Дочь палача и ведьмак - Оливер Пётч

Куизль снова застал их возле складов на берегу Леха.

Их собралось около дюжины молодчиков; все без исключения прыщавые, широкоплечие, полные сил и заносчивости. Палач узнал двоих или троих подмастерьев из Альтенштадта и, конечно же, троицу братьев Бертхольдов. Старший из них был, как всегда, зачинщиком.

— Вы только посмотрите, палач выгуливает мелюзгу, — прорычал Ганс Бертхольд.

Он встал перед Куизлем и показал на малышей, которых палач нес на могучих руках. Дети задумчиво сосали пальцы и внимательно смотрели на озлобленных молодчиков, словно ждали от них каких-нибудь сладостей или красивых игрушек.

— Мои внуки тут ни при чем, — ответил Куизль и огляделся украдкой в поисках возможного пути отхода. Но молодчики уже выстроились вокруг него кольцом.

Палач решил провести утро с внуками у реки, чтобы вырезать несколько корабликов и новый черенок для лопаты. Обогнув склад по узкой тропинке, он сразу заметил, что один из грузовых люков снова открыт. Несколько человек сидели на мешках с краденой пшеницей и хитро ухмылялись, другие по сколоченной наскоро лестнице как раз выбирались из люка; спереди и сзади приближались еще по двое караульных. Глаза у всех сверкали и напоминали Куизлю взгляды голодных волков. Последняя его угроза, вероятно, ни к чему не привела. Бертхольды и прочие из его шайки снова пробрались на склад, чтобы наворовать пшеницы.

— Проваливайте, и я вас не видел, — проворчал палач. — У меня сегодня хороший день, и в этот раз я вас отпущу.

Но, взглянув на Ганса Бертхольда, он понял, что это ему не поможет. Молодой пекарь держал руку со сломанными пальцами на перевязи, губы его дрожали от злости и возбуждения.

— Боюсь, отпустить тебя просто так не выйдет, — прошипел он. — И чего тебе вздумалось появляться здесь именно сейчас? Кто теперь даст нам гарантию, что ты не выдашь нас совету?

— Даю вам слово.

— Слово палача? Дерьма оно не стоит.

Раздался смех, и Бертхольд самоуверенно оглянулся на сообщников.

— Ну что, Куизль? Может, возьмешь один мешок для сорванцов? — язвительно продолжил молодой нахал и кивнул на внуков палача. — Чтобы и они выросли жирными и паршивыми палачами, как их дед?

— Чтобы когда-нибудь они смогли накинуть петлю на шею вору и проходимцу вроде тебя и вздернуть на висельном холме, — ответил палач невозмутимо. — Это уже второй раз, когда я ловлю тебя за кражей, Бертхольд. За это петля полагается. Возвращайтесь домой, пока до беды не дошло. Если Лехнер узнает, он с вами церемониться не будет.

Ганс Бертхольд прикусил губу. Такого ответа он не ожидал; этот старый упрямец оказался слишком уж дерзким.

— А кто свидетель? — прошипел он. — Может, ты, палач?

Пекарь засмеялся, и смех его походил на блеяние козы.

— Чтобы неприкасаемый, и говорил перед советом! Ты и вправду думаешь, что секретарь станет слушать тебя? Или, может, два мальца тоже что-нибудь налепечут?

Он снова заблеял, и в этот раз некоторые из сообщников его поддержали.

— И вообще, где их вшивая мать? — продолжил он надломленным голосом. — Она и этот цирюльник! Разве не они должны следить за своими недоносками, чтобы с ними ничего не случилось? Ну, где они?

— Ты и сам знаешь где, — пробормотал Куизль. — А теперь дай пройти, и…

— Весь город был против того, чтобы всякий сброд отправлялся в паломничество! — прокаркал теперь средний из Бертхольдов. В свои девятнадцать он был выше многих других. Дрожащая от злости голова его вытянулась вперед, как у змеи. — Чтобы дочь палача отправлялась к Святой горе с порядочными горожанами, ни разу еще такого не было! Ни разу! И посмотри теперь, что послал нам Господь в назидание. Дождь и град опустошают поля, мыши пожрали посевное зерно!

— Это еще не дает вам права пробираться на хранилище и воровать пшеницу.

— Пшеницу этих богатых торгашей из Аугсбурга? Да чтоб их всех дьявол забрал! Господь свидетель, мы берем только то, что нам полагается.

Куизль тихо вздохнул. В плане набожности Йозеф Бертхольд явно пошел по стопам покойного отца. Но в последнее время непогода и впрямь часто обрушивалась на Шонгау, а мыши превратились в сущее бедствие. Некоторые поля стояли едва ли не в полном запустении. Палач отговаривал Магдалену от затеи отправляться в паломничество вместе с другими горожанами, так как понимал, что это приведет к сплетням. Но она, как это часто бывало, не пожелала его слушать. Теперь Куизль стоял с внуками на берегу, окруженный разгневанной чернью, которая искала лишь повода для драки.

— А где же твой меч, Куизль? — выкрикнул один из молодчиков. — Дома небось позабыл? Или решил новый вырезать?

Вокруг снова язвительно засмеялись. Толпа с ропотом двинулась на палача, и он встал спиной к складу.

— Не думал, что ты свяжешься с этим сбродом, Бертхольд, — проворчал Куизль. — Отец твой в гробу, наверное, перевернулся бы.

— Заткнись, палач! — рявкнул на него пекарь. — Будь мой отец жив, он бы давно всю вашу семейку из города плетьми выгнал.

— Если кто и гонит людей из города, Бертхольд, так это я. Не забывай об этом.

Палач пренебрежительно оглядел группу парней, что загораживали ему путь. В свои пятьдесят четыре года Якоб был уже далеко не молод, но люди по-прежнему страшились его гнева и силы. Они видели, как он переломал кости главарю разбойников, как он точным ударом срубал головы убийцам. Кровавая слава Куизля простиралась далеко за пределы города, и все же он чувствовал, что авторитет его начинал понемногу рушиться. Сегодня крепкого слова или хорошей затрещины будет явно недостаточно, чтобы разогнать толпу. Тем более с двумя лопочущими и сосущими пальцы сорванцами на руках…

— Вот что, Куизль! — прошипел Ганс Бертхольд, и губы его растянулись в злорадной улыбке. — Ты сейчас склонишь голову и смиренно попросишь прощения за свою никчемную стерву-дочь. И тогда мы, может, вас отпустим.

По толпе пронесся злорадный хохот. Маленький Петер заплакал; не прошло и пяти секунд, как младший брат его тоже разрыдался. Куизль закрыл глаза и попытался успокоиться. Они пытались разозлить его, но ему нельзя было подвергать внуков опасности. Что ему оставалось делать? Затевать драку он не хотел из-за малышей. Позвать на помощь? До города было слишком далеко, а река заглушила бы любой крик. Так, значит, подчиниться требованию Бертхольда?

Куизль покорно опустил голову.

— Я прошу… — начал он тихо.

Ганс Бертхольд ухмыльнулся, глаза его сверкнули холодным блеском.

— Смиренно! — прошипел он. — Ты просишь смиренно!

— Я смиренно прошу, — поправился палач.

Он помолчал немного, а затем продолжил:

— Я смиренно прошу Господа дать мне силы, чтобы проучить эту шайку тупых и безмозглых недоносков и не разбить им головы. А теперь, ради святой Богородицы, дайте пройти, пока я первому из вас нос не сломал.

Воцарилось молчание. Молодые подмастерья словно поверить не могли в то, что сейчас услышали. Ганс Бертхольд наконец опомнился.

— Ты… ты об этом пожалеешь, — сказал он тихим голосом. — Нас тут больше десятка, а ты — старик с двумя детьми на руках. Сейчас мелкие ублюдки увидят, как их деда отделают…

Он не договорил и с криком схватился за лоб, из-под ладони потекла кровь. Потом завыли и остальные, они попрятались за повозками и бочками, а на них градом сыпались камни. Палач огляделся и заметил наконец на крыше склада толпу детей и подростков, которые забрасывали шайку камнями и кусками твердой глины.

Впереди всех стоял тринадцатилетний сын Куизля Георг с пращой в руке.

Палач ужаснулся. А этот сопляк что здесь забыл? Разве не должен он чистить повозку в сарае? Разве не достаточно того, что оба его внука в опасности?

Куизль собрался уже разразиться бранью, но понял вдруг, что сын, возможно, только что спас ему жизнь. Он снова посмотрел на крышу. Георг Куизль выглядел гораздо старше своих тринадцати лет, он словно высечен был из твердой скалы. На губах его появился первый пушок, а рубашка и штаны казались маленькими для его неотесанного тела.

«Как я прежде, — подумал Куизль. — В его годы я и отправился на войну. Господи, а теперь собственный отпрыск должен меня из петли вызволять… Якоб, ты стареешь…»

— Отец, беги! — крикнул Георг. — Сейчас же!

Куизль разогнал дурные мысли, прижал к себе ревущих внуков и побежал прочь. Вокруг по-прежнему сыпались камни. Кто-то бросился ему наперерез; палач выбросил ногу вперед и со всей силы врезал нападавшему, одному из подмастерьев, в промежность. Парень со стоном повалился на пол, а на Куизля ринулся уже следующий. Малыши орали теперь как резаные; палач пригнулся и врезался нападавшему головой в живот, быстро выпрямился и понесся дальше, Ганс Бертхольд позади него громко взвыл, когда в него попал очередной камень.

— Ты поплатишься за это, Куизль! — вопил Бертхольд, как одержимый. — Ты и вся твоя семья! Только скажи что-нибудь в совете, и я возьмусь за твоих сопляков!