибудь из них вдруг начинала интересоваться, что там ест Профессор, черный кот тут же отходил в сторону.

Конец ознакомительного фрагмента.