Журнал «Вокруг Света» № 12 за 2003 год - Вокруг Света

Нина Русакова

Как оценивают жители России свой внешний вид. Судя по утверждениям некоторых именитых отечественных модельеров, в России модная индустрия находится в лучшем случае в зачаточном состоянии. Но даже если это и так, стремление выглядеть модно и красиво одетым далеко не чуждо нашим соотечественникам. Если обратиться к результатам всероссийского репрезентативного опроса, проведенного весной этого года Институтом комплексных социальных исследований РАН, в ходе которого было опрошено 2 118 человек, более половины населения России считают, что они одеваются «удовлетворительно». Мнения остальных 40% опрошенных разделились: меньшая их часть полагает, что одевается «хорошо», большая часть – что «плохо». В разных социально-демографических группах коэффициент заметно отличается. Конечно же, решающим фактором здесь оказывается уровень материальной обеспеченности населения. Хотя и среди богатых людей немало недовольных своей одеждой. Видимо, у них, как и у их окружения, более высокие требования к внешнему виду. Женщины гораздо чаще, чем мужчины, убеждены, что одеты из ряда вон плохо.

И основную причину здесь выделить трудно. Может быть, дело в более утонченных эстетических потребностях женщин, может, и в том, что они чаще материально зависимы от мужчин, чем последние от них. Немаловажную роль играет и тип поселения, где проживают опрашиваемые. Чем он крупнее, тем больше возможностей одеться по вкусу, поскольку больше выбор.

На первый взгляд парадоксально выглядят возрастные различия в этом вопросе. Казалось бы, с возрастом люди становятся скромнее в своем желании красиво выглядеть. На деле же получается, что где-то до 30 лет люди вполне довольны тем, как одеваются, а после этого возрастного рубежа настроение вдруг резко меняется. И проблема не только в том, что с годами требуется больше усилий, чтобы сохранять привлекательность. Просто до 30 лет кажется, что жизнь на взлете, и ничего страшного, если сейчас не удается позволить себе, скажем, новую шубу или дорогие запонки – все это можно будет приобрести через несколько лет. Но после 30 и особенно после 40—50 лет уже думается, что эти мечтания не претворить в жизнь никогда. Разумеется, не стоит сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что, как правило, родители стараются отдать все лучшее детям. И молодежь хорошо одевается во многом благодаря их усилиям.

Таким образом, самоощущение, что «я одет хорошо (или плохо)», очень субъективно. И в значительной мере связано с тем, к какой социальной группе человек принадлежит (или хотел бы принадлежать) и насколько он удовлетворяет требованиям этой группы.

Петербургу-300: «Сильно прибыло красоты…»

Этот материал – завершающий в юбилейном проекте «Санкт-Петербург. 1703—2003», который наш журнал осуществляет совместно с Международным благотворительным фондом имени Д.С. Лихачева. В течение целого года мы публиковали статьи о наиболее ярких периодах жизни города на Неве. Читатели смотрели на него глазами известных исторических деятелей, поэтов, художников. Наблюдали, как постепенно рос и хорошел Петербург, как с течением времени менялась жизнь горожан. Город, который за уникальное единство архитектурного облика по праву считают одним из прекраснейших в Европе, в сущности, очень молод. Хотя за три века он успел войти в число крупнейших городов мира и обрасти множеством легенд и мифов. Но Петербург живет не только своим прошлым, он ищет новые пути своего развития, свою новую роль в России и мире. В декабрьском номере о Санкт-Петербурге размышляет сопредседатель правления Фонда имени Д.С. Лихачева писатель Даниил Александрович Гранин.

…1919 год, год моего рождения, в тех местах (где жили родители. – Прим. ред.) еще догорала Гражданская война, свирепствовали банды, вспыхивали мятежи. Они жили вдвоем в разных лесничествах где-то под Кингисеппом. Были снежные зимы, стрельба, пожары, разливы рек – первые воспоминания мешаются со слышанными от матери рассказами о тех годах. Детство, оно было лесное, позже – городское; обе эти струи, не смешиваясь, долго текли и так и остались в душе раздельными существованиями.

Школа моя пошла всерьез примерно с шестого класса. В школе, на Моховой, оставалось еще несколько преподавателей бывшего здесь до революции Тенишевского училища – одной из лучших русских гимназий. В кабинете физики мы пользовались приборами времен Сименса-Гальске на толстых эбонитовых панелях с массивными латунными контактами. Каждый урок был как представление. У учительницы литературы не было никаких аппаратов, ничего, кроме стихов и убежденности, что литература – главный для нас предмет. Ее звали Аида Львовна. Она организовала литературный кружок, и большая часть класса стала сочинять стихи. Мне же стихи не давались. В порядке самоутверждения я тоже написал в школьный журнал, написал о том, что поразило меня тогда – о смерти С. М. Кирова: Таврический дворец, где стоял гроб, прощание, траурная процессия…

Несмотря на интерес к литературе и истории, на семейном совете было признано, что инженерная специальность более надежная. Я подчинился, поступил на электротехнический факультет и кончил Политехнический институт перед войной.

После окончания института меня направили на Кировский завод, там я начал конструировать прибор для отыскания мест повреждения в кабелях. С Кировского завода я ушел в Народное ополчение, на войну. Не пускали. Надо было добиваться, хлопотать, чтобы сняли броню. Война прошла для меня, не отпуская ни на день. В 1942 году на фронте я вступил в партию. Воевал я на Ленинградском фронте, потом на Прибалтийском, воевал в пехоте, в танковых войсках и кончил войну командиром роты тяжелых танков в Восточной Пруссии. То были прекрасные годы. Я не думал стать только писателем, литература была для меня всего лишь удовольствием, отдыхом, радостью, как прогулка в горы или луга. Кроме нее была работа, главная работа – в Ленэнерго, в кабельной сети, где надо было восстанавливать разрушенное в блокаду энергохозяйство города. И вдруг я написал рассказ. Про аспирантов. Было это в конце 1948 года. Назывался он «Вариант второй». Я принес его в журнал «Звезда». Меня встретил там Юрий Павлович Герман, который ведал в журнале прозой. Его приветливость, простота и какая-то пленительная легкость отношения к литературе помогли мне тогда чрезвычайно. Рассказ был напечатан сразу, почти без поправок. Вскоре я поступил в аспирантуру Политехнического института и одновременно засел за роман «Искатели». Параллельно и в электротехнике тоже чего-то завязалось и стало получаться. По молодости, когда сил много, а времени еще больше, казалось, что можно совместить науку и литературу. И хотелось их совместить. Но не тут-то было. Каждая из них тянула к себе все с большей силой и ревностью. Каждая была прекрасна. Пришел день, когда я обнаружил в своей душе опасную трещину. Но в том-то и штука, что душа – это не сердце, и разрыва души быть не может. Просто надо было выбирать. Либо – либо. Но я долго еще тянул, чего-то ждал, читал лекции, работал на полставки, никак не хотел отрываться от науки. Боялся, не верил в себя… В конце концов это, конечно, произошло. Нет, не уход в литературу, а уход из института.

Я писал об инженерах, научных работниках, ученых, о научном творчестве, это была моя тема, мои друзья, мое окружение. В 60-е годы мне казалось, что успехи науки, и прежде всего физики, преобразят мир, судьбы человечества.

Ученые-физики казались мне главными героями нашего времени. К 70-м тот период кончился, и в знак прощания я написал повесть «Однофамилец», где как-то попробовал осмыслить свое новое или, вернее, иное отношение к прежним моим увлечениям. Это не разочарование. Это избавление от излишних надежд. Кто знает, из чего образуется «Я». Думаю, что многое зависит от того, где человек живет. Если бы я жил не в Ленинграде, если бы в детстве жил не у Спасской церкви с пушками, если бы потом не на Петроградской стороне, если бы перед глазами моими не была набережная, в гранит одетая Нева, проспекты, то «Я», о котором тут идет речь, было бы несколько иное.

…Говорят, что биография писателя – его книги. Но почему-то, когда я сижу за столом, работаю, меня мучает чувство утраты, мне кажется, что биография моя прерывается, что настоящая жизнь, с солнцем, морем, природой, встречами, эта жизнь проходит мимо, она слышна за окнами смехом детей и шумом машин. А когда я не пишу, а гуляю с друзьями, куда-то еду, я корю себя за то, что не работаю, трачу время впустую. Наверное, такое противоречие неизбежно, но оно доставляет немало горя, оно портит жизнь. Не хочется работать за счет жизни, лучше все же жить за счет работы, потому что жизнь – она выше, она дороже.

Ну еще одна книга – говорю я себе, – что от этого изменится? Доказываю себе, что ничего, – и тем не менее сажусь писать…