Мертвые не молчат - Марк Вернхэм

Но потом наступил последний день — день повторения пройденного. А я даже как-то о нем и забыл. Нам, конечно, говорили об этом дне, и мне показалось, что на четвертый день можно сильно не напрягаться, потому что он не влияет на результаты трех предыдущих дней. Поэтому я и расслабился. Ну, это можно и так назвать. На самом деле расслабиться по-настоящему у меня и не получилось. Все было совершенно даже отвратительно.

И виноват в этом был Гибсон.

Дело было так. Утром последнего дня я стою в туалете, причесываюсь и, в общем, навожу марафет, чтобы выглядеть покруче. И тут заваливает Гибсон. Он выглядит совершенно хреново, будто всю ночь накачивался крэком или еще какой другой «дурью» у «Звездных сучек».

— А, блин, Дженсен! — восклицает он, когда замечает меня. Он подходит ко мне, становится рядом и смотрит на себя в зеркало. Я весь такой с иголочки и выгляжу офигенно круто, а он — как грязный старый бомж, и в уголках рта у него даже будто бы пена запеклась. Волосы взлохмачены, в уголках глаз засохший гной, а под ногтями черно, как у паршивого землекопа.

— Ты, грязный раздолбай! — говорю я Гибсону. — Посмотри, на кого ты похож!

— Ох, не начинай, Дженсен, — просит он. Но видно, что он чуть ли не гордится тем, как дерьмово выглядит, потому что это вроде как доказательство его ночных приключений. Видно, что он так и ждет, когда я спрошу его, что же случилось.

— Ну хорошо, вонючий бродяга, — говорю я, а он уже скалит зубы. Хотя надо сказать, что зубы у него тоже грязные и между ними застряли остатки всякой еды. — И где же ты был?

Как я и думал, он провел экстремальную ночку у «Звездных сучек». Слишком много гребаного «бориса», слишком много всякой дури для секса, слишком много крэка. Он даже достукался до того, что его выкинули из заведения, что вообще-то сделать офигенно трудно, и кончил тем, что провел ночь на скамейке в каком-то парке. И в этом парке он встретил какого-то бродягу, самого настоящего гребаного бродягу (я его не спрашивал, где же именно вся эта ерунда с ним приключилась), и этот бродяга поделился с Гибсоном своей выпивкой. И остаток ночи эта парочка придурков коротала тем, что дула эту отвратительную выпивку — настоящий самогон, который варят в железных бочках где-нибудь в гребаном сарае. Короче, ту самую выпивку, которая превращает тебя в придурка навсегда, на веки вечные, если выпить ее достаточное количество, или от которой ты слепнешь на фиг. А они квасили эту гадость и горланили песни. Ну не козел?

И пока он мне это все рассказывает, он умывается. Он снимает свою рубаху и стоит в туалете наполовину голый и моет у себя под мышками. Потом он спускает штаны и начинает мыть свои причиндалы. И все это время он смотрит на меня в зеркало и рассказывает мне о своей сумасшедшей ночи и о том, как погано он себя чувствует.

— Но не страшно, — говорит он, снова одевшись. — У меня с собой есть эта штука…

Гребаный Гибсон — он даже меня перещеголял в своих экспериментах со всякой фармацевтической дрянью. На столик перед зеркалом он кладет два пакета. Один пакет доверху набит каким-то коричневатым порошком, а в другом лежит примерно восемь ампул с какой-то прозрачной жидкостью.

— Это, — говорит он, показывая на порошок, — «чистый туман», а это, — говорит он, показывая на ампулы, — катализатор «чистого тумана».

Я с интересом киваю.

— Ты начинаешь с порошка. А потом, если тебе захочется форсировать свой движок… понимаешь, о чем я?.. Ты берешь ампулу, пьешь ее содержимое, и оно реагирует с порошком и вроде как в два раза усиливает его «приход».

— И что в результате получается? — спрашиваю я.

— Ты начинаешь видеть все чище и отчетливее. Чище с большой буквы. Ха-ха! — говорит Гибсон. — Это самая крутая химия для озарения и прочищения мозгов. Как раз это нам сегодня и понадобится во время этого гребаного обзорного урока. Так ведь? Ты со мной согласен?

И пока он все это мне объясняет, сам уже насыпает две жирные дорожки «чистого тумана». Потом кивает мне на одну из них.

— Ну, давай, погнали! В атаку! — говорит он.

И я втягиваю этот порошок. Надо сказать, освежает — я аж искры увидал вокруг лампочек на потолке. И все вдруг стало видеться отчетливее. В моем левом ухе вдруг раздается резкий свист, который медленно переходит в правое ухо. Гибсон нагибается и всасывает порошок носом, издавая громкое противное хрюканье. Потом выпрямляется и смотрит на себя в зеркало, широко раскрыв глаза.

— Класс! — говорит он, достает пару ампул с прозрачной жидкостью и одну из них протягивает мне.

Он отламывает кончик ампулы и высасывает жидкость. Я делаю то же самое. И как только эта жидкость начинает течь по моей глотке, я ощущаю ее действие. Будто кто-то врубил внутри меня офигенно мощную турбину. Я даже чувствую, как изо рта вырывается что-то вроде выхлопа, будто из глушителя мощного грузовика. Потом я начинаю задыхаться.

— Держись, Дженсен! — смеется Гибсон и исчезает за дверью туалета. Звук захлопнувшейся двери отдается в моем мозгу страшным грохотом, будто в закрытом ангаре разорвалась авиабомба. Я хватаюсь за раковину, потому что мне кажется, что пол выскакивает у меня из-под ног. Но это не помогает. Я будто на корабле в шторм — меня кидает от стены к стене. Я смотрю в зеркало, и мое лицо становится все больше и больше. Мои глаза — как глаза сумасшедшего, как две горящие точки в черном кругу. Я потею и вижу, как капли пота сбегают по моему лбу.

— «Блин!» — думаю я про себя, наблюдая за тем, как мое лицо в зеркале то расширяется, то сжимается, пока я цепляюсь за раковину, пытаясь устоять на ногах. — Гребаный Гибсон меня поимел! Все мне испортил! Добрался до меня! — Я пытаюсь крикнуть: «Гибсон! Ты — сволочь!» — но из глотки не выходит ни одного звука.

Пока комната кувыркается вокруг меня, как ящик, сброшенный с горы, через мой мозг проносятся всякие яркие картинки. Гибсон, валяющий дурака, проваливающий экзамены… Но ему-то на это наплевать! Потом я вижу инструктора, которому тоже наплевать, будто все это было устроено специально, чтобы надуть меня, будто это какой-то заранее спланированный идиотский розыгрыш. Я пытаюсь сообразить, зачем кому-то это делать, зачем кому-то мне так гадить, как вдруг мое лицо вырастает прямо на глазах… Ну, я хочу сказать, в зеркале, конечно. Потом раздается треск и звон, мне страшно больно. Потом на меня обрушивается что-то белое и холодное, как снежная лавина. А потом — темнота.

Когда я очухиваюсь, то вижу, что надо мной склонился главный инструктор. А я лежу на спине в этом гребаном нужнике. За плечом инструктора я вижу Гибсона. У него очень обеспокоенный вид.