Путь Единорога - Георгий Вирен

- Вы в справедливость верите? - спросила она с удивлением.

- А почему нет? - в ответ удивился и он.

- Но ведь жизнь несправедлива!

Они смотрела удивленными ясными глазами, чуть-чуть недоверчиво, будто подозревала его в подвохе и ждала, что он и сам сейчас рассмеется, признается, что пошутил, конечно.

- Вы уверены в этом? - спросил он и впрямь с подвохом.

- Ой, вы же смеетесь надо мной! - как будто обиделась она. - Ну где же справедливость в жизни? Все эти случайные смерти, болезни, все эти лавины и сели, машины с пьяными водителями, гололед, бандиты и хулиганы... А в природе?! Ведь там тоже нет никакой справедливости! Жизнь жука или божьей коронки так же случайна, как жизнь человека... А само рождение разве не случайно? А где случайность, там не может быть справедливости.

- Философы называют случайность формой проявления необходимости...

- Ой, да не знаю я этой философии! Я вижу, что нет в природе ни справедливости, ни правды! Справедливость только в сказках... Поэтому дети их так любят... Дети вообще хотят справедливости... а потом привыкают, что ее нет в жизни...

- Конечно, нет, - согласился он неторопливо. - В природе нет. И в жизни нет... Но...

Матвей помедлил, словно не решаясь продолжить. Затянулся в последний раз, затоптал бычок.

- Но в том-то и штука, что человек эту справедливость может принести в мир. Человек - царь природы не потому, что изобрел луноход. А потому, что он, только он один может изменить мир по законам совести, справедливости. И смысл появления человечества - не покорение природы. Смысл - принести справедливость. Если каждый будет так жить, то... случайности, конечно, никуда не денутся... но справедливости в мире будет все больше, и больше, и потом, может быть, настанет...

- Царство божие?

- Это уж как назвать.

- Вы, Матвей, философ. Только все это теория, в жизни по-другому.

- А разве жизнь не от нас зависит?

- Нет! - крикнула она с обидой. - Вот почему я ушла из детсада?

- А вы там работали?

- Да, музвоспитателем. Я и детей люблю, и музыку, и вообще это самая хорошая профессия - учить детей музыке, а я все равно ушла. Там, в детсаду нашем, все воровали. Повара воровали, бухгалтер воровала, половина воспитательниц воровали и, конечно, директор всех покрывала и сама воровала. Масло, сахар, муку, просто деньги - скажем, на ремонт выделят, а они как-то так сделают, что половина денег у них в карманах остается. Ну и что я могла сделать?! В милицию пойти? Так у них там все свои. Написать куда-нибудь, чтоб комиссию вызвали? Были и комиссии, гак их тоже покупали. А кто пожалуется - тому еще хуже. Одна воспитательница против них пошла, так они ее саму чуть не посадили - еле убежала. А я вовсе не боец, не знаю я всех этих уловок, даже не понимаю, как им удается воровать, только видела не раз, как они вечерам на "рафик" - мешками, ящиками...

- Понимаю, - кивнул Матвей. - А все-таки это ничего не меняет. Сами-то вы не воровали. И что ни делай с вами, все равно не стали бы воровать. Вот я и говорю, что все от человека зависит... А воруют... Что ж - это всегда было. Будущего своего не знают - вот и гадят. А посмотрели бы на себя лет через десять в арестантских куртенках где-нибудь в Сосьве авось по-другому жить бы стали...

Она засмеялась тоненько, и Матвей взглянул удивленно.

- Извините, - смутилась она. - Просто вы мне одного человека напомнили... Вас только двое таких, наверное...

- Кого же?

- Отца Никанора. Моего... ну, как это сказать... даже не знаю...

- Отца?

- Ну да, он священник. Я-то неверующая, так воспитана. Ну а когда из детсада уволилась, не знала, куда идти. Не хотела ни другого сада, ни школы - там всюду одно и то же: вранье и гадость. А у меня голос хороший и слух абсолютный. И я пошла в церковь, сказала, что готова петь в хоре. Отец Никанор пригласил меня к себе домой - рядом с церковью домик у него. И представляете, что меня там поразило - у него там рояль. Концертный "Петрофф", старый, вполне приличный. Он меня усадил, я стала петь, играть, потом он тоже, под конец даже арию царя Бориса исполнил - и так здорово! Оказалось, что он до семинарии учился в консерватории. Молодой еще... лет сорок ему... Он был рад вспомнить прошлое... И согласился меня взять. А я ему тогда честно сказала, что, наверное, иногда не смогу петь. У меня бывает, что голос пропадает, если настроение плохое. Я боялась, что он меня будет уговаривать, мол, дело есть дело, тем более - если деньги, мол, артист должен петь в любом состоянии... Или вовсе прогонит... Но он... знаете, вот как вы, - понимаю, говорит. К господу, говорит, надо с тихой душой идти, а если не спокойно вам, то обратитесь к Нему с молитвой в сердце своем. И когда не сможете петь, то не надо. Он поймет. Я чуть не заплакала... Нам же всю жизнь одно - и в школе, и в училище: ты обязан, у тебя долг, надо заставлять себя, преодолевать слабость, надо воспитывать в себе и в учениках волю, ответственность, ты должен, должен... Я в храм, как на праздник, лечу... А если нет настроения... Молиться я так и не научилась, хотя теперь много молитв и псалмов знаю... В бога не верю, нет... не отвергаю, но не верю... еще не готова... Я в лес иду. Слушаю птиц, дождь... А зимой - просто смотрю - белые деревья и синее небо ничего нет лучше... А завтра я пойду в храм. Завтра ведь большой праздник - Преображение Господне. Я готовлюсь к нему. И все наши тоже готовятся, и весь причт тоже... Будет очень хорошо, настоящий праздник будет... Приходите, Матвей! Правда, приходите к нам завтра!

- Спасибо за приглашение... Но ведь я неверующий...

- Ну и что? Я тоже, не в этом дело!

- Понимаете, Мила...

О, каким обманом была его трезвая рассудительность и как мало спокойствия было в душе! Нацеленный на дело, на борьбу, единорогом прущий к цели, о которой и подумать страшно, отринувший во имя этой цели все, решивший и жизни не пожалеть, и уже загодя зачеркнувший эту жизнь, выделивший себя из круга людей, отделившийся от них заповедной зоной, он внятно ощутил растущую тревогу за эту счастливую беднягу и понял, что не сможет пройти мимо и что путь к цели не обок этой девочки лежит, а через ее душу, слишком хрупкую для беспощадного, действительно несправедливого мира. Он почувствовал груз той самой нелюбимой Милой ответственности, от которой не мог уклониться, не мог сбежать в леса и храмы, потому что был старше, сильней, опытней, потому что играл уже в гляделки со смертью и вынес ее взгляд. Он в бога не верил, но знал, что есть в мире силы, смысл которых огромен и до поры не ясен и мощь неизвестна. Он бросил им вызов осознанно и дерзко, а в ответ - он понимал это! - получил Послание, и явилось оно в облике Милы. Он силился разгадать тайный код, уловить смысл Послания, но весь великий смысл оборачивался большими темными глазами, тонким, звенящим голосом и всей ее хрупкой фигуркой, соткавшейся из тумана и готовой раствориться в нем. Смысл ускользал, а Матвей, ворочаясь ночью на топчане, все гнался и гнался за ними, не отступая, потому что погоня уже привычно вошла в его кровь, потому что много лет гнался он за принципом Машины и догнал его, понял во сне и теперь воплощал в провода и диоды, в микросхемы и экран, в медь и пластик. Воплощал в реальное, твердое и знал, что дойдет до конца - воплотит. Одного не знал - что дальше случится, но готов был ко всему. Тут и настигло его Послание зыбкое, многозначное...